Блэки Хол - Sindroma unicuma. Книга 2.

• Название: Sindroma unicuma. Книга 2.
• Автор: Блэки Хол
• Жанр: Фэнтези

Это городское фентези, близкое к научной фантастике. Не пугайтесь вступления. Дотерпите. В нем просто рассказывается что произошло в мире. Без этого будет трудно понять мироустройство романа. Действия происходят в научно-магическом институте. Г. героиня девушка Эва — студентка, на долю которой выпало немало бед. Рассказывается о её жизни, учёбе, о людях что ей помогают и наоборот терзают. Г. герой как раз из последних. Мир романа достаточно жесток. Но в повествовании есть и юмор, и ирония. Все герои очень живые, яркие.

---

Ура! Избавление! Свобода!

Спасибо вам, высшие силы! — обратилась я к небесам и, натянув варежки, спешно спустилась по ступеням. Лестница кончалась метрах в двух от снежного покрова или выше, но непредвиденное осложнение показалось плевой мелочью.

Меня охватило радостное пьянящее возбуждение. Тело рухнуло гирей в сугроб, наметенный непогодой и трудолюбивыми расчищателями дорожек. Отряхнувшись, я сообразила, что на снегу останутся отпечатки сапог в качестве прямых улик, поэтому пришлось топтаться по насту правее и левее места падения.

Когда я, уморившись, остановилась передохнуть и оценить поле проделанной работы, складывалось впечатление, что под окнами института повалялось стадо слонов. Неплохо. Главное, чтобы подозрение упало не на меня.

Стоящее дело завершилось, миссия выполнена — в голове гуляла пустота.

Отряхнувшись, я поплелась до общежития, и с каждым шагом конечности наливались свинцовой тяжестью, точно на меня взвалили задачу по разгрузке ста вагонов с галькой для камнеедов окаймленных. Поднять голову к ночному небу и поискать звезды не достало сил — шея одеревенела, не желая поворачиваться.

Комендантша совсем распоясалась, — подумала я недовольно, вползши в общежитие и оббив кое-как снег с сапог. На дворе темень и глухомань, а двери настежь, и никто не охраняет покой студентов. Но с другой стороны, тогда я не попала бы домой, — размышляла флегматично, собирая шаркающими ногами полиэтилен и газеты. Нет, все равно бы попала, — заключила, ковыряясь ключом в замке. Как сказал Альрик: «Выход есть всегда».

Ввалившись в тепло и уют родной норки, я успела стянуть куртку и шапку, прежде чем завалилась на кровать и уснула беспробудным сном.

* * *

— Я устал, — заявил Альрик и сделал большой глоток обжигающего кофе. — Мне снятся лица этих детей.

Стопятнадцатый и профессор расположились в креслах в комнате отдыха и вели неспешный разговор двух людей, привыкших беседовать далеко за полночь.

— У тебя исключительная твердость руки и идеальные привязки к горну, — похвалил декан. — Мальчишки не испытывают и сотой доли страданий, нежели в Первом департаменте. Ты же знаешь, там не церемонятся. Мясники, — вздохнул тяжело.

— Мне повесить медаль на грудь? — усмехнулся профессор. — Нужно решать. Мое терпение на исходе. Собственно, оно истончилось на первой же привязке.

— Что придумать, кроме саботажа? Мы не можем сопротивляться открыто. За себя я не боюсь, но репрессии заденут семьи, и регалии не спасут. К тому же свято место пусто не бывает. Уберут нас и поставят других, готовых расшибить лбы от исполнительности. Например, Ромашевичевского.

— Ромашка… — пробормотал Вулфу, усмехнувшись.

— Что? — не расслышал собеседник.

— Не обращайте внимания. Предупреждаю честно, Генрих Генрихович, не с вами, так в одиночку, но я закончу разработки, и когда-нибудь проклятая труба замолчит. Навсегда.

— Не горячись. Это не твоя война, Альрик.

— Чья же?

— Их. И они проиграли её сорок семь лет назад.

— А-а, вы тоже считаете? — если профессор хотел уесть собеседника, то у него не получилось.

— Да, — признал Стопятнадцатый. — Каждый год первого января прибавляю по единице.

— Значит, вы развели их и себя по разные стороны баррикад?

— Я этого не говорил, — возразил декан, задев чашкой с чаем по блюдцу. — А ты? Твоя семья тоже не участвовала в мятеже.

— Потому что вынужденно уехала на восток.

— Однако Вулфу присягнули на верность новому правительству.

— Да, черт побери! — ударил Альрик кулаком по столу, отчего крышка кофейника подпрыгнула, звякнув. — До сих пор не могу простить деда. За меня сделали выбор задолго до моего рождения. Поверьте, своего согласия я никогда не дал бы.

— Не знай тебя, подумал бы, что твои слова — гольный пафос. Решение старейшины клана не оспаривается.

— Что вам известно о западном побережье? — сменил тему профессор.

— В рамках общеобразовательной программы. Леса, болота, реки, мошкара, повышенная влажность…

— И суровый климат, — дополнил Вулфу.

— Особо не интересовался, потому что не было нужды, — пояснил суховато декан. Нападки собеседника задели его за живое.

— И меня мало заботила жизнь на краю света, пока однажды мне не рассказали историю. В ней нет выдумки и вранья, потому что очевидцем являлся мой отец. Будучи гражданским летчиком, он участвовал в секретной компании незадолго до повальной висоризации. Его эскадрилью с завидной срочностью перебросили из одного конца страны в другой, чтобы — можете представить? — стоять в оцеплении.

Слова текли медленно, точно Альрик, вспоминая, профильтровывал через себя давние события, при которых не присутствовал, но о которых узнал от близкого человека.

— Дело происходило летом. Жара, плюс тридцать четыре в тени и пеший перегон — шесть километров по грунтовке до железной дороги. Вдоль пути тройное оцепление — первачи[41], военные, собаки. Скажите, зачем было унижать людей?

Стопятнадцатый пожал плечами. Что тут скажешь? Без упоминаний имен, дат и мест, он сразу сообразил, о чем речь.

— Но унижение состояло далеко не в этом, — тон Альрика стал резким. — Ссыльных предупредили: они могут забрать только то, что донесут на себе до эшелона. Остальное останется на дороге. Знаете, что на западном побережье температура зимой опускается до минус тридцати и ниже? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Все — мужчины, женщины, старики, дети — шли в теплых шапках, сапогах, валенках, шубах, куртках, тулупах. И несли грудных детей, завернутых в одеяла. Разве не дикость в середине июля?

Декан смущенно крякнул.

— Младенцев тоже переселяли?

— Да. Высылке подлежали все здравствующие поколения семей каждого из повстанцев — от мала до велика. Ссыльным запретили брать лекарства, поэтому мужчины несли соль. Обыкновенную поваренную соль в мешках в качестве антисептика. На своих руках и спинах переселенцы умудрились донести до эшелона продукты, инструменты, хозяйскую утварь, бытовые мелочи… Даже о прялках не забыли.

— Надо же… — пробасил Стопятнадцатый и, отставив чашку, смущенно огладил бороду. — В таких подробностях… У вашего батюшки прекрасная память.

— Это семейное. Собственно, об участии отца в операции мне поведала мать. А он рассказал ей незадолго до смерти.

— Разве ваш батюшка не давал клятв и обещаний о молчании?

— Как ни странно, нет. Целью победителей имелось показать, напугать и приструнить, чтобы устрашало и передавалось из уст в уста. Отца впечатлило. Участникам оцепления запретили вмешиваться, велели лишь вовремя удалять с перегона вещи, которые теряли обессиленные люди. Один старик не выдержал на жаре и упал с сердечным приступом посреди дороги. Он нес чемоданчик со скорняжным и портновским инструментом, который тут же забрали первачи. Девушка, шедшая со стариком, плакала, стоя, над телом, пока не затерялась среди ссыльных. Старик так и остался лежать на дороге — в теплых рукавицах, меховой шапке и унтах.

— Значит, если бы упал человек…? — с легкой запинкой спросил Стопятнадцатый, не закончив вопрос.

— Они и падали. Запинались, спотыкались — и падали, — пояснил собеседник. — Около тридцати человек на более чем шесть тысяч ссыльных. Их оттаскивали в грузовик — живых и умерших. Какова их дальнейшая судьба, отец так и не узнал.

Декану не удалось сдержать судорожного вдоха.

— У женщины, несшей грудного ребенка, приключился тепловой удар. Рядом идущие поддержали её ценой скинутых на землю припасов. Зато они не дали упасть ребенку, — усмехнулся криво Альрик. — Кто знает, вдруг младенец умер в первую же зиму от переохлаждения или недоедания? Может, стоило бросить его и не жертвовать двумя мешками крупы и муки ради лишнего бесполезного рта?

— Ты говоришь страшные вещи, — покачал головой декан. — Даже звери милосерднее людей.

— Напрасно идеализируете животный мир, Генрих Генрихович. В голодные годы некоторые виды оставляют своих детенышей умирать, потому что не могут прокормить потомство.

— Тебе виднее, — согласился хмуро собеседник.

— Каким бы унижениям не подвергали побежденных, они остались людьми с большой буквы. Потому что чище и сострадательнее нас с вами. Возможно, даже чересчур. Если победители рассчитывали поставить их на колени, то это не удалось — ни тогда, ни сейчас, — заключил отрывисто профессор. — Ни один из мальчишек не пикнул и не пожаловался, а ведь вы представляете, каково носить привязку.

— Понятия не имею, — пробасил Стопятнадцатый и потер лоб. — Но уверен, что больно.

— Те, кто попал на западное побережье и сумел выжить, были, есть и будут сильнее нас. Я подразумеваю не физическую силу или иные особенные умения, а имею в виду общность, единение людей, родственных по духу и по крови. Это видно в глазах их детей. Они ведут себя как щенки из одного помета. Крепко держатся друг за друга, — улыбнулся Альрик.