Леопольд Захер-Мазох - Шахиня

• Название: Шахиня
• Автор: Леопольд Захер-Мазох
• Издательство: Институт соитологии
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-9637-0029-9

Роман скандально известного австрийского писателя Леопольда фон Захер-Мазоха посвящен эпохе императрицы Елизаветы Петровны. Перед читателями предстают эпизоды интимной жизни взбалмошной монархини, картины дворцовых интриг, казни, истязания, любовь...

---

Снова раб спрашивает:

– Как тебе сейчас хочется?

И поскольку она знает, что сильнее и обостреннее всего он переживает оргазм в самой древней позиции всех влюбленных, то говорит:

– Ляг, пожалуйста, на меня.

Его глаза сияют. Хотя он уже не раз овладел Катериной, он неизменно радуется вновь предстоящему покорению вершины. Он просит:

– Ты будешь сдавливать меня как тисками?

Она обещает ему. В такие мгновения Катерина обещает все и исполняет обещанное.

Он всей тяжестью тела лежит на Катерине, он неистово целует ее в уста. Потом он уже вообще не поднимает голову. Его язык нашел ее язык. Два блаженных создания теперь играют друг с другом. Язык-невеста и язык-жених, гладко и прохладно, прохладно и горячо, влажно-чувственно. Она предоставляет ему свободу действий для полного удовлетворения.

Ему больше не нужно приглашать ее. Она и так знает, что сейчас является ее долгом. И она исполняет его с огромной радостью, ибо он научил ее этому, и нынче это возбуждает ее точно так же, как и его. Катерина начинает методично сжимать свои самые внутренние мышцы, при этом ей приходится сдерживать себя, чтобы не нарушить такта самой и не позволить это сделать ему. Вот она ослабляет стискивающий захват бедер, снова сжимает их и опять ослабляет. Щеки раба, касающиеся ее лица, раскаляются и пылают.

– Ты нынче такая сильная, – шепчет он и покрывает поцелуями ее лоб и щеки, широкие могучие ладони его проскальзывают под ее ягодицы и теперь, прижавшись к возлюбленной, он продолжает двигаться в ней, а она отвечает ему стискивающими и ослабляющими движениями бедер.

Сжимать, выжимать должна она его фаллос. В этих ритмичных движениях двух тел отражается ритм всего мироздания.

Его удары становятся все более напористыми и быстрыми. В последний момент она подбадривает его просьбой не ждать ее и сейчас целиком следовать зову собственного эгоизма. В отличие от него, все другие мужчины, с которыми ей до сих пор доводилось сходиться, в постели думали прежде всего о себе.

– Катенька, я вот-вот взорвусь. Мне точно не ждать тебя? – сквозь сбивчивое учащенное дыхание спрашивает он.

– Не жди больше, милый, не жди, пожалуйста, – молит она.

Он шепчет, и из шепота рождается говорение, отрывистое, спешащее, громкое, почти безумное в экстазе:

– Ты великолепна, Катюша. Великолепна. Сегодня у тебя чудесно получается все, благодарю тебя, я люблю тебя, я хочу только тебя, и только ты должна впиваться пальцами в мою плоть и делать мне больно, очень больно...

Катерина царапает его ногтями... и тогда раздается великий блаженный стон исполнения. Он тяжестью претворенного остается лежать на Катюше, все еще конвульсивно подрагивая, в благодарном поцелуе снова надолго сливается своими устами с ее.

– Теперь ты мой, теперь я сделаю с тобой все, что захочу, – говорит она наконец. – Сейчас я могла бы вонзить тебе нож в грудь.

Он еще продолжает постанывать от наслаждения.

– Говори, – просит он, – не останавливайся. Я бесконечно счастлив, потому что знаю, что нам известна тысяча и одна любовная позиция и что мы сможем изобрести еще больше. Впереди нам предстоит еще долгая жизнь в любви, нам принадлежат все ночи нашей грядущей жизни.

7 Дуэт

День за днем пролетал для счастливых подобно кратким блаженным часам в сладостной болтовне и неумирающем наслаждении любовью, которая не имеет границ, ибо отдается безудержно и безмерно воспринимается. Любящие не расставались с утра до вечера и с вечера до утра. Они, казалось, не могли досыта наглядеться на красоту желанного человека, не могли вдоволь наслушаться мелодии своих голосов, вдосталь нацеловаться и належаться на груди друг у друга.

– Только теперь я знаю, что такое любовь, что такое счастье, – говорила гордая красивая женщина верному мужчине, который устроил голову у нее на коленях и с улыбкой смотрел на нее с восторгом упоения, – ты научил меня этому, любя меня, подарив мне все сердце и не спрашивая, что я дам взамен! Ты почувствовал бы себя еще счастливее, как мне кажется, если бы я сделала твое сердце своей игрушкой, даже если бы я на него наступила, и то, что я могу думать об этом, не дает мне возможности скрывать от тебя хоть что-нибудь из того, что составляет меня. Поэтому все мое «я» принадлежит тебе, целиком и навсегда твое!

И Разумовский с благодарностью поцеловал ее красивые руки, а потом опустился перед ней на колени, чтобы с той же нежностью поцеловать ее ноги. Он не спрашивал, кто она, он вел себя подобно тем из древнегреческих героев или пастухов, к которым нисходили богини, он чувствовал себя вознесенным до небес, откуда она, казалось, происходила, что еще ему было нужно?

– Тебе не хотелось бы однажды спеть вместе со мной? – спросила счастливая женщина.

– Если ты прикажешь... – сказал он.

– Тогда прямо сейчас...

– Хорошо.

Они встали и после того, как прелестная богиня заняла место за клавесином, вместе запели итальянский дуэт; было чудесно слышать, как великолепные голоса их гармонично и проникновенно сливались воедино так же, как сливались их души. Они раскачивались, подобно чете переливающихся всеми цветами радуги мотыльков, которая то поднимается плавно, то убаюкивающе опускается потоками теплого воздуха, на нежных волнах волшебной мелодии, пока вдруг чей-то пронзительно-наглый голос не вырвал их из объятий сладкозвучных грез.

– Вот так дела, мадам, – вскричал маленький, с чрезмерной роскошью одетый мужчина, который, отчаянно жестикулируя, внезапно предстал перед ними, – прямо пастушеская идиллия, как я погляжу, при этом мы и общество напрочь забыты, как будто солнце снова остановилось, словно в день битвы Иисуса Навина. К счастью, я разыскал ваше убежище, Венера Пенорожденная, и, подобно хищному зверю, счел возможным ворваться в ваше solitude[69] и застать рядом с вами прекрасного Адониса[70] .

– Как вы посмели сделать это вопреки моей воле? – сказала дама, мрачно хмуря решительно очерченные брови.

– На что я осмеливаюсь, я всегда осмеливаюсь исключительно ради вашего блага, – перебил ее пронзительный голос неустрашимого нарушителя спокойствия, – промедление опасно; со времени последнего заговора брожение в этой проклятой Москве угрожающим образом распространяется, пора возвращаться в Петербург и прежде всего публично наказать кого-нибудь в назидание прочим. Вам следует отдать распоряжение о казни заговорщиков...

– Я торжественно обещала не подписывать смертные приговоры, – воскликнула богиня.

– Даже в том случае, если это непосредственно касается вашей безопасности? – возразил маленький человек. – Вы слишком легко наплодили недовольных своими гуманными ордонансами[71] , этому народу нужно наконец снова показать серьезность, он должен однажды снова увидеть, как льется кровушка.

– Вы, значит, в самом деле думаете, что мне не следует щадить заговорщиков?

– Весь свет против этого.

– Хорошо, – сказала красавица, в глазах которой вдруг блеснула какая-то бесовщинка, – тогда их нужно высечь кнутом, а потом вырвать языки.

– Этого недостаточно, они должны умереть.

Богиня коротко и звонко рассмеялась, и от этого смеха Разумовского от ужаса просто передернуло.

– Ах, какие же вы, мужчины, несообразительные. Сколько ударов кнута может выдержать человек?

– Если дюжий, ударов двести, – ответил мужчина с пронзительным голосом.

– Тогда назначьте им триста, – решила богиня.

– Понимаю, – пробормотал он.

– Теперь вам моя воля известна, ступайте, – закончила разговор дама.

Маленький человек молча поклонился и вышел.

– Кто ты такая, – спросил Разумовский, снова оставшись наедине с возлюбленной, – что можешь решать вопросы жизни и смерти? Я страшусь тебя, словно какой-то зловещей тайны.

Богиня с улыбкой достала серебряный рубль и протянула его Разумовскому.

– Ты знаешь, кто здесь изображен?

– Это царица.

– Ну, ты не находишь никакого сходства?

– Боже мой! – почти в ужасе вскрикнул красивый раб. – Ты же не...

– Я императрица Елизавета.

В тот же миг Разумовский рухнул перед ней на колени.

– Ну? Теперь ты меня больше не любишь? – спросила царица с улыбкой, вернувшей ему мужество. – Отныне ты троекратно обязан меня любить: как обожатель возлюбленную, как раб повелительницу и как подданный свою императрицу.

– Боже мой, неужели все это правда? Да разве такое может быть правдой? Ты, моя госпожа, моя императрица, наместница Бога на земле, решающая вопросы жизни и смерти, ты снисходишь до того, чтобы меня, последнего из твоих слуг... – голос бедняги пресекся.

– Чтобы любить тебя, да, Разумовский, – продолжила его слова Елизавета, – и таким образом я повелеваю тебе любить меня, твою царицу, как, пока ты не знал моего имени, моего высокого сана, ты любил во мне женщину, потому что я тоже уже не могу обойтись без тебя, без твоей верности и любви, как без воздуха, как без света солнца. Итак, ты будешь меня любить?