Адриано Челентано - Рай – это белый конь, который никогда не потеет (ЛП)

• Название: Рай – это белый конь, который никогда не потеет (ЛП)
• Автор: Адриано Челентано
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009

Биографическая книга Адриано Челентано, написанная в соавторстве с итальянской журналисткой Лудовикой Рипой ди Меана. В книге описаны становление Челенатно, расцвет его славы, отношения с женой Клаудией, с коллегами и друзьями, и просто мысли нашего легендарного современника... Настоящий подарок для поклонников великого артиста!

---

Как ребенок

Я остался ребенком, и, думаю, останусь им навсегда, потому что я вижу, что это моя суть. Я ребенок в том смысле, что я понял, что самая большая радость это детская радость. Я замечаю, что в большинстве случаев, когда я смеюсь, я смеюсь по поводу самых простых вещей. Достаточно любой ерунды. Мне нравится смеяться. Но только не за счет других. Хотя многие ради удачной шутки унижают или наносят вред кому-нибудь. Это меня очень беспокоит. Думаю, это совсем не смешно.

Я люблю смеяться, и я понял, что поводом для смеха могут быть пустяки. Например, когда играешь с друзьями в «Джиро д'Италия». Я играю в эту игру до сих пор, а мне сорок четыре. И буду играть и в шестьдесят, и в семьдесят лет. Когда я был маленьким, «Джиро д'Италия» заключалась в том, что брались крышки от бутылок и заполнялись пробкой. Каждый изготавливал собственную, личную крышку, полировал ее, обтачивал напильником, раскрашивал в цвета гоночной майки. Я, естественно, был за «Леньяно», потому что Бартали выступал за нее. Я был его фанатом, и поэтому на моей крышке было написано «Бартали» цветами «Леньяно». Были также фанаты Коппи, раскрашивавшие крышки в цвета «Бьянки». Мы играли в «Джиро д'Италия» с этапами в Милане, Турине, Тренто... Мы бросали по три крышки на одного, и это для нас было, и остается до сих пор замечательным развлечением.

С детства я плакал из-за Коппи и Бартали. Именно плакал. Я всегда был поклонником Бартали. Но я понимал, что Коппи сильнее. И пока я плакал из-за Бартали, когда Коппи его побеждал, я думал: «Ладно, Коппи заставил меня плакать, потому что победил моего кумира. Но если бы это был не он, я не стал бы плакать ни из-за кого!» Я думаю, что все больше превращаюсь в ребенка. Думаю, в восемьдесят найду себе красивую невесту лет семнадцати. Но с разрешения моей жены, которая к тому времени станет спокойнее.

Легенда: Кассиус Клей

Я ребенок еще и потому, что способен восхищаться кем-нибудь так, внезапно, и этот человек становится для меня легендой. Например, мне случалось увидеть кого-нибудь, кто не имел ничего общего со мной, кого я даже не знал, или с кем перекинулся всего парой слов, но у него был такой искренний взгляд, такой чистосердечный, такая улыбка, что для меня он сразу становился легендой.

Человеком, которым я восхищаюсь, и который для меня – легенда, может, потому, что характером я немножечко похож на него, которым я восхищаюсь за его мужество, не только в борьбе, в ударах кулака, но и за мужество душевное, это Кассиус Клей. Кассиус Клей, по-моему, настоящая легенда. По-моему, он сильный потому, что силен не только физически, но у него и сильный ум. В тот момент, когда я его вижу, я забываю, что я занимаюсь таким делом, что мог бы оказаться на его месте, что я в своем роде тоже легенда для многих людей. В этот момент я смотрю на него, как ребенок смотрит на кумира.

Слова и идеи

И недостатки у меня – недостатки ребенка. Пожалуй, они немного увеличиваются с годами, которых уже сорок четыре. Мой самый большой недостаток, наверное, в том, что когда кто-то мне что-нибудь говорит, я сразу же понимаю суть, а углубляться мне не нравится. Но я отдаю себе отчет, что часто необходимо тщательно взвешивать даже незначительные слова, которые важны для понимания чего-либо. И зачастую я из-за лени от этого отказываюсь. Потому что устаю слушать. Один мне говорит одно, другой другое, а есть еще и остальные. Особенно на работе, где меня разрывают на части. Правда. У меня нет много времени, чтобы читать, но, скажем, я еще и немного ленив, потому что не прилагаю к этому много усилий, в том смысле, что я легко отвлекаюсь. То есть, читая, я думаю о трехстах тысяч вещей, и часто получается, что я сорок четыре раза перечитываю одну и ту же строчку, как робот, но все же продолжаю думать о другом. Потом я думаю: «Вот кретин, я же читаю. О чем я думаю?» И снова принимаюсь читать и продвигаюсь вперед. Вперед, но в один прекрасный момент снова застреваю. Отвлекаюсь. Однако мне прекрасно известно, что читать важно. Когда человек не читает, то, по-моему, это ему в убыток.

У меня вот уже несколько лет нет ни минуты свободной, и если иногда случается, что, по ошибке, я ничего не должен делать в какой-то день, я опустошен, и к вечеру неимоверно устаю, потому что не привык ничего не делать. Если я еду на отдых, дней на десять, тогда все упорядочено. Потому что есть Клаудиа. Потому что это она придерживается распорядка. С ней я встаю рано, с ней рано ложусь спать вечером. Наверное, часто слишком рано. Дома же вечером я затормаживаюсь. Если у меня нет дел, я сижу в кресле и думаю: «Теперь нужно идти спать. Почему я не иду спать? Ладно, уже иду». И все равно остаюсь на месте, взгляд падает на телевизор, и я уставлюсь в него, даже если там нет ничего хорошего, или даже вообще ничего нет. Я немного расслабляюсь. Или пролистываю газеты, так, чтобы посмотреть, что происходит вокруг. Но читаю только по диагонали. Однако, даже если я читаю, не углубляясь, мне кажется, я достаточно быстро схватываю, что случилось в мире, и накапливаю размышления о жизни, которые иногда становятся или песней, или фильмом. Более или менее, что происходит в мире, хочешь-не хочешь, да понимаешь. Скоро даже стены будут транслировать рекламу. Да…

Так появляются слова моих песен, из общей атмосферы, которой мы дышим. Однако, этого не достаточно. И тогда нужно иногда вложить небольшие идеи, как в песне «L'ultimo degli uccelli», которая написана против охотников. Или другие вариации на тему, начиная с «Il ragazzo della via Gluck», которая является собственно моей историей, где говорится о том парне, что оставил природу ради города. Или «I mali del secolo» или «L'albero di trenta piani». Это борьба против загрязнения, против тех, кто уничтожает природу, против тех, кто загрязняет воздух, против любого насилия. «Deus», например, песня не об абортах, а о происходящем убийстве. Аборт – символ зла, в которое попадает человек. То есть, если раньше аборты делали тайно, теперь же мы их узаконили. От этого до того, чтобы сказать: «Если кто-то обгонит вас на Соборной площади, можете пристрелить его прилюдно», один шаг, даже если это и не кажется очевидным.

Коробки и могилы

Внешнее изменение Милана заставляет меня страдать, в том смысле, что раньше у Милана было свое лицо, и я считаю, что, возможно, это было одно из самых красивых в Европе лиц; в то время как теперь оно больше не существует, больше ничего нет. Стерто с земли. Его, Милан, лишили души. Даже туман был прекрасен. Теперь нет ни тумана, ничего. Потому что города нет. Человек в современных городах больше не имеет дома. Человеку кажется, что у него есть дом, но он – тот, который у нас есть сегодня – вовсе не дом. Дом есть дом тогда, когда у него есть свое лицо, и это лицо не должно отражаться только в интерьере, потому что, если нет, это паллиатив. Кто-нибудь скажет: «При чем здесь это? Ты красиво обставляешь интерьер, так, что когда ты внутри, тебе кажется, что вокруг хорошо». Это даже могло бы быть так, но всегда есть внутреннее беспокойство, что если кто-то выглянет наружу, он увидит дом, построенный как коробка, похожий на могилу, а перед ним еще одна коробка. Еще одна могила. Тогда подсознательно начинается кариес, не только зубной, а внутренний, и это приводит к уменьшению сочувствия, терпимости и к увеличению агрессивности.

Милан стал одним большим кладбищем. Да, потому что дом, по-моему, не столько то, внутри чего живут, сколько то, что видно снаружи. Дом - это когда я выхожу, например, рассердившись на жену, хлопнув дверью. Выхожу из дома почему? Потому что хочу уйти от этой злости. Если я выходил из дома и видел Милан таким, каким он был раньше, когда каждый дом был украшен по-своему: красивое окно, цветы в горшочках, каннелюры, палисад. И если я кого-нибудь встречал, я говорил ему: «О, привет, пойдем выпьем, пойдем в кафе, послушаем, что говорят в баре». Тогда гнев проходил, я начинал думать, что, наверное, моя жена, да, немного перегнула, но, может быть, перегнул и я. Я возвращался домой и мирился. Но в этом сегодняшнем доме человек хлопает дверью, выходит наружу и видит вокруг кладбище. Дома, люди. Он раздражается еще больше, возвращается домой и бьет ни в чем не виноватую жену.

Настоящий дом это тот, которого, ты чувствуешь, тебе не хватает, когда ты уходишь. Потому что, если кто-нибудь, к примеру, работает на сборочном конвейере, и больше уже не может, он думает: «Ладно, сейчас я тут, должен продолжать делать эту работу, которая мне не нравится, которая мне ничего не говорит. Но, в конце концов, вечером, когда я приду домой…». И уже в то время, как он думает это, его мозг отмечает, что у него нет больше дома, только коробка на кладбище.

В этом самом Милане я чувствую себя одиноко. В целом, говоря о городах, теперь я там чувствую себя одиноко, не только в этом Милане. Душа Милана, утраченная, настоящая, была душой девятнадцатого века. Восемьсот сорок шестого – восемьсот семьдесят пятого. Я родился сто лет спустя, но когда родился, еще оставался этот дух, даже если уже начиналось его уничтожение. Прежде чем я это заметил, однако, прошло некоторое время. И точно так же, как мне не кажется домом мой дом здесь, в городе, мне не кажется домом и дом за его пределами, и я настолько одержим этой идеей, что дома больше нет, что никак его не закончу, тот дом, загородный, который строю уже пятнадцать лет.