Николай Мордвинов - Дневники

• Название: Дневники
• Автор: Николай Мордвинов
• Издательство: Всероссийское театральное общество
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1976

В книгу включены дневники известного артиста Николая Дмитриевича Мордвинова и воспоминания о нем.

---

Мавзолей[358] увеличил это чувство. В четырех больших саркофагах в порядке сложены пирамидами кости солдат, черепа, кости рук, ног…

Большая церковь, в подвале саркофаги…

Возложили венки на братскую могилу[359] солдат той войны.

Венок к бюсту Толбухина.

Парк Скобелева расположен на высоком холме. Редуты турок, орудия, снаряды…

Чтобы взять эту крепость, было положено много жизней к подножию холма. Неприступная крепость была взята вместе с гарнизоном и командованием в общей сложности в 40 тысяч человек. На этом сражении и кончилось турецкое многовековое рабство болгарского народа, за что и чтут до сих пор имя русского человека.

В парке пушки, окопы, все на старых местах.

Усыпальницы… и опять саркофаги и опять косточки солдат России! Под ногами город вечной славы русского оружия.

Где-где нет наших костей!

И куда дошли… и все пешком.

Сколько счастья принесли эти сермяжные, родимые, принесли пешком, за многие сотни километров, людям — людям, которых они не знали, ценой жизни освободив братьев славян от пятивекового рабства.

Эту традицию продолжили наши современники.

28/X

СОФИЯ

Официальной встречи не было, но встречать опять пришло много народу. Пионеры встретили криками «ура». А Борису Оленину очень плохо. Он оставался все время в Софии в поликлинике… Его не забывали местные актеры. Он похудел безумно и отек. Храбрится, но играть, конечно, не может. Местные светила, по-моему, боятся за благополучный исход. Сколько я им говорил в Киеве и в Москве, чтобы не ехали… Не послушались. Выяснилось, что положение очень плохое, и местные доктора рекомендуют ехать в Москву… Борька, Борька…

7/XI

ДЕМОНСТРАЦИЯ

Парада не было — прямо демонстрация[360].

Мы стояли около правительственной трибуны. Демонстрация радостная, веселая, непринужденная… Это более или менее похоже на наши демонстрации, разве только менее внушительная, хотя народу было очень много. Шли долго.

Но что удивительно и что нас взволновало, что очень скоро демонстранты, колонна за колонной, после приветствий центральной трибуне, стали кричать и скандировать, проходя мимо нас, со всевозрастающей силой.

— Привет на Моссовет!

— Привет на советское искусство!

— Привет гостям!

— Марецкая!

— Завадский!

— Вечна дружба!

И проч. и т. п. И как юмор:

— Моссовет, дай билет!

Цветы летели к нашим трибунам. После началась переброска: они — к нам, мы — к ним…

Такие лица. Такой восторг. Такие улыбки. Такое не срепетируешь. Здесь мы особенно наглядно увидели, почувствовали, как велика сила любви к советскому, к русскому.

Такого восторга нельзя было предположить. Люди из посольства и разные ответственные товарищи из болгар, стоявшие впереди нас, постепенно оставили свои места и выдвинули нас вперед.

Сегодня я со всей отчетливостью понял, что любовь эта настоящая, и мне гордо, что слава моего Отечества так велика:

13/XI

6 час. 30 мин. — отъезд на вокзал.

Площадь забита тысячами людей. Прожектора, съемки, речи, цветы, автографы, подарки, обмен приветствиями.

Речи… Возгласы в ночи… Прожектора… Перрон… Цветы в руках, на полу, в вагонах… Когда же поезд тронулся, толпа двинулась вслед за вагонами и кричала фамилии артистов: «Моссовет, приезжайте скорее еще», «Завадский», «Марецкая», «Мордвинов»… «Привет Москве», и цветы, цветы, цветы в окна… и слезы, слезы…

Поезд набирает ход, а люди бегут и бегут… Это невозможно передать и описать… Это что-то такое, чего мне больше не испытать никогда… Протягивают руки, хватают на ходу, целуют, вот-вот под поезд попадут… и страшно и волнительно до самозабвения… Такое не бывает. Невообразимое… Они плачут, мы плачем от радости, от горя, от вдохновения, от восторга.

Мысли скачут… Пишу и перескакиваю с события на событие… последовательности не получается, да и не надо… Пусть будет так, как говорят голова и сердце… А впрочем, ум уж больше не в силах руководить и что-то воспринимать… Живу лишь сердцем. Оно еще что-то принимает и то с огромной натугой и перегрузкой… Уже ничего не понимаешь, а только летишь, летишь куда-то… Мы пережили в эту ночь такое, какого ни нам, ни тому, кто приедет вслед за нами в эту изумительную страну, не удастся пережить. Народ за многие годы скопил благодарность — вылил ее на нас первых, с кем ему пришлось встретиться как с представителями нашего народа.

14/XI

В поезде на Бухарест.

Оказывается, ночью в Плевене на вокзал вышли толпы народу, чтобы проститься с нами. Им сказали, что поезд опаздывает, но они дожидались… и кричали поезду «Завадский, Мордвинов, Марецкая, ура»! Но мы не были предупреждены о том, и спали, к несчастью. Спали мертвым сном, ничего не слышали… Вышли двое наших музыкантов, но… не догадались разбудить нас, да и поезд стоял всего минуту…

В два часа прощаемся на румынской границе с Петровым, доктором, сестрой, которые ездили с нами, и другими товарищами и пересекаем границу… Прощай, Болгария! Теперь известная и дорогая нам страна. Счастливых тебе дел и свершений, тихих тебе границ, мира тебе и покоя, дорогая нам, влюбившая нас в себя страна, страна сердечных, открытых, непосредственных, ласковых, добрых и мужественных друзей!

14/XI

РУМЫНИЯ (БУХАРЕСТ)

6 вечера.

Ковры у вагонов на перроне.

Сдержанная речь старейшей актрисы страны — Буландры[361].

Такой же ответ Ю.А.

16/XI

«ШТОРМ»

Принимают, как в Москве, и лучше, чем в Софии. Наши поражены и озадачены.

17/XI

Ездили в Синай. Живописное место в Карпатах, в 125 км от Бухареста. Курорт. Санатории, дома отдыха.

Три замка румынских королей.

18/XI

«ОТЕЛЛО»

Спектакли наши пользуются большим успехом. На каждом — по нескольку человек от правительства и министерств. Жаль, что очень маленькие и плохие сцены, малы залы. Мы играем в театре в 600 мест.

25/XI

«ОТЕЛЛО»

За это время слух об «Отелло» разросся до больших размеров.

…Зал кричит: «Браво, Отелло».

Действительно, сегодня спектакль шел хорошо, а я был в ударе.

В ресторане артисты, которых Ю.А. пригласил на ужин, встретили меня бурными аплодисментами.

Вроде как и Бухарест побежден.

Наши — Герага, Плятт, Михайлов — издеваются надо мной: «Ты вроде кролика, тебя Ю.А. ставит в пример: его спрашивают на творческой конференции актеров, что такое «физическое действие», а он: «Это то, что делает Мордвинов в роли Отелло».

26/XI

В поездке по Болгарии и Румынии для меня открылась в искусстве трагического еще одна страница. Я стал играть еще независимее, глубже, с еще большей отдачей материалу. Контроль крепко держит меня в русле. Полное слияние, полное тождество чувств по задаче, полный — на сегодня — их разворот. И крепкий стержень: цель — задача. Меня это очень радует, потому что я этим всем управляю. Я держу это в руках. Это появляется по моему приказу — правда, сегодня лучше, завтра хуже, но всегда вперед, каждый день — с находкой, каждый спектакль — заново.

28/XI

Ночью смотрел «Гамлета» с Оливье[362]. У Оливье есть прекрасные места, и вообще — впечатляет. Понравился и король, но картина размазана бесконечными переходами, панорамами. Декорации полуусловные, полуреальные. Для условных много деталей, для реальных — не обжиты.

Но это — бог с ним.

Я сидел и безумно волновался. Я бы мог играть Гамлета, хотел, просил и… нет. Ох, как мне всю сознательную жизнь хочется играть эту великую роль думающего человека. Хотелось бы его трактовать не как человека слабовольного и нерешительного, а как решающего и способного решать. Но так как решить надо много необычного, то решать трудно…

…А сколько убеждал поставить «Ромео»?! Нет! «Нет Джульетты и тебе не надо».

Мечтал о Чацком[363]. Себе дублером сделал Лифанова[364]: «Тебе неудобно быть дублером!».

Все сделали для того, чтобы я не играл Фому…

Откладывали до бесконечности Булычова, пока не возобновили вахтанговцы[365]…

И много осталось невысказанного, чего теперь уже никогда не скажешь…

«Тебе достаточно двух ролей. И великие трагики имели в своем репертуаре 1–2 роли», — сказал Ю.А. в Киеве…

29/XI

«ОТЕЛЛО» (КЛУЖ)

Зал не понимал текста, и это родило интересное самочувствие — я его выключил из сознания, благо, он вел себя тихо. Получил полное публичное одиночество, и надо сказать, что одиночество в таком масштабе я испытывал впервые. Оно же подсказало мне кое-что новое и в рисунке.

Стал опять пластичнее в сапогах. Не так жестко наступал, как последнее время. Возвращалась характерность «туфель», которую я стал терять, когда все подчинил сапогу.