Ариадна Эфрон - История жизни, история души. Том 2

• Название: История жизни, история души. Том 2
• Автор: Ариадна Эфрон
• Издательство: Возвращение
• Жанр: Филология
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7157-0167-1

Трехтомник наиболее полно представляет эпистолярное и литературное наследие Ариадны Сергеевны Эфрон: письма, воспоминания, прозу, устные рассказы, стихотворения и стихотворные переводы. Издание иллюстрировано фотографиями и авторскими работами.

---

Сколько же мы с мамой ходили по Москве, когда я была маленькой! И как же мама, такая физически близорукая, а душевно — дальне- и глубокозоркая — научила меня всматриваться, вглядываться и вдумываться в Москву - любить ее, знать ей цену, знать цену её единственности и ни на какой иной город непохожести! Да, этому всему уже полвека - шутка сказать! И какое пятидесятилетие прошло! — а теперь оглядываешься, как чужестранка, на безнадежный, казённый, бездушный стандарт новостроек и разумом понимаешь насущность этих квартир — с ваннами и «совмещёнными санузлами», а душе до всего этого как-то нет дела... Да, не хлебом единым жив человек — да и хлеб ли этот железобетонный стандарт человеческих жилищ?!

А теперь, погуляв с Вами мысленно по недобитому кусочку Москвы, ложусь спать <...>

Крепко, крепко целую и люблю!

Ваша Аля

' Е.Я. Эфрон в это время находилась в больнице.

Е.Я. Эфрон

6 мая 1966

Дорогая моя Лиленька, <...> вчера проехала от Вас большой кусок на автобусе до метро и вновь выворачивала шею, глядя на домики и церкви, которые, каким-то чудом уцелевшие, грустно радуют. Какие же они красавицы, несмотря на вылинявшие свои каменные одежды, какие гордые, светлые, возвышенные и устремлённые вверх! как возвышаются над бытом\ и какое всё же они, церкви, рассудку вопреки, доказательство гениальной духовности того самого народа, который на наших глазах превратился в народ материалистов. Превратился ли?

Нынче с утра холод и ветер страшенный; как водится, именно в этот день и топить перестали. <...>

Крепко целую Вас, люблю и всегда с Вами и внутри Вас.

Ваша Аля

Е.Я. Эфрон

13 мая 1966

Дорогая Лиленька, сейчас отбывает Ада с вещами и кошкой (!) в машине, а я - поездом (не вмещаюсь!). Третьего дня успели на выставку цветов в Манеже и, главное, в Кремль; была внутри двух соборов (остальные временно закрыты) и вспомнила очень многое — маму и детство1. Всё, кроме соборов, - неузнаваемо, да и они без икон - только иконостасы и стенные росписи; правда, некоторые иконы экспонируются отдельно, но именно «экспонируются». Крепко обнимаем!

Ваша Аля

' В письме к П. Юркевичу от 21 июля 1916 г. М. Цветаева пишет: «...хожу с Алей в Кремль, она чудесный ходок и товарищ. Смотрим на соборы и башни» (Таллин. 1989. № 2. С. 116-123).

Е.Я. Эфрон

17 мая 1966

Дорогая моя Лиленька, мы здесь с пятницы, нынче вторник, переделали уйму дел, а всё конца-края не видать. Всё так трудоёмко и громоздко — Бог весть отчего. Или всё потому, что «годы не те»? И вообще — всё не то и всё не так. Первые после нашего приезда дни стояла июльская жара; сирень, только что начавшая распускаться, на наших глазах раскрылась до предела и начала сереть и ржаветь, уже увядая. А сегодня набежали тучи и вновь резко похолодало, и от этих лихорадочных скачков трудно дышать; и не только это: неустойчивость природы создаёт твою собственную внутреннюю неустойчивость... Как мы все тесно связаны с землёй, небом, солнцем, ветром, грозой, какие мы все - пусть жалкие, слабые и зачастую недостойные такого родства - дети земли! Да и неба! <...>

Вечная моя жалость — это то, что нельзя Вас с Зиной перевезти в Тарусу, которая и затевалась-то с мыслью, с мечтой о вас! Всякая, связанная с Тарусой, радость мне вполрадости, всякая её красота - вполкрасоты, т. к. всегда - под лейтмотив: «ах, если бы Лиля видела! Если бы Зина видела»! И в самом деле: если бы вы обе видели, как стеной стоит и цветьмя-цветёт голубая, цвета грозы, фиолетовая, цвета аметиста, белая, чуть кремовая, цвета сливок - сирень! Как застыла она в торжестве своего расцвета, в своём апогее, в своём полудне! А сейчас её красота меня лишь тревожит и даже раздражает, потому что вечно помню, что вы обе, такие мне родные и такие мои - моё «поколенье с сиренью!»' - рассованы по больницам, и весна проходит мимо или светит вам лишь отражённым светом! <...>

Что же ещё добавить к этому «сиреневому» разговору? Что я вас обеих всегда люблю бесконечно; и что в этой любви - толку чуть, ибо, как мама где-то писала, — «любовь есть действие», а действия от меня — как от козла молока. <...>

Крепко обнимаем, целуем, любим! Будьте, Лиленька моя, здоровы, и пусть Бог пошлёт всего самого лучшего и доброго!

Ваша Аля

Не тратьте сил на учеников, ибо первых у вас меньше, чем последних и, в общем, последние не стоят траты на них первых!

1 Начальная строка второго стих. М. Цветаевой из цикла 1935 г. «Отцам» (II, 331).

П.Г. Антокольскому

30 мая 1966

Дорогой мой Павлик, от всего сердца поздравляю Вас (и всех нас!) с Вашей статьей-воспоминаниями в «Новом мире» — почти совпавшей с Вашим юбилеем1 (и слова-то всё не те — и «статья», и «юбилей» - но Вы и так понимаете, что - за словами!). Такой подарок от юбиляра! Павлик, милый, прелестный Павлик моего детства, просто обнимаю Вас!

А вот Вам подарок тридцатилетней давности (лета 1937 г.) - мамины строки о Вас; и ещё давнее - давность, т. к. - с 1917 г.2

«Был Октябрь 1917 г. Да, тот самый. Самый последний его день, т. е. — первый по окончании (заставы ещё догромыхивали). Я ехала в тёмном вагоне из Москвы в Крым. Наверху, на голой верхней полке молодой мужской голос говорил стихи. Вот они:

“И вот она, о ком мечтали деды И шумно спорили за коньяком,

В плаще Жиронды, сквозь снега и беды,

К нам ворвалась — с опущенным штыком”.

[и до «Тот голос памятный — Ужо тебе!» — мне, т. е. Але, почему-то помнится «и шумно спорили у камелька», но я, наверно, ошибаюсь.]

— Да что же это, да чье же это такое, наконец?

— Автору — семнадцать лет, он ещё в гимназии. Это мой товарищ — Павлик А.

Юнкер, гордящийся, что у него товарищ - поэт. Боевой юнкер, пять дней дравшийся. От поражения отыгрывающийся — стихами. Пахнуло Пушкиным: теми дружбами. И сверху - ответом:

— Он очень похож на Пушкина: маленький, юркий, курчавый, даже мальчишки в Пушкине зовут его Пушкиным.

...Инфанта, знай:

Что за тебя готов я на любой костер взойти,

Лишь только буду знать, что будут на меня Глядеть — твои глаза...

А это - из “Куклы Инфанты”, это у него пьеса такая. Это Карлик говорит Инфанте. Карлик любит Инфанту. Карлик - он. Он, правда, маленький, но совсем не карлик!

...Единая — под множеством имён...

Первое, наипервейшее, что я сделала, вернувшись из Крыма -разыскала Павлика. Павлик жил где-то у Храма Христа Спасителя, и я почему-то попала к нему с чёрного хода, и встреча произошла на кухне. Павлик был в гимназическом, с [блестящими] пуговицами, что ещё больше усиливало его сходство с Пушкиным-лицеистом. Маленький Пушкин, только — черноглазый: Пушкин - легенды.

Ни он, ни я ничуть не смутились кухни, нас толкнуло друг к другу через все кастрюльки и котлы так, что мы — внутренне — звякнули, не хуже этих чанов и котлов. Встреча была вроде землетрясения. Потому, как я поняла - кто он, он понял — кто я. (Не о стихах говорю, я даже не знаю, знал ли он тогда мои стихи.)

Простояв в магическом столбняке не знаю сколько, мы оба вышли - тем же чёрным ходом и заливаясь стихами и речами...

Словом, Павлик пошёл - и пропал. Пропал у меня, в Борисоглебском переулке, на долгий срок. Сидел дни, сидел утра, сидел

ночи... Как образец такого сидения приведу только один диалог: я, робко: — Павлик, как Вы думаете, можно то — что мы сейчас делаем — назвать мыслью?

Павлик, ещё более скромно: — Это называется — сидеть в облаках и править миром...»

Это - из черновой тетради 1937 г.

Ещё раз крепко обнимаю Вас, спасибо за слово о маме (наспех пишу, еду в Тарусу, оттуда напишу).

Ваша Аля

' 19 июня 1966 г. П.Г. Антокольскому исполнялось 70 лет.

2 А.С. приводит с купюрой отрывок из «Повести о Сонечке» (IV, 294-295).

П. Г. Антокольскому

6 июня 1966

Спасибо за письмо, дорогой мой Павлик! Как бы ни бежали годы, а Вы — всегда всё тот же, каким я Вас помню с детства, скорый на отклик, на ответный всплеск, как волна на брошенный - нет, не камень, а кубок из баллады!1 Конечно же, годы прибавили Вам мудрости - иначе зачем бы было их жить? - но юности Вашей не откусили ни кусочка, так что Вы - не в накладе, да и мы вместе с Вами... Потому, вероятно, мама и запомнила Вас гимназистом, а не студентом, пронеся с собой - в себе — сквозь жизнь - Ваше прелестное, романтическое мальчишество, душевное отрочество - si noble et si prompte a la riposte83; кстати - первые из качеств, отнимаемые жизнью: noblesse84 сменяется осторожностью (когда не «бдительностью»), а скорость отклика - портновским «семь раз отмерь, один отрежь». Я ничего сейчас, отсюда не могу возразить или подтвердить насчёт 1917 или 18-го года; знаю лишь, что чудом сохранились мамины записи. Книжки и тетради тех лет с дневниковыми, а не постфактумными2 записями, в т. ч. о Вас и о встрече с Вашими стихами в октябрьском вагоне (окт. 1917); есть у неё и проза под назв<анием> «Октябрь в вагоне»3 — по дневниковым записям, и там тоже - Ваши стихи о Свободе, прозвучавшие для неё впервые именно тогда. Но от окт<ября> 1917 до самого 1918 г. - всего два с чем -то календарных месяца...