Надежда Нелидова - Собачья старость

• Название: Собачья старость
• Автор: Надежда Нелидова
• Жанр: Русское современное

Не приведи никому Бог такой старости. «У нас тоже, как на Востоке, уважают старость. Пока она на ногах. Пока возится в огороде, закатывает банки, нянчится с внуками, тратит пенсию на любимых детей. Переписывает на них квартиры, машины, гаражи. Как только старость обессилеет, сляжет и начнёт ходить под себя, – сыны и дочки немедленно вспоминают, что они никакой не Восток, а совсем даже наоборот: настоящая Европа. А в Европе, извините: дети сами по себе, родители сами по себе».

---

…– Танька! Танька Коструйкина, ты, что ли?! – Руфина Дмитриевна всматривалась в белёсую. – А я Руфа, баба Руфа. Ты мне внучатая… да не важно! Я у вас летом гостила, молоко пила. Как там в деревне? Как тётка?

Все хотят в городе устроиться, а Танька, живя в интернате, мечтала о деревне. Как вернётся к тётке, устроится на ферму. Будет доить вальяжно вздыхающих коров, познакомится со справным парнем. Родит детей, которых уж точно не сдаст в интернат. Закончила одиннадцатый, приехала с аттестатом, с чемоданом – и обнаружила, что коровник ликвидирован, тёткин дом разобран, а сама тётка перебралась к сыну в райцентр.

Не солоно хлебавши Танька вернулась в город. Неделю ночевала у заведующей на диванчике и ела в интернатской столовке. Заведующая – очень хорошая женщина – сказала, что по закону Таньке полагается жильё. Показала телефонный справочник: целую главу занимали социальные учреждения и организации – и все, исключительно, чтобы заниматься такими как круглая сирота Танька.

Они вдвоём педантично, один за другим, обошли их все. Кабинеты были уютные, светлые, просторные, тёплые – видно было, что устраивали их с любовью, всерьёз и надолго. В каждом висели портреты главного омбудсмена страны в богатых золотых рамках.

В свежеотделанных кабинетах уютно пахло кофе, апельсинами и сладкими женскими духами. И были там комнаты с новенькими мерцающими компьютерами, и комнаты со стеллажами, туго набитыми папками и бумагами: всё посвящёнными таким как Танька. Были зеркальные комнаты-раздевалки, где можно было повесить шубки, были комнаты для чаепитий с расписными электрическими самоварами и дорогими фарфоровыми сервизами. Были комнаты для релаксации, где сотрудницы отдыхали после приёма круглых сирот, что само по себе морально тяжело. Были огромные комнаты-залы для совещаний, чтобы продуктивно решать вопросы по таким как Танька. И даже у охранника, стерегущего вход в это великолепие, была своя комнатка, где он смотрел телевизор и дремал.

Уходя, Танька долго вертела головой. Если бы по мановению волшебной палочки златокудрые сладкоголосые обитательницы кабинетов все разом исчезли… Бывает же такое в сказках… Интересно, сколько Танькиных подружек туда поместится? Пожалуй, как раз хватило бы на всех… В тесноте, да не в обиде!

Танькино лицо было мечтательное, а у заведующей – озабоченное. Она говорила, что комиссия оштрафует её за Танькино незаконное пребывание в интернате и за неучтённую кормёжку в столовой. Она позвонила мужу и предупредила, что сегодня у них переночует воспитанница. Это и вправду была очень хорошая женщина.

Однако Танька сбежала на вокзал. Переночевала на скамейке, всю ночь дуло в ноги. Утром сняла немножко денег с книжки (государство перед выходом в большую жизнь положило сироте десять тысяч рублей). Незаметно – как бы поправляя ворот курточки – сунула денежку в лифчик и потопала на рынок – покупать зимние сапоги.

В обувном ряду два парня сидели на прилавке, бурно играли в карты. Танька облюбовала сапоги, отвернувшись, вытащила из лифчика деньги.

– Тё-ё-ёпленькие, – плотоядно протянул кучерявый парень, принимая скомканные, нагретые Танькиным телом бумажки. Парня звали Витёк – он работал охранником на рынке и помогал торговать своему дружбану, с которым они вместе служили в горячей точке.

Горячая точка расшатала Витьку нервы. Выпив, он бродил по улицам в поисках с кем подраться, тосковал и вскрикивал: «Человечинки хочу! Эх, человечинки бы мне!» После чего все драчуны вокруг как-то быстро линяли. Таньке он с гордостью сказал, что сам фруктовый король Жанша – его лучший друг, и он устроит Таньку уборщицей на рынок – это пока. А там Танька присмотрится, и её произведут в продавщицы.

И крышу над головой обещал устроить. Пока же они с Танькой лежали в прокуренной затоптанной охранницкой на сдвинутых стульях, которые всё время под ними разъезжались.

Витёк не наврал. Танька поселилась в битком набитом бараке, в комнате жило ещё пять девчонок. Витёк в ту же ночь по-хозяйски навестил Таньку. Она чуть не сгорела от стыда, но он страшно изумился: «Одна ты, что ли?» И действительно, по углам вовсю шевелились прочие пять коек.

Через девять месяцев Танька родила Тошика. Витёк страшно ругался, но перевёз их в комнату в том же бараке – там уже жили три мамочки. Их бойкие малыши с глазами-мокрыми чероносливинами, путались под ногами у барачных, шлёпались, ревели, получали по заднюшкам и топотали голенькими янтарно-смуглыми ножками по коридору дальше.

А Тошик рос бледным, слабеньким, с голубизной под глазками, и кашлял от табачного дыма. Танька смотрела на него, спящего, и плакала от любви и жалости. А Витёк всё тосковал по человечине. Потихоньку он пристрастился мутузить по ночам Таньку, и даже шевелящиеся по соседству койки его не стесняли.

А самое страшное: долг двести тысяч…

– Господи, что ещё за долг?!

Руфина Дмитриевна отставила чашку с чаем, который ни пили в её крохотной кухоньке, и она слушала Танькины злоключения.

Долг образовался непонятно как. Танька то и дело не досчитывалась по весу фруктов. Кто-то из своих украл кассовую машинку. Откуда-то взялась крупная недостача. Однажды нервный покупатель высыпал Таньке на голову гнилые яблоки. Она заплакала и пошла жаловаться на Жаншу к администратору, хотя продавщицы смотрели на неё как на ненормальную.

Златокудрая душистая администраторша холодно выслушала Танькину речь о том, что Жанша привозит одну гниль. Сухо сказала: «Ну-ка, пойдём посмотрим». И прихватила с собой пакет, который проворно доверху набрала их отборными яблоками из Танькиных ящиков.

На следующий день в администрацию пришли женщины в белых халатах. Администраторша вышла с сумками и приказала Таньке набрать фруктов: «Смотри, хороших набери. Это из проверяющей организации».

– Ну, Танька, облюбовала она тебя, – шептались девчонки, – теперь держись. Предупреждали же: сиди тихо, не рыпайся…

И ещё раскололась Танька: на Новый год Жанша привёз партию яблок с большим превышением ПДК фенола. Те яблоки забраковали, всю партию уничтожили: вывезли на свалку и зарыли. Это по документам. А весь фокус в том, что яблоки лежат себе целёхонькие на складе.

Танька должна их реализовать. Если кто теми яблоками отравится – спишут на новогодние салаты и палёную водку. А он, Жанша, спишет долг. Первые две недели нового года жизнь парализована – никто ничего расследовать не будет. С виду-то яблочки хоть натюрморт рисуй: наливные, румяные.

Рассказывая, Танька всё посматривала на часы и сорвалась: за Тошиком в садик пора.

Жила Руфина Дмитриевна одна. Здоровье в последнее время было неважнецкое. Танька с её мальцом какая-никакая родня: другой в этом свете нету. Девка робкая, пришибленная: стакан воды безропотно поднесёт. Квартира у Руфины Дмитриевны муниципальная: чем неизвестно кому, пускай лучше Таньке с мальцом достанется… Всё на том свете Танькиной матери-покойнице легче в глаза смотреть.

С этими рассеянными мыслями Руфина Дмитриевна шагала в администрацию рынка. С порога гневно потрясла сеткой с яблоками: «А я с ними сейчас прямо в санэпиднадзор, на экспертизу!» Администраторша горячо благодарила её за неравнодушие, приглашала и дальше критиковать отдельные недостатки. Обещала разобраться с Танькиным долгом.

Руфина Дмитриевна вышла из администрации, довольная результатом. Авоську с яблоками несла с собой: они были обычные, не фенольные. Чтобы спрямить путь, шла лабиринтом чёрного хода – его загромождали ящики, коробки. Уже темнело, рынок обезлюдел.

Разгорячённая победой, не услышала кошачье мягких упругих шагов за спиной. И только от удара голова звонко подпрыгнула тыковкой, и в глазах стало горячо от красной черноты. А падения на заснеженный бордюр она уже не чуяла. Яблоки весело заскакали в разные стороны по мёрзлой земле.

И голосом пьяненького Витька над ней сочувственно сказали:

– Опаньки, не рассчитал! Извини, тётка. На войне как на войне.

ОЖЕРЕЛЬЕ ЮДИФИ

Зойка искоса глянула в бронзовое овальное зеркальце: несчастное, с красными надбровьями, опухшее от долгого рёва лицо. В последний раз вздохнула прерывисто, тройным вздохом. Основательно, трубно высморкалась в хозяйкину кружевную сорочку от Фретте – не забыть бросить в корзину для грязного белья.

Вот так вот. Снова стирка, готовка, глажка, уборка. Человек предполагает, а бог располагает. Предполагалось, что Зойка со всем зажитым барахлишком, с приятно тяжёленьким свёртком, вшитым в трусики (заработанное за год), сядет сегодня в поезд восточного направления – и ту-ту! До свиданьица, Юдифь Савельевна, и у нас имеется личная жизнь. Друг сердечный вышел по УДО (условно-досрочному освобождению), стосковался, засыпает СМС-ками. Подкопят с Зойкой деньжат, построят домок, заживут…

В эти самые минуты Зойкин поезд в клубке рельс отыскал свои, родные – и из столичной душной тягостной маеты птицей вольно рванул по России-матушке. А она вот осталась, белугой ревёт на хозяйкиной кровати, и суждено ей, видно, до скончания века обмывать-обстирывать Юдифь Савельевну.