Стефан Хвин - Гувернантка

• Название: Гувернантка
• Автор: Стефан Хвин
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-86793-325-3

Стефан Хвин принадлежит к числу немногих безусловных авторитетов в польской литературе последних лет. Его стиль, воскрешающий традиции классического письма, — явление уникальное и почти дерзкое.

Роман «Гувернантка» окружен аурой минувших времен. Неторопливое повествование, скрупулезно описанные предметы и реалии. И вечные вопросы, которые приобретают на этом фоне особую пронзительность. Образ прекрасной и таинственной Эстер, внезапно сраженной тяжелым недугом, заставляет задуматься о хрупкости человеческого бытия, о жизни и смерти, о феномене страдания, о божественном и демоническом…

---

Советник Мелерс вытирал рот салфеткой, глядя на нас внимательно, словно хотел по нашим лицам прочитать, разделяем ли мы его чувства (неужто после таких речей в наших душах не должны возникнуть быстрые, как пламя, вопросы, на которые нет ответов?), протягивал руку к пододвинутому ему отцом серебряному портсигару за гаванской сигарой, разворачивал позолоченную обертку, машинкой старательно срезал верхушку, закуривал, после чего, выпятив губы, выпускал душистые облачка дыма, шутливо прищуривался, а мы не знали, то ли он по своему обыкновению забавляется нашей растерянностью, то ли со всей серьезностью — всегда тщательно укрытой под веселыми словами — размышляет над темными сторонами жизни, которых бежит в испуге обыкновенное человеческое сердце.

Красная лента

Ночью над Варшавой пронеслась сильная гроза, но в доме и без того никто не спал.

Янка быстро пробегала по коридору с дымящимся полотенцем в руках, сердито мотала головой, отгоняя нас, а если я пытался открыть перед ней дверь в комнату панны Эстер, отстраняла меня локтем, не позволяя заглянуть вовнутрь через ярко светящуюся в темноте щель. Мы с Анджеем обменивались встревоженными взглядами, когда дверь — на секунду приоткрывшись — быстро за нею захлопывалась.

Под вечер, убедившись, что Анджей спит, я подкрадывался к узенькой щелке возле дверного косяка. Вся комната панны Эстер утопала в золотистом сумраке. Облако света вокруг молочно-белого колпака настольной лампы достигало изголовья кровати. Я видел высокую подушку, темные волосы, стянутые красной лентой, но когда переводил взгляд на руки… Руки панны Эстер — всегда с такой нежной ловкостью обхватывающие любой предмет — теперь неподвижно лежали на одеяле. По стене комнаты перемещалась тень: это мать, склонившись над фарфоровым тазом, выжимала полотенце. Плеск капель, брошенные вполголоса слова: «Приподнимите ее». Панна Эстер делала беспомощное движение, словно от чего-то защищаясь, но через минуту пальцы правой руки, сжатые в кулак, разжимались. По стене скользила вторая тень: это доктор Яновский, подсунув ладонь под голову панны Эстер, приподнимал ее выше на подушке. Я стоял, прижавшись щекою к двери, и, глядя сквозь щель на освещенную настольной лампой комнату, чувствовал, как сильно у меня колотится сердце.

Потом кто-то коснулся моего плеча. Анджей? Проснулся? Я приложил палец к губам. Теперь мы уже вместе смотрели из темного коридора через узенькую щелку на погруженную в золотистый сумрак комнату панны Эстер, где длинные тени матери и доктора Яновского то взбирались на стену по зеленым обоям, разрисованным ирисами, то срывались с потолка, как огромные летучие мыши. Заплескалась вода, мы затаили дыхание, доктор Яновский повернул панну Эстер на левый бок, мама откинула одеяло, принялась обтирать полотенцем обнаженные плечи, панна Эстер попыталась заслониться рукой, но смогла только пошевелить пальцами. Она была слаба, как умирающий голубь, которого я когда-то увидел на подоконнике. Под полузакрытыми веками дрожали голубоватые белки.

И снова плеск воды. Мать уголком полотенца смачивала виски панны Эстер; потом, приподняв под мышки, они с доктором положили ее на бок. Она сползала с подушки вниз, в темную впадину постели, как будто позвоночник у нее был из мягкого воска. Вздохнула — глубоко, хрипло, — но после этого не стала дышать ровнее. Тело сместилось на край кровати, рука свесилась до пола, пальцы начали теребить ковер, словно искали крупинки рассыпавшейся соли, кисть руки затряслась, запрокинутая голова, веки, дрожащие губы…

Анджей отстранил меня от двери, вбежал в комнату — я не успел его остановить — и принялся торопливо, какими-то птичьими движениями укутывать панну Эстер скомканным одеялом. В глазах ни слезинки, только где-то на дне зрачков пугающий недобрый блеск. Мать оттащила его от кровати. Заметив, что я стою в дверях, растерянно крикнула: «Почему вы еще не спите?» Доктор Яновский взял Анджея за руку: «Панне Зиммель надо полежать спокойно, ей это просто необходимо, малейшее волнение…», но Анджей с истерической поспешностью оттолкнул доктора Яновского, локтем смахнув с ночного столика пузырьки с лекарствами. Зазвенело стекло. Доктор Яновский пытался его удержать, мать гладила по голове: «Пойми, сейчас панне Эстер ничем нельзя помочь. Ей необходим покой, она должна много спать». Без толку. Не сводя с панны Эстер глаз, он беззвучно заплакал, с трудом глотая слюну, смешанную со слезами, потом вырвался из рук матери и стал кончиками пальцев приглаживать волосы панны Эстер, будто не замечая, что под ее полузакрытыми веками мечется беспомощный, поблескивающий кусочек белка. «Анджей! — я кинулся к нему. — Перестань! Это бессмысленно». Но он хотел, чтобы она села, подпер ее подушкой, поддержал, выше подтянул подушку, однако панна Эстер перекатилась на правый бок, ударившись рукой о край кровати. Только тогда, увидев, как резко дернулась ее голова, он попятился и, наткнувшись спиной на стену, не отрывая от нее глаз, замотал головой, точно кому-то горячо возражая. Мать увела его из комнаты. Он не сопротивлялся. Я взял его за руку: пальцы были горячие и влажные.

Хорошие репутации

И вдруг, как в калейдоскопе, встряхиваемом нетерпеливой мальчишечьей рукой, сложилась новая картина города. То, что прежде было едва заметно, существовало на краю поля зрения, в дальнем уголке памяти, выступило из тени. Новые ориентиры. Новые маршруты. Другие расстояния. Больница св. Лазаря на Ксёнженцей. Больница Преображения Господня возле костела св. Флориана на Праге. Больница Младенца Иисуса около Фильтров. Прежде мимо стен из песчаника и красного кирпича, мимо длинных фасадов с неоготическими эркерами и сотней окон молочного стекла, мимо всех этих великолепных угрюмых зданий с застекленными галереями и козырьками над входом, мостовая перед которыми была вымощена дубовой плиткой, чтобы стук копыт не нарушал сон, мы проходили с вежливым равнодушием — кому хотелось примечать их летним днем, когда столько солнца, а ветер с Вислы выворачивает поля украшенных цветами шляп, но сейчас, на обратном пути из аптечного магазина Эрмлиха, так и лезли в глаза разбросанные по стенам стенах между витрин, парадных, вывесок скромные, небольшие эмалированные таблички, на которых виднелась золотая надпись: имя и фамилия, специальность и лапидарный иероглиф цифр — часы приема.

И, встречая знакомых на улицах и скверах, мы уже не спрашивали, что дают в театре, как спел Черемышев в «Аиде», верно ли, что Турция вооружается, а кокетка из темного атласа и вправду моднее, чем муслиновый кринолин. Сейчас мы спрашивали: «Вы знаете хорошего врача?» Сейчас мы ездили с одного конца города на другой, собирая сведения о безошибочных руках, которые могут принести исцеление. Сейчас нам нужны были хорошие репутации — безупречные репутации, подкрепленные названиями лучших клиник Петербурга, Парижа, Кракова, Берлина.

К дому на Новогродской подкатывали экипажи, из которых выходили солидные господа в пальто из хорошей шерсти, в руке — саквояж с медицинскими инструментами, шляпа из темного фетра, очки в золоченой оправе. Почтительные приветствия, рукопожатия, консилиумы, таинственные обряды в тишине, когда нас выставляли из комнаты панны Эстер, тщательно закрывая дверь, а за дверью — степенная речь, уверенные голоса и минуты молчания, пока домысел обретал форму диагноза; затем спуск по лестнице, надевание пальто в прихожей, брошенные вполголоса замечания, из которых следовало, что «диагноз поставить затруднительно», «рекомендуются укрепляющие препараты», «больше свежего воздуха, но избегать солнца».

Громкие имена, которые прежде можно было услышать только в разговорах в Собрании, эти громкие, с придыханием произносимые в салонах имена вдруг оборачивались живыми персонами. Аркушевский, заведующий клиникой на Церкевной. Шварцман из больницы св. Лазаря. Гильдебранд, который по возвращении с практики у Эберсдорфа в Ганновере открыл кабинет на улице Леопольдина и быстро завоевывал популярность. Ян отыскивал новые адреса. Мы садились в пролетку; потом — парадные роскошных домов, мраморные лестницы, приемные с пальмами и свежим номером «Курьера» на кипарисовом столике, беседы с мужчинами с белыми ухоженными руками. Панна Эстер просыпалась в испуге, когда над ней склонялись, бережно обхватив пальцами узкое запястье. Советовали поменять климат, предлагали подумать насчет Тироля или Ривьеры, потом добавляли, что в таком состоянии… Доктор Климашевский, понизив голос, рекомендовал лечение медом в сочетании с холодными ваннами, поскольку это единственный способ остудить кровь. Доктор Овалов только махал рукой. Холодные ванны! Куда лучше есть средства, надо их только знать! И не бояться! Он обвязывал руку панны Эстер резиновым жгутом, ланцетом надрезал вену на предплечье — выпускал целый таз крови. Панна Эстер бледнела, падала на подушки, с трудом размыкала веки, а он напоследок рекомендовал нежирное мясо, один кусочек в день, немножко творога — с кукушечье яйцо и зубчик чеснока в липовом меде, не больше, упаси Бог!