Виктор Гюго - Что я видел. Эссе и памфлеты

• Название: Что я видел. Эссе и памфлеты
• Автор: Виктор Гюго
• Жанр: Публицистика
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-8370-0659-3

Виктор Гюго (1802–1885) известен русскому читателю прежде всего как автор романов «Собор Парижской Богоматери», «Отверженные», «Девяносто третий год» и др. Но роль Гюго в культурной, общественной и политической истории XIX века – причем не только Франции, но и всей Европы – несоизмеримо шире. Он был одним из самых ярких публицистов эпохи, к его голосу прислушивался весь мир. В этой книге собраны самые значительные выступления писателя – в печати и в парламентских слушаниях – по самым насущным вопросам культуры и политики его времени. Они и сейчас сохраняют свою актуальность.

Значительная часть публикуемых текстов переведена на русский язык впервые.

---

Было бы, в конце концов, еще не поздно положить конец этим беспорядкам, к которым мы привлекаем внимание страны. Хотя и разоренная революционными опустошениями, меркантильными спекулянтами и особенно реставраторами-классиками, Франция еще богата французскими памятниками. Нужно остановить молот, обезображивающий лицо страны. Достаточно одного закона; пусть его примут. Какими бы ни были права собственности, нельзя позволять продавать величественные исторические здания этим бесчестным спекулянтам, которых их личная выгода ослепляет и заставляет забыть о чести; жалкие и глупые людишки, которые даже не сознают, что они варвары! У всякого здания есть две стороны: его применение и его красота. Его применение принадлежит владельцу, его красота – всем; а, следовательно, разрушить его – означает превысить свои права. За нашими памятниками должен осуществляться действенный надзор. С небольшими жертвами мы спасли бы сооружения, которые независимо от всего остального представляют огромные капиталы. Одна только церковь Бру, построенная в конце пятнадцатого века, стоила двадцать четыре миллиона, в то время, когда дневная оплата рабочего составляла два су. Сегодня это было бы более пятидесяти миллионов. Понадобится не более трех дней и трехсот франков, чтобы ее снести.

А затем нами бы овладело похвальное сожаление, мы захотели бы восстановить эти изумительные здания, но мы не смогли бы этого сделать. Мы не обладаем больше гением тех веков. Индустрия заменила искусство.

Завершим здесь эти заметки; к тому же эта тема потребовала бы целой книги. Тот, кто пишет эти строки, часто возвращается к этому предмету, кстати и некстати; и как тот древний римлянин, который говорил всегда «hoc censeo, et delendam esse Carthaginem»,[17] автор этих заметок без конца будет повторять: я так думаю, и не надо разрушать Францию.

1832 г.

Нужно сказать, и сказать громко, разрушение старой Франции, против которого мы много раз выступали во время Реставрации, продолжается с еще большим неистовством и варварством, чем когда-либо. Со времени Июльской революции мы получили в изобилии вместе с демократией также невежество и грубость. Во многих местах местная власть, муниципальное влияние, общинное попечительство перешло от дворян, которые не умели писать, к крестьянам, которые не умеют читать. Мы опустились на ступень ниже. Эти добрые люди еще учатся грамоте, но уже вершат власть. Административные ошибки, естественные для системы Марли8, которую называют централизацией, административные ошибки сегодня, как и всегда, идут от мэра к супрефекту, от супрефекта к префекту, от префекта к министру. Только они более важные.

Наше намерение состоит в том, чтобы рассмотреть здесь лишь одну из бесчисленных форм, которая проявляется на глазах у восторженной страны. Мы хотим говорить только об административной ошибке в вопросе о памятниках, и мы лишь слегка коснемся этой темы, которую не исчерпать и в двадцати пяти томах ин-фолио.

Мы утверждаем, что в настоящее время во Франции есть только один город и ни одного главного города округа, ни одного главного города кантона, где не задумывается, не начинается или не заканчивается разрушение какого-нибудь национального исторического памятника, либо центральной властью, либо местной, с согласия центральной, либо частными лицами на глазах и при попустительстве местной власти.

Мы высказываем это с глубокой убежденностью в нашей правоте, и мы взываем к совести каждого, кто когда-либо путешествовал в любой точке Франции в качестве художника или антиквара. Каждый день с камнем, на котором оно было написано, уходит какое-нибудь старое воспоминание Франции. Каждый день мы разбиваем какую-нибудь букву почтенной книги традиции. И вскоре, когда разрушение всех этих руин будет завершено, нам останется только воскликнуть вместе с троянцем, который, по крайней мере, уносил с собой своих богов:

…fuit Ilium et ingens
Gloria![18]

В подтверждение того, что мы только что сказали, да будет позволено тому, кто пишет эти строки, процитировать среди кучи документов, которые он мог бы предъявить, отрывок из полученного им письма. Хотя лично он не знает пославшего его, но это, как свидетельствует его письмо, человек обладающий вкусом и благородный; и автор благодарен за то, что он к нему обратился. Он всегда готов выслушать любого, кто укажет ему на несправедливость или вредную глупость. Он лишь сожалеет, что его голос не имеет большего авторитета и воздействия. Таким образом, пусть прочтут это письмо и подумают, читая его, что факт, о котором в нем говорится, не единичный, а один из тысячи эпизодов огромного повсеместного действа, последовательного и непрерывного разрушения всех памятников старой Франции.

Шарлевиль, 14 февраля 1832 г.

«Месье,

В прошлом сентябре я совершил путешествие в Лаон (Эна), мой родной край. Вот уже много лет, как я покинул его; поэтому, как только я приехал, моей первой заботой было прогуляться по городу… В тот момент, когда я пришел на площадь дю Бур и поднял глаза на старую башню Людовика Заморского, каково же было мое удивление при виде ее стен, со всех сторон обложенных приставными лестницами, находящихся там рычагов и всевозможных инструментов разрушения! Признаюсь, этот вид причинил мне боль. Я пытался догадаться, к чему эти лестницы и эти кирки, когда мимо проходил г-н Т., человек простой и образованный, исполненный вкуса к литературе и большой друг всего, что касается наук и искусств. Я поделился с ним горестным впечатлением, которое произвело на меня разрушение этого старого памятника. Г-н Т., который его разделял, сообщил мне, что, оставшись единственным из членов бывшего муниципального совета, он один сражался против акта, свидетелями которого мы были в тот момент; и что, несмотря на все усилия, он ничего не смог добиться. Доводы, слова, ничто не имело успеха. Новые советники в большинстве своем объединились против него и одолели его. Г-на Т. даже обвинили в карлизме, из-за того что он так близко принял к сердцу судьбу этой безобидной башни. Эти господа закричали, что данная башня напоминает только о феодальных временах, и за ее снос проголосовали единодушно. Более того, город предложил подрядчикам, которые взяли на себя исполнение этой задачи, сумму в несколько тысяч франков и сверх того материалы. Вот цена убийства, так как это настоящее убийство! Г-н Т. указал мне на объявление о продаже с торгов, напечатанное на желтой бумаге. Наверху огромными заглавными буквами было написано: «СНОС БАШНИ ЛЮДОВИКА ЗАМОРСКОГО». Публика предупреждается и т. д.

Эта башня занимала пространство в несколько туазов9. Чтобы увеличить находящийся по соседству рынок, если в этом состояла поставленная задача, можно было пожертвовать частным домом, цена которого, быть может, не превосходила суммы, предложенной подрядчикам. Мне грустно говорить, что, к стыду жителей Лаона, их город обладал редким памятником, памятником королей второй династии; сегодня из них не осталось больше ни одного. Памятник Людовику IV был последним. После подобного акта вандализма, через несколько дней мы без удивления узнаем, что они разрушили свой прекрасный собор одиннадцатого века, чтобы построить рынок зерна».[19]

Можно предвидеть немало серьезных размышлений перед лицом таких фактов.

И прежде всего не великолепная ли это комедия? Вы представляете себе этих десять или двенадцать муниципальных советников, ставящих на обсуждение вопрос о великом разрушении башни Людовика Заморского? Вот они все, собравшиеся в круг и, вероятно, сидящие прямо на столе, скрестив по-турецки ноги в домашних туфлях без задника. Послушайте их. Речь идет об увеличении капустной грядки и о разрушении феодального памятника. Вот они вспоминают, что они читали в пятнадцать лет, когда сельский учитель из их деревни давал им «Constitutionnel»10, – этим ограничиваются их познания об истории отечества. Они устраивают складчину. Основания сыплются как из рога изобилия. Один обвиняет феодализм и настаивает на этом; другой ссылается на десятину; еще один – на барщину; следующий – на крепостных, которые колотили по воде во рву, чтобы заставить замолчать лягушек; пятый – на право первой ночи; шестой – на нескончаемых священников и дворян; следующий – на ужасы Варфоломеевской ночи; следующий, вероятно, адвокат, – на иезуитов; потом то, потом это, потом опять то и это; и все сказано, башня Людовика Заморского приговорена.

Вы представляете себе, среди гротескного синедриона, положение этого бедного человека, единственного представителя науки, искусства, вкуса, истории? Заметили угнетенное положение этого парии? Вы слышите, как он отваживается произнести несколько робких слов в защиту досточтимого памятника? И вы видите, как на него надвигается гроза? Вот он сгибается под потоками брани. Вот его со всех сторон обзывают карлистом11. Что на это ответить? С этим покончено. Дело сделано. Вопрос о сносе «памятника времен варварства» решен окончательно, за него проголосовали с воодушевлением, и вы слышите «ура» бравых муниципальных советников Лаона, приступом взявших башню Людовика Заморского.