Генрих Волков - Тебя, как первую любовь (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение)

• Название: Тебя, как первую любовь (Книга о Пушкине - личность, мировоззрение, окружение)
• Автор: Генрих Волков
• Жанр: Искусство и Дизайн

---

Найденные в Тагиле накануне Великой Отечественной войны письма семейства Карамзиных воссоздают картину того, как невыразимо страдал поэт последние три месяца своей жизни после получения пасквиля.

29 декабря Софья Николаевна, дочь историка, описала один из светских приемов, на котором были Дантес и "...мрачный, как ночь, нахмуренный, как Юпитер во гневе, Пушкин...". Последний "прерывал свое угрюмое и стеснительное молчание лишь редкими, короткими, ироническими, отрывистыми словами и, время от времени, демоническим смехом"52.

Другая дочь историка, Екатерина Николаевна, вернувшись из деревни после долгого отсутствия, была поражена "лихорадочным состоянием" Пушкина и "какими-то судорожными движениями, которые начинались в его лице и во всем теле при появлении будущего убийцы". В день дуэли Софья Николаевна делает такую запись: "В воскресенье у Катрин было большое собрание без танцев: Пушкины, Геккерны (имеется в виду Дантес и его молодая жена, сестра Натальи Николаевны. - Г. В.), которые продолжают разыгрывать свою сентиментальную комедию, к удовольствию общества. Пушкин скрежещет зубами и принимает свое всегдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом своего зятя, - это начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности..."52 Поведение поэта даже друзьям его казалось "смешным", и они жалели "бедного Дантеса". Едва Пушкин появлялся на балу или на вечере, как сейчас же становился объектом бесцеремонного разглядывания, шушуканья, злословия. Если он бывал весел, то говорилось, что это наигранно.

Если озабочен и сумрачен, то публика многозначительно переглядывалась, перемигивалась... А "бедный Дантес", будучи новобрачным, продолжал на потеху всем светским сплетницам и придворным интриганам волочиться за Натальей Николаевной.

Вокруг затравленного Пушкина все веселилось, смеялось, шутило.

В этом шумном, зловеще мажорном круговороте как-то объединились и недруги и те, кого он считал друзьями. Карамзины дружно утешали Дантеса.

Жуковский и Вяземские махнули на строптивого поэта рукой, они отказывались его понимать. У края "смертной бездны" поэт остался, в сущности, один. Совсем один. Некому было даже излить душу.

Что ж?.. Веселитесь... - он мучений Последних вынести не мог...

Выносить это дальше у Пушкина не было сил. Надо было кончать разом. 26 января 1837 года он пишет оскорбительное письмо Геккерну, где воздает подлецу по заслугам. Дантес посылает поэту вызов, и на следующий день на Черной речке, в предместье Петербурга, происходит дуэль.

Удачной для поэта эта дуэль быть не могла. Если бы он убил Дантеса и остался жив, вся светская чернь ополчилась бы против него. Я уж не говорю о том, что Николай, который внимательно следил за "адскими кознями" вокруг Пушкина и сам им способствовал, не упустил бы случая уничтожить поэта если не физически, то морально.

Идя на дуэль, он жаждал отомстить за честь жены, но готов был умереть и сам. За несколько дней до дуэли он говорил баронессе Вревской о намерении искать смерти. После ранения, лежа в карете, Пушкин сказал своему секунданту Данзасу: "Кажется, это серьезно. Послушай: если Арендт найдет мою рану смертельной, ты мне это скажешь. Меня не испугаешь. Я жить не хочу".

Гибели Пушкина втайне хотели и Николай с Бенкендорфом. Шеф жандармов знал о дуэли, но, по некоторым свидетельствам, намеренно послал своих людей в другую сторону.

После смерти поэта Николай на просьбу Жуковского сопроводить "милости" семье Пушкина специальным царским рескриптом ответил отказом, сказав Жуковскому: "Пушкина мы насилу заставили умереть, как христианина".

Смерть поэта словно разделила Россию на два противоположных лагеря. В то время как в позолоченных салонах и раздушенных будуарах продолжали поносить память поэта, остальная читающая Россия содрогалась в рыданиях. К его гробу нескончаемой чередой шли студенты, офицеры, чиновники, ремесленники, крестьяне. На лицах многих были слезы.

Столь бурное изъявление народной скорби удивляло иностранных наблюдателей.

Прусский посланник при русском дворе Либерман доносил своему правительству: "Смерть Пушкина представляется здесь как несравнимая потеря для страны, как общественное бедствие. Национальное самолюбие возбуждено тем сильнее, что враг, переживший поэта, - иноземного происхождения. Громко кричат о том, что было бы невыносимо, чтобы французы могли безнаказанно убить человека, с которым исчезла одна из самых светлых национальных слав. Эти чувства проявились уже во время похоронных церемоний по греческому обряду, которые имели место сначала в квартире покойного, а потом на торжественном богослужении, которое было совершено с величайшей торжественностью в придворной Конюшенной церкви, на котором почли долгом присутствовать многие члены дипломатического корпуса. Думают, что со времени смерти Пушкина и до перенесения его праха в церковь в его доме перебывало до 50 000 лиц всех состояний, многие корпорации просили о разрешении нести останки умершего.

Шел даже вопрос о том, чтобы отпрячь лошадей траурной колесницы и предоставить несение тела народу; наконец, демонстрации и овации, вызванные смертью человека, который был известен за величайшего атеиста, достигли такой степени, что власть, опасаясь нарушения общественного порядка, приказала внезапно переменить место, где должны были состояться торжественные похороны, и перенести тело в церковь ночью"2.

По некоторым сведениям, французский посол Барант, знавший цену Пушкину и как поэту и как историку, сравнил "общенародное чувство", вызванное трагедией гибели Пушкина, с тем, "которым одушевлялись русские в 1812 году".

Боль и гнев соединились в сердцах русских.

В церкви, где шло отпевание Пушкина, на паперти навзничь лежал ктото большой в черном, содрогаясь в рыданиях. Это был Вяземский.

В далекой ссылке Кюхельбекер, получив известие о смерти Пушкина, впал в глубокую депрессию и сказал, что отныне он навсегда лишен вдохновения. А Иван Пущин записал: "Кажется, если бы при мне должна была случиться несчастная его история и если б я был на месте К. Данзаса, то роковая пуля встретила бы мою грудь..."3 "Пушкин убит! - восклицал Федор Матюшкин в письме к лицейскому другу. - Яковлев! Как ты это допустил? У какого подлеца поднялась на него рука? Яковлев, Яковлев! Как мог ты это допустить?"2 Лев Пушкин писал отцу: "Эта ужасная новость меня сразила, я, как сумасшедший, не знаю, что делаю и что говорю... Если бы у меня было сто жизней, я все бы их отдал, чтобы выкупить жизнь брата"2.

Россия рыдала. Бенкендорф бдил.

Бенкендорф и Уваров распорядились, чтобы в печати ничего не было опубликовано о смерти поэта. Но заткнуть рот русской литературе жандармам было не по силам. Уже передавались из рук в руки и всюду читались обличительно-огненные лермонтовские стихи, в которых причины гибели поэта описаны удивительно точно. В. Ф. Одоевский, рискуя подвергнуться серьезному наказанию, опубликовал 30 января 1837 года в "Литературных прибавлениях" к журналу "Русский инвалид" такие строки:

"Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в середине своего великого поприща!.. Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно; всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин!

наш поэт! наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина! К этой мысли нельзя привыкнуть!"

Жуковский, перебирая бумаги только что умершего поэта, обнаружил потрясшие его стихи:

Нет, весь я не умру - душа в заветной лире Мой прах переживет и тленья убежит...

И все шептал их как заклинание, как молитву, как утешение, как реквием...

"...РОССИИ СЕРДЦЕ НЕ ЗАБУДЕТ!"

(ПОЭТЫ И ПИСАТЕЛИ О ПУШКИНЕ)

Ф. Глинка:

О Пушкин, Пушкин! Кто тебя

Учил пленять в стихах чудесных?

Какой из жителей небесных,

Тебя младенцем полюбя,

Лелея, баял в колыбели?

Судьбы и времени седого

Не бойся, молодой певец!

Следы исчезнут поколений,

Но жив талант, бессмертен гений!

Н. Гнедич:

Пушкин, Протей

Гибким твоим языком и волшебством твоих

песнопений!

Уши закрой от похвал и сравнений

Добрых друзей;

Пой, как поешь ты, родной соловей!

Байрона гений, иль Гете, Шекспира

Гений их неба, их нравов, их стран

Ты же, постигнувший таинство русского духа и

мира,

Пой нам по-своему, русский баян!

В. Жуковский:

Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе

Руки свои опустив. Голову тихо склоня,

Долго стоял я над ним один, смотря со вниманьем

Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза,

Было лицо его мне так знакомо, и было заметно,

Что выражалось на нем, - в жизни такого

Мы не видали на этом лице. Не горел вдохновенья

Пламень на нем; не сиял острый ум;