Владимир Колышкин - Златоград

• Название: Златоград
• Автор: Владимир Колышкин
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

Нет, это определенно не Москва… А, может быть, это Питер?

Город был величествен и необъятен взором. Этакий конгломерат из квазимодерновых коробок зеркального стекла, где отражались небо, облака и другие коробки, помпезных зданий времен сталинского псевдоклассицизма и старинных особняков в стиле позднего барокко. Вдали виднелся какой-то древний собор циклопических размеров. А так, в общем и целом, это был нормальный крупный российский город: до боли знакомый и притягательный, как ложная память, и в то же время в чем-то совершенно чуждый. Если архитектура, как кто-то сказал, это застывшая в камне музыка, то в облике этого города явно превалировали композиции Вагнера.

---

— Я-то как раз знаю, о чем пишу! — с жаром воскликнул поэт Одинокий. — В молодости я пять лет в литейном цехе отпахал. На всю жизнь остались во мне неугасающие впечатления: это пиршество красок разливаемого жидкого металла, эти фонтаны огня!.. Так же как и предсмертные вопли Сереги Попцова, которого накрыл выброс расплавленного чугуна. И бившегося в конвульсиях боли красавца Витьки Соловьева, которому тот же выброс на всю жизнь изуродовал лицо. Потом, говорили, что он через несколько лет покончил жизнь самоубийством, кажется, повесился… Вот, о чем писать надо. Но разве это кому-нибудь нужно?

— Да, — раздумчиво сказала Лира, — Мы не любители тоски. Нам подавай пафос…

У Степана снова зарябило в глазах. Он увидел как Пафос, рассыпая искры, взметнулся вверх и превратился в Пифона, Пифон в Грифона. Грифон уселся на люстре.

— Но ты не подумай, что я осуждаю… — сказала Лира. — «Менестрели огня» — очень красивая, сочная метафора. Мне очень понравилась.

Степан погрустнел, подумал немного, потом все же сообщил то, что вовсе не намеревался афишировать.

— Честно сказать, я её стибрил у Рэя Бредбери, из его произведения «451 градус по Фаренгейту».

— А-а-а… — протянула Лира смущенно. — Но остальное-то, надеюсь, твое?

— Мое, мое, сто процентов мое, — заверил поэт.

— Ну и слава Богу, — успокоилась Лира. — Там были и другие, тоже неплохие метафоры.

В это время дождь кончился, выглянувшее солнце ударило по стеклам золотыми лучами. Солнечные зайчики забегали по стенам кафе, отразились в люстрах, засверкали на столовом серебре и зеркальном боку кофейника, стоявшего посреди их стола.

— А мне про клещи понравилось, — сообщил Амур, прищурив от солнца один глаз. — Как они там хватают своими стальными зубами… Хвать только… Хвать! — Он сделал рукой резкое движение и его пустой стакан полетел на пол и разбился вдребезги.

Чтобы его не ругали, он поспешил напомнить собравшимся, что посуда бьется к счастью.

— Дядя Стёпа, а вы знаете, как клещи хватают за пятки? — спросил Амур. — Или за череп?..

— Нет, — честно признался поэт Одинокий.

— А я знаю… — ответил мальчик.

— Опять воображение? — высказала догадку Лира, но почему-то очень серьезным тоном.

— Нет, на этот раз из практики. Так сказать, самый что ни на есть суровый эмпиризм. Вы, дядя Степа, в гинекологическом кабинете не бывали, а там интересно… Берутся, значит, щипцы и — …

— Стоп, стоп, Амур! — поспешно воскликнула Лира. — Сейчас поэт Одинокий прочтет нам еще что-нибудь. Просим, просим…

— Только чтобы с юмором, — заказал Амур.

— Хорошо, — согласился поэт Одинокий. — Вот из моего раннего, антиалкогольного цикла. Это я как-то вышел на балкон и сочинил такие стихи:

   Ночь. Музыка плывет
   чуть слышно где-то вдалеке,
   И миллиардов звезд невидимый разлет,
   И лунный свет купается в реке.

   Курю и ощущаю горечь никотина.
   Во тьме уснули здания.
   Мычит в канаве пьяная скотина,
   Он тоже житель мирозданья.

   Встань, жертва гастронома!
   Не верь, что истина в вине.
   Чем спать в грязи, уж лучше дома
   С любимой быть наедине.

— Молоток, дядя Степа! — похвалил поэта Амур. — Смешно. А кто там мычал в канаве?

— А пес его знает, — ответил Одинокий и, спросив разрешения у дамы, налил себе в бокал остатки шампанского.

— Давай еще, — потребовал мальчик. — И про юмор не забывай.

Поэт выцедил из мелкого бокала светлую шипучую жидкость, вытер рот бумажной салфеткой и продекламировал из очень раннего себя:

   Еще барыги продают кроссовки,
   Еще на свете много суеты.
   И почему вот эти вот красотки
   Идут с тобой, и я — не ты?
   А ты — не я, стихов не сочиняешь,
   Не знаешь этот тяжкий труд.
   Корпишь над строчками, слезу роняешь,
   А ими ж…у подотрут.

— Фи, Степан, — сказала Лира. — Такое… при маленьких…

— Пустяки, — махнул рукой Амур. — Пушкин еще не то отчебучивал… И потом, я же сказал, что не маленький уже… Меня, знаете ли, голой задницей не удивишь. Нам, ежам, все нипочем.

— Интересно, — удивился Степан, — какие же произведения Пушкина ты читал?

— Ну, эту, как её?.. Гаврилиаду, вот…

— Гаври…илиаду, — поправила пацана начитанная Лира, и смутилась. — Гавриилиада. С намеком на «Илиаду» Гомера.

— Ага, усек. Ну вот… Только сам я её не читал, а слушал. Один пацан на сходке выступал. А кто этот Пушкин? Он правда такой крутой?

— Круче не бывает, — ответил поэт. — Пушкин, брат ты мой, это Бог поэтов. Сходи в библиотеку, возьми томик его стихов и почитай. Потом поговорим.

Тут к Степану подошла некая экзальтированная особа средних лет, с лихорадочным блеском в глазах, наклонилась к его уху и свистящим шепотом спросила:

— Простите, как ваша фамилия?

— Дени… то есть, Одинокий моя фамилия, — ответил поэт, запинаясь и недоумевая. — Степан Николаевич… поэт-металлист.

Особа выпрямилась, принимая позу богомола, затем, устремив в зал свой горящий взор фанатика, громко захлопала в ладони. Когда на нее обратили внимание, она выкрикнула пронзительным голосом:

— Прошу внимания! Дорогие друзья, сегодня у нас в гостях присутствует известный поэт-медалист — Николай Степанович Одиноков!

Раздались жидкие аплодисменты. Степан недовольно поморщился из-за того, что эта баба все переврала и вдобавок низвела его до собачьего уровня. Ведь это собаки бывают медалистами. А, черт с ней, мысленно махнул рукой поэт Одинокий.

— Разрешите вам его представить, — особа схватила «известного поэта» под мышку и вытащила на пятачок. — Вот он какой… — сказала она, глядя на гостя снизу вверх. — Красавец-мужчина… Давайте поаплодируем ему и попросим почитать свои стихи…

Особа вновь гулко захлопала в ладони и сказала приторным голосом, с этаким повизгиванием: «Просим, просим», — каким говорят дрессированной собачке: «Служи, служи».

Посетители недружно поддержали просьбу распорядительницы. У Степана от волнения опять пересохло горло, словно выпитое шампанское улетучилось из его организма вместе с пузырьками газа. Он сухо откашлялся, поправил галстук, поискал глазами и руками микрофон и, не найдя его, довольно громко сообщил присутствующим, что он, собственно, никогда раньше не выступал публично и посему заранее просит прощения у почтеннейших слушателей, ежели что не так… И задумался, что бы такое почитать, но ничего не мог вспомнить. В голове была совершеннейшая пустота, сравнимая с космическим вакуумом. «А вот это провал», — подумал Степан голосом Штирлица, чувствуя, как похолодели кончики пальцев.

— У нас сегодня зеленая неделя экологического месячника, — прошептала ему в ухо распорядительница, — так уж вы, пожалуйста, что-нибудь на грин-тему…

В голове у Степана словно зажглась лампочка и осветила вполне видимый текст. Он с облегчением вздохнул и сказал: — Я прочту из зеленого цикла…

Он сделал шаг вперед и, уставясь остекленевшим взглядом на дальнюю деревянную стойку с растениями, за которой обычно сиживал Коля-дурачок, начал на удивление ровным голосом:

   Над мягким асфальтом колышется зной,
   Оазис, прохладой меня успокой…<…>

Дочитав до конца, он умолк и отступил назад в незримую тень, зал разразился дежурными аплодисментами. Степан вернулся на исходную позицию и поклонился публике, поймав себя на том, что делает это почему-то по-японски. Он мельком взглянул на своих. Лира улыбалась. Амур держал большой палец кверху, как патриций, дарующий жизнь любимому гладиатору. Губы мальчика двигались с преувеличенным старанием. По артикуляции поэт понял, что от него ждут юмора.

— Апокалипсические стишки! — почти развязно объявил поэт Одинокий и, глядя в потолок и взвинчивая себя и публику гипнотическим взмахом кулака, врезал стих, стремясь подражать агитационной манере Маяковского:

   Брызжут дезодорантом подмышки!
   Волосы крепят лаком!
   Глупые крохотные мышки,
   Что любят жить со смаком!
   Одной лишь жить минутой,
   не думая порой,
   Что небо вдруг разверзнется
   озонною дырой!
   И вымрут мышки глупые
   и высохнет земля.
   И все споют прощальное:
   Траля, ля-ля, ля-ля!

Степан купался в шуме аплодисментов, болтая руками возле пола. Его не освистали, его приняли, это было приятно. «Нам сладок яд рукоплесканий. Сам Пушкин не чурался их, — подумал поэт, привычно трансформируя мысли в стихи. — Сор поднял с пола без исканий. Вот так рождается наш стих».

Поэту подарили цветы от лица общественности, от того же лица выразили благодарность и с почетным эскортом проводили к столику. Степан сразу же отдал цветы Лире. Потом хозяйским жестом подозвал официантку Нину, заказал рюмку коньяку и попросил счет.