Сборник статей - Пути России. Новый старый порядок – вечное возвращение? Сборник статей. Том XХI

• Название: Пути России. Новый старый порядок – вечное возвращение? Сборник статей. Том XХI
• Автор: Сборник статей
• Жанр: Публицистика
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-4448-0441-4

В сборнике представлены статьи участников ХХI международного симпозиума «Пути России. Новый старый порядок – вечное возвращение?», проходившего 21–22 марта 2014 года. Авторы – историки, философы, социологи, политологи, экономисты, культурологи – рассматривают социальную и политическую жизнь страны с точки зрения развития России и ее будущего. Сегодняшнее многообразное обращение к прошлому как идеологический, культурный и политический феномен нуждается в теоретическом осмыслении. В статьях анализируется исчезновение перспективы предвидимого, желаемого, так или иначе планируемого будущего, с которым соизмеряются идеологические конструкции, долгосрочные планы, социальные теории и практика.

---

В работе «Легальность и легитимности» Шмитт пишет о критической ситуации, когда обнажается противоречие между принципом равных шансов на получение политической власти внутриполитическим путем и так называемой «премией за легальность» – за легальное обладание государственной властью. Равный шанс невозможен из-за презумпции легальности любого проявления государственной власти (в спорной ситуации мы обязаны сначала подчиниться закону, а уже потом оспаривать легальность отданного приказа, если, конечно, получится) и из-за того, что само понятие «равный шанс» относится к числу содержательно неопределенных и толковать его в конкретной ситуации есть дело легальной власти. Она сама определяет, кто легальный конкурент, а кто нет. И она тут в своем праве, это часть премии за легальное обладание властью. Кроме того, равные шансы имеет смысл оставлять лишь тому, в ком уверен, что он, оказавшись у власти, оставит их тебе, что делает такую возможность еще более проблематичной.

В такой системе в критической ситуации значимым оказывается исключительно тот, кто в момент упразднения системы легальности будет последним иметь в руках легальную власть и дальше сможет конституировать ее на новом основании, а также принимать те самые «решения о судьбе государства». В связи с этим крайне важной оказывается фигура того, кто будет находиться у власти во время, например, государственного кризиса или гражданской войны. И то и другое подпадают под определение Шмиттом чрезвычайного положения.

Говоря о государстве, находящемся в состоянии кризиса (например, когда конституция де-юре существует, а де-факто не работает), Шмитт писал, что субъект, принимающий решение об установлении чрезвычайного положения, имеет такое же значение, как и само содержание решения. В связи с этим он дает определение суверена: суверенен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении, а также о том, что именно нужно делать для устранения чрезвычайного положения. Также он принимает решение о приостановлении действия конституции государства. Полномочие прекратить действие закона – это и есть отличительный признак суверенитета. Суверен определяет, в чем состоит общественный порядок и безопасность, в случае опасности, когда возникают им помехи. Само его определение привязано не к нормальному порядку вещей, а к крайнему случаю, чрезвычайному положению. Невозможно привести перечень критериев, которые ясно указывали бы на случай «крайней необходимости». Но тогда возникает вопрос, как мы можем его опознать? В «Политической теологии», где Шмитт много пишет о чрезвычайном положении, он не дает ответ на этот вопрос. Однако этот исключительный, крайний случай оказывается очень важным, потому что именно он, и только он «актуализирует вопрос о субъекте суверенитета», на который не может дать ответ действующая конституция: «Невозможно не только указать с ясностью, позволяющей подвести под общее правило, когда наступает случай крайней необходимости, но и перечислить по содержанию, что может происходить в том случае, когда речь действительно идет об экстремальном случае крайней необходимости и его устранении. <…> Конституция может в лучшем случае указать, кому позволено действовать в таком случае»[115]. В случае чрезвычайного положения мы имеем дело с ситуацией правовой неопределенности, и сувереном будет тот, кто, во-первых, принимает решение, что случай является крайним, а во-вторых, как именно с ним справиться.

Само понятие «чрезвычайное положение» звучит так, как будто суверен действует в ситуации полного отсутствия норм, права и порядка. Это не так. Важным и стоящим внимания моментом является то, что чрезвычайная ситуация, чрезвычайное положение – это ситуация, которая остается в границах нормы, хоть и является предельной. Крайний случай не отменяет действия права. Это всегда нужно иметь в виду, говоря о Шмитте. Несмотря на кажущийся радикализм и даже революционность его взглядов, как правовед и политический мыслитель, он всегда ищет нечто устойчивое, на что можно опереться даже в критической ситуации. Чрезвычайное положение – это ситуация, когда не действует право, но порядок остается. Государство как таковое никуда не девается, но что происходит в этот момент? Как можно описать и оценить происходящее с точки зрения правоведа? Адекватен ли здесь язык юридической мысли, пригоден ли он для подобного описания? Шмитт выделяет три вида так называемого «юридического мышления»: мышление о правилах и законах, мышление о решении и мышление о конкретном порядке и форме. По его мнению, любая форма политической жизни находится в непосредственной взаимосвязи со специфическими способами мышления и аргументации в правовой жизни. Забегая вперед, можно сказать, что адекватным языком и типом мышления Шмитт называл конкретное мышление о порядке и формах, «которое должно соответствовать возникающим сообществам, порядкам и формам нового века, когда государство разделено не на государство и общество (для такого состояния государства как раз и адекватен был правовой позитивизм), но представляет собой политическое единство народа»[116].

Современное правовое государство, по мнению Шмитта, пытается отодвинуть вопрос о суверенитете путем разделения или контроля за властями и тем самым устранить суверена. Однако сам он настаивает на том, что это невозможно, поскольку само понятие государства предполагает понятие политического. Собственно, здесь и возникает фигура того, кто в концепции Шмитта является гарантом конституции и силой, способной возродить единство государства. Тому, кто может и должен (исходя из фактичности сложившейся ситуации) быть таким субъектом, посвящена его работа «Гарант конституции».

Шмитт начинает с того, что само требование учреждения гаранта и хранителя конституции чаще всего есть признак критического конституционного состояния. Чтобы ответить на вопрос, кто именно должен выступать гарантом конституции, он обращается к конкретному конституционному положению современной ему Германии и характеризует его посредством трех понятий: плюрализм, поликратия и федерализм. Первое из них говорит о власти многих субъектов над государственным волеобразованием; «многовластие» основывается на изъятии из государства отдельных частей и обретения ими независимости от государственной воли; в федерализме же соединяются влияние на волеобразование рейха и предполагаемая поликратией эмансипация.

С точки зрения Шмитта, конституционная ситуация Германии первой трети XX в. характеризуется, прежде всего, тем, что учреждения и нормы XIX в. остались неизменными, в то время как ситуация полностью изменилась. Германские конституции XIX в. относились к эпохе, основу которой великое немецкое государственное право того времени сформулировало в ясной и удобной формуле: различение государства и общества. Буржуазно-правовое государство XIX в. – это законодательное государство. Юстиция в нем не могла самостоятельно решать спорные политические и законодательные вопросы. В XIX в. гарантом конституции был парламент. При этом всегда предполагалось, что парламент имеет дело с независимым от него сильным монархическим чиновничьим государством. Ведь «тенденция либерального XIX в. стремилась по возможности ограничивать государство до минимума, прежде всего по возможности не позволять ему интервенции и вмешательство в экономику, вообще максимально нейтрализовать его по отношению к обществу и противоречиям интересов, с тем чтобы общество и экономика по своим собственным имманентным принципам выработали для своей сферы необходимые решения: в свободной игре мнений на основании свободной агитации возникают партии, их дискуссия и борьба мнений создает общественное мнение и тем самым определяет содержание государственной воли; в свободной игре социальных и экономических сил царит свобода договорных и экономических отношений, в результате чего кажется гарантированным максимальное экономическое процветание»[117].

Но этот вариант гаранта конституции Шмиттом отвергается – в силу того, что обстоятельства изменились, «конкретное положение дел» не совпадает с реалиями XIX в. Превосходство парламента требует различения государства от общества, однако в начале ХХ в. мы наблюдаем тенденцию к их слиянию. Так называемых «нейтральных сфер» – экономики, культуры – больше не существует, несмотря на то что европейцы с XVI в. ищут сферу, которую можно было бы объявить «нейтральной», сферой взаимопонимания, обсуждения, убеждения, договора, а не борьбы. ХХ век нашел, как ему казалось, такую сферу, и ею оказалась техника. Соответственно, государство также должно быть «нейтральным», раз центральная область, которая питает его жизнь, признана нейтральной.

Согласно Шмитту, надежда, что из технического изобретательства разовьется политический господствующий слой, неоправданна, поскольку нейтральность техники – нечто иное, нежели нейтральность всех предшествовавших областей: «…Сама техника остается, если можно так сказать, культурно слепой. Поэтому из чистого не-что-иное-как-техника нельзя извлечь ни одного из тех следствий, которые обыкновенно выводятся из центральных областей духовной жизни: ни понятие духовного прогресса, ни тип знатока или духовного вождя, ни тип определенной политической системы»[118]. Особенность техники в том, что ею может воспользоваться любая сильная политика, ее кажущаяся нейтральность оборачивается как во благо, так и во зло. С позиции Шмитта ход мысли, полагающий технику «нейтральной» сферой, ведет только к вредным и опасным иллюзиям, поскольку такая нейтрализация предполагает собой и кажущуюся деполитизацию. На деле же на почве техники также может возникать разделение на «друзей» и «врагов», являющееся, по Шмитту, специфически политическим противостоянием, предельное выражение которого война.