Галина Синило - История мировой литературы. Древний Ближний Восток

• Название: История мировой литературы. Древний Ближний Восток
• Автор: Галина Синило
• Жанр: Языкознание
• Год: 2014
• ISBN: 978-985-06-2412-3

Учебное пособие посвящено истокам мировой литературы – древнейшим литературам Ближнего Востока, начавшим свой путь в 4–3-м тыс. до н. э. и развивавшимся вплоть до первых веков новой эры. Отдельные очерки посвящены египетской, шумерской, аккадской (вавилонской и ассирийской), хетто-хурритской и ханаанейско-финикийской литературам, которые рассматриваются в широком историко-культурном контексте, во взаимосвязях друг с другом и с двумя древними культурами, в наибольшей степени повлиявшими на европейскую культуру и литературу, – с древнегреческой и древнееврейской.

Адресуется студентам-культурологам и филологам, а также всем, кто интересуется культурой Древности – литературой, религией, философией, историей.

---

Еще один прекрасный образец лирики, стилизованной под народную песню, – цикл «Начало прекрасных и радостных песен Сестры, когда она возвращается с луга». Если в предыдущем цикле песни звучали из уст юноши (Брата), то здесь – из уст девушки (Сестры):

О Брат мой! Желанья твои
Предугаданы мной.
Забота у сердца одна:
Чтоб милый меня возлюбил. [76]

В этом цикле очевидно прямое обращение к народному творчеству, к простоте и прозрачности народной песни:

От милого я вышла,
И сердце замирает
При мысли о его любви.

И яства сладкие —
Мне соли солоней,
И вина сладкие —
Гусиной желчи горше.

Лишь поцелуй его
Живителен для сердца.
Что я нашла, Амон,
Мне сохрани навеки! [78]

Древний поэт (или поэтесса) очень живо и непосредственно передает чувства девушки, всецело поглощенной любовью, ежедневно и ежечасно ожидающей встречи с любимым:

К воротам обратив лицо, —
Вот-вот придет любимый! —
С дороги не спускаю глаз
И каждый звук ловлю.

Любовь – моя забота.
Мое занятье – ждать.
Любви – и только ей! —
Я сердцем откликаюсь. [79]

Но тут же в девичьем сознании (и именно от долгого напряженного ожидания) рождается ревнивая мысль: быть может, любимый увлекся другой? И интонация грустно-лирическая и одновременно патетическая сменяется укоризненно-разговорной:

Послал бы скорохода,
Чтоб вестник быстроногий
Мне без обиняков
Сказал про твой обман!

Признайся, ты завел другую!
Она тебя прельщает.
Возможно ль кознями своими
Ей вытеснить меня? [79]

В древних лирических шедеврах органично соединяется отражение бытовых реалий и тонкая передача психологического состояния влюбленного человека:

Мне вспомнилась твоя любовь!
Кудрей заплетена лишь половина:
Стремглав бегу тебя искать,
Пренебрегая гребнем и прической.

О, если ты не разлюбил и ждешь —
Я косы живо заплету,
Готова буду вмиг! [79]

Другой – «салонный» – тип стихотворений представляет цикл, условно названный «Деревья ее сада». Его можно рассматривать как маленькую лирическую драму, действие которой происходит в саду, где каждое дерево получает право голоса и рассказывает о любви юноши и девушки, своей хозяйки. Весь цикл проникнут тонкой иронией и усмешкой, так как каждое дерево стремится быть как можно ближе влюбленным, хочет показать свою особую роль в их любви. Так, гранатник говорит:

Ряд ее зубов за образец
Я избрал для зерен, а примером
Для плодов – ее грудей округлость.
Я листвой красуюсь круглый год.

Под моим шатром чета влюбленных,
Умащенных маслом и бальзамом,
От вина и браги охмелев,
В знойный день приют себе находит.

Соблюдая года времена,
Осыпаются деревья сада.
Я, не увядая, зеленею
Все двенадцать месяцев подряд.

Не успеет облететь мой цвет —
На ветвях уже набухли почки.
Дерево я первое в саду!
Мало чести мне вторым считаться! [81]

В свою очередь маленький сикомор, посаженный рукой девушки, гордится своей красотой и особой ролью в истории любви своей прекрасной хозяйки, той тайной, которая доверена только ему и которую он никому не выдаст:

Шелест листвы сикомора
Запаху меда подобен.
Пышные ветви его
Свежестью взор веселят.

Грузно свисают плоды
Яшмы краснее.
Листья под стать бирюзе,
Лоском поспорят с глазурью.

Ствол будто выбит из камня
Серого с голубизной.
Манит к себе сикомор,
В зной навевая прохладу.

…Обыкновенье у них —
Уединяться под сенью моей.
Что видел – то видел… Но я не болтлив
И не обмолвлюсь об этом ни словом. [82–83]

«Салонная» поэзия отличается чрезвычайной живописностью, пластичностью, изысканностью и смелостью эротических метафор:

Меня смущает прелесть водоема.
Как лотос нераскрывшийся, уста
Сестры моей, а груди – померанцы.
Нет сил разжать объятья этих рук.

Ее точеный лоб меня пленил,
Подобно западне из кипариса.
Приманкой были кудри,
И я, как дикий гусь, попал в ловушку.
(«Сила любви») [74]

Последняя строка стихотворения из цикла, условно названного «Сила любви», свидетельствует о том, что на самом деле деление египетских песен на «народные» и «аристократические» совершенно условно. В них утонченно-изысканно обрабатываются народные мотивы. Очень часто древние поэты обращаются к столь излюбленной в египетской литературе игре слов и созвучий, как в следующем стихотворении из цикла «Начало радостных песен»:

В моем венке – вьюнок.
Я вью венок – твой юный лоб венчать.

Ведь я тебе принадлежу,
Как сад,
Где мной взлелеяны цветы
И сладко пахнущие травы.

Ты выкопал прохладный водоем.
И северного ветра дуновенье
Приносит свежесть,
Когда вдвоем гуляем у воды.

Рука моя лежит в руке твоей.
По телу разливается блаженство,
Ликует сердце.
Мы идем бок о бок…

Мне голос твой – что сладкое вино.
Я им жива.
Еды с питьем нужнее мне
Твой взгляд. [80]

Впервые именно в египетской лирике с большой поэтической силой выявляется мощь любви, которая несет и радость, и боль, впервые так тонко передается состояние души влюбленного:

Раза в четыре быстрее колотится сердце,
Когда о любви помышляю.
Шагу ступить по-людски не дает,
Торопливо на привязи скачет.

Ни тебе платье надеть,
Ни тебе взять опахало,
Ни глаза подвести,
Ни душистой смолой умаститься!

(«Начальное слово великой подательницы радости») [85]

Очень часто в египетской любовной лирике используются параллелизмы, типичные фольклорные сравнения:

Дикий гусь кричит
Жалобно в силках.
Бьюсь в плену любовном,
Словно в западне.

(«Начало прекрасных и радостных песен Сестры…») [77]

В то же время эта лирика поражает живописностью, богатством и разнообразием истинно восточных ярких красок, смелыми и необычными метафорами, включающими в себя мифологическую символику:

Согласно плещут весла нашей барки.
По Нилу вниз плыву с вязанкой тростника.
В Мемфис хочу поспеть и богу Пта взмолиться:
Любимую дай мне сегодня ночью!

Река – вино!
Бог Пта – ее тростник,
Растений водяных листы – богиня Сехмет,
Бутоны их – богиня Иарит, бог Нефертум – цветок.

Блистая красотой, ликует Золотая[182],
И на земле светло. Вдали Мемфис,
Как чаша с померанцами, поставлен
Рукою бога.

(«Сила любви») [75]

Египетская любовная лирика существенно повлияла на соседние литературы. Это влияние ощутимо в стилистике и образности библейской Песни Песней. Под воздействием египетской поэзии формируется и такой жанр античной лирики, как параклауситрон – любовная песнь перед закрытой дверью возлюбленной. В параклауситроне дверь выступает как живое существо, к ней обращена мольба влюбленного (в римской литературе – у Плавта, Катулла, Проперция; элементы параклауситрона есть и в Песни Песней). Впервые этот мотив встречается в египетской поэзии, например в цикле «Начало сладостных, найденных в письменах речений, начертанных писцом некрополя Нахт-Собеком»:

Ночью я проходил мимо ее дома.
Я постучал, но мне не открыли, —
Превосходная ночь для привратника.
О засов, я хочу отомкнуть тебя!

Дверь! Ты судьба моя,
Ты мой добрый дух.
Там, внутри, для тебя зарежут быка,
В жертву твоему могуществу, о дверь!

На закланье принесут длиннорогого быка – тебе, дверь!
Короткорогого быка – тебе, замок!
Жирного гуся – вам, петли!
Жир – тебе, ключ!

Самые лакомые куски быка —
Подмастерьям плотника,
Чтоб он сделал засов из тростника,
А дверь из соломы.

Пусть приходит Брат, когда захочет,
Он найдет дом открытым,
Он найдет постель, покрытую лучшим полотном,
И прекрасную девушку в этой постели.

И девушка скажет мне:
«Дом принадлежит правителю города».

(Перевод А. Ахматовой) [90–91]

Литература эпохи Нового царства завершает собой тот огромный по протяженности этап развития египетской словесности, когда она дала миру наибольшие эстетические ценности. Тем не менее живое развитие египетской культуры и литературы продолжается вплоть до первых веков Новой эры, хотя оно очевидно идет на спад, чему способствуют кардинально изменившиеся социально-исторические обстоятельства.

Литература демотического периода (VIII в. до н. э. – III в. н. э.)

Эпоха Нового царства вновь завершилась смутой, наступившей после правления ХХ династии. На этот раз причиной были центробежные тенденции, наметившиеся уже в конце предыдущей эпохи: Египет утратил единство, распался на Верхний и Нижний, на две относительно самостоятельные области, и фараоны правили только в Нижнем Египте. В Верхнем Египте – в Фивах – правили главные жрецы Карнакского храма бога Амона, как это отражено уже в «Путешествии Унуамона». Эта ситуация сделала Египет легкой добычей для ливийских племен, которые установили свои династии – XXII и XXIII (ок. 950–730 гг. до н. э.). Затем на короткое время устанавливается собственно египетская, XXIV, династия, единственным представителем которой был фараон Бокхорис (ок. 720 г. до н. э.). После этого Египет завоеван Эфиопией, в нем правят фараоны эфиопской – XXV – династии. Последний представитель эфиопской династии был разгромлен ассирийским царем Ашшурбанапалом, и практически всю первую половину VII в. до н. э. Египет живет под властью ассирийцев. От всей этой эпохи децентрализации и вражеских нашествий дошли только надписи царей и вельмож, остальные литературные памятники не сохранились.