Леонид Гартунг - Пoрог

• Название: Пoрог
• Автор: Леонид Гартунг
• Издательство: Западно-сибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1968

В центре повести Леонида Гартунга «Порог» — молодая учительница Тоня Найденова, начинающая свою трудовую жизнь в сибирском селе.

---

Он смеется. Смех его неприятный, словно он похрюкивает. О чем говорить дальше, Тоня не знает.

— Мите обязательно надо учиться, — говорит она. — Обязательно.

Степан Парфеныч кивает.

— Это я понимаю и чувствую. Очень даже чувствую. Вас как по батюшке?

— Петровна.

— Я, Петровна, все понимаю. Нынче жизнь пошла — без ученья нельзя. И Митьке я наказываю — учись. Учись — и человеком будешь. Наша жизнь прожитая, а вам жить… И учителей уважаю. Учитель — он с образованием и на то поставлен. Вы его крепко держите. Избаловаться ему недолго.

— Он хороший мальчишка.

— Не скажите… Кланька, подай рубаху! — Натянув на тело голубую, свежепоглаженную рубаху, продолжает: — Что значит хороший? Я хороших-то много видел. Сегодня хороший, а завтра нож в спину… Каждый человек внутри себя шерстью покрытый.

— Неправда, — возражает Тоня. — И что значит — «человек». Вы так обобщаете, будто всех людей на свете узнали. Конечно, всякие есть — и хорошие и плохие. И даже очень плохие. Но хороших все же больше.

— А ты сосчитала?

— И считать не надо. Так видно… Вот вы сами — освободились и куда поехали? Не куда-нибудь, а в родные места, к сыновьям своим. Что вас сюда потянуло? Значит, любите вы их и с этой любовью не один год жили… И так каждый человек — не шерсть у него внутри, а сердце. И я верю…

Степан Парфеныч прерывает ее:

— Тебе пошто не верить? Ты там не была, где я. А побыла бы — мало что от твоей веры осталось… Как ваша наука говорит, от кого человек свое происхождение ведет? От обезьяны. Так ведь? Вот я и мыслю: как его ни одень, хоть краской золотой выкрась, а внутри у него устройство животное.

— Как вы можете в такое верить? — с возмущением говорит Тоня. — Если бы так было, то и жить не стоило бы. Разве не видели вы в жизни дружбы, настоящей любви, когда люди жертвуют собой ради другого? Неужели никогда не видели?

— Человек делает вид один, а пружина у него внутри совсем другая. Ты вот, к слову сказать, учителка и других учишь, как жить по правилам. И я уважаю. А ведь хочется, небось, и не по правилам? И выпить, и сплясать, и с мужиком чужим поиграть? Естество своего требует. Что? Иль неправду сказал? Пошто молчишь?

— А что я могу сказать вам на это, Степан Парфеныч? Не с той стороны глядите вы на человека, не с главной. Неужели и своих сыновей под ту же мерку подводите?.. Ну, мне пора.

Тоня подымается. Степан Парфеныч удерживает ее за руку.

— Уж и обиделась. И засобиралась. И беседы не хочешь послушать?

— Какая же это беседа? — говорит Тоня. — Вы клевещете на человека.

— Ты, Степан, все же чувствуй, с кем говоришь, — вмешивается Кланька.

Степан Парфеныч рывком оборачивается к ней.

— Не стой позадь меня. Еще замечу, буду бить чем ни попади, — и спокойно поясняет Тоне: — Не могу, когда за спиной стоят. Хуже смерти это.

Кланька выходит проводить Тоню, как была, босая, в кофточке.

— Простынете, — предостерегает Тоня.

Кланька смеется:

— Мы привышные.

Дома Тоня застает Егора. Он сидит и ждет ее. Тоня привыкла уже, что он к ней приходит. Несколько дней его не было, она забеспокоилась, не случилось ли с ним чего. Сегодня он в черной сатиновой рубахе с белыми пуговицами. В руках гармонь.

— Купил?

— Угу.

Примостился на табурете в кухне, что-то пиликает. Тоня долго терпит и, наконец, просит:

— Не надо. У тебя плохо получается. Ты сперва научись.

Егор огорченно вздыхает:

— Никак не пойму, то ли она уросит, то ли у меня пальцы шибко большие.

Откладывает гармошку в сторону.

— Егор, Кланя у вас насовсем поселилась?

— Кланька-то? Да кто ее знает.

— Работает она?

— Ден пять в году. Мужики кормят. Дураков мало разве! Сегодня один, завтра другой. Сейчас вот к нашему прилепилась. Пока у него мало-мало деньги.

33

Я проходила мимо кабинета Хмелева, дверь была открыта, и он окликнул меня. Я знала, о чем он будет говорить со мной, и не хотела этого разговора. Зачем снова ворошить то, что отстоялось, что решено?

Проекционный аппарат был, конечно, только предлогом. В нем что-то не ладилось, и Хмелев попросил меня его исправить.

Я протерла линзы мягкой тряпочкой, вставила первый попавшийся диафильм. Изображение было мутное. Тогда мне пришла мысль, что, возможно, лампа не в фокусе. Я отвернула крепящие ее болты, погасила в кабинете свет и отрегулировала изображение. Пока я возилась, он наблюдал за моими руками, и мне показалось, что он доволен тем, как я это делаю.

— Готово, — сказала я.

Теперь можно было уйти, но тут он спросил:

— Почему вы хотите уволиться?

Мы стояли у стола. Он держал в руках проекционный аппарат, собираясь отнести его на место.

— Здесь у меня ничего не ладится, — ответила я. — Разве вы сами не видите это?

Может быть, я спросила так оттого, что у меня было желание услышать что-то хорошее о себе. Глупое, малодушное желание!.. Он поставил аппарат на стол.

— Вы знаете, — проговорил он, — у меня тоже это было. И не раз. Желание уйти, даже убежать.

— Но вы не убежали?

— Как видите.

— Мне тяжело идти в класс, — созналась я. — Я вижу, что не даю того, что нужно… Во мне чего-то не хватает, чтобы стать хорошим учителем. Да вы и сами говорили: «Скучно».

— Это правда. Вы не обижайтесь.

— Дело не в обиде. Но раз это так, то нужно самой делать выводы. Вот я и сделала.

— Но раньше, в райцентре, где вы работали, у вас лучше получалось?

— Может быть, и не лучше, но я не знала этого. Мне казалось, что если что-то и не получается, то причина не во мне, а в детях. Но теперь я знаю, что глупо так думать. Дети тут ни при чем. На уроках появляется такое ощущение, как будто меня очень легко заменить сейчас. Поставьте кого-нибудь другого, и ничего не изменится…

— Почувствовали? — вдруг спросил он. И тут я увидела его глаза. В них была непонятная мне радость, и от этой радости все лицо его казалось совсем иным, чем прежде. — Это хорошо, это отлично, что почувствовали!

— Что же хорошего?

— А то хорошо, что вы подошли к своему порогу. Каждый живой человек должен рано или поздно подойти к нему. Это сознание того, что работать так, как работал раньше, нельзя, что нужно работать творчески. То есть не подражать кому-то, а искать свое, находить или терпеть неудачу, меняться самому. Это трудно, тут нужна смелость. Но без этого нельзя. А некоторые останавливаются у своего порога. Возьмите, например… Ну, одну нашу общую знакомую. Для нее порогов не существует. Она вполне довольна собой и своей работой. Она ничего не ищет, а стало быть, никогда ничего не найдет.

— Вы о Зарепкиной?

— Да разве дело в именах?! — засмеялся Хмелев. И тут же опять стал серьезным. — Вот что я вам скажу. И вы поймите меня правильно. Без ненужных обид. Вас, как учителя, еще нет. Есть молодая женщина с дипломом, которая добросовестно усвоила кучу методик. И только. Но это пока. От вас будет зависеть, остановитесь вы у своего порога или пойдете дальше.

— Так, значит, вы против методик?

Я догадывалась, что вопрос мой звучит по-детски, но не знала, как спросить иначе.

— Избави бог! — шутливо ужаснулся он. — Как я могу быть против методик? Это асфальтированные дороги. Хорошие дороги. Их строили целые поколения умнейших людей. И часть пути каждый учитель проходит по ним. Но рано или поздно он приходит к тому месту, где асфальт кончается. Одни пугаются и останавливаются, другие идут дальше. Пробивают свой путь. Да, кстати, о липецком методе…

— Вы сказали, что вовсе необязательно…

— Если он вам не нравится… Но, если даже нравится, его нельзя взять себе, как платье в магазине готовых вещей. Его надо пересоздать для себя. Вы вот говорите: «во мне чего-то не хватает». А, по-моему, всего у вас хватает. Нет только смелости работать по-своему.

Я чувствовала, что он прав, но не торопилась соглашаться. Мне нужно было покрепче утвердиться в своих мыслях.

— А может быть, я не могу по-своему? — спросила я.

— А вы пробовали? — ответил он вопросом.

— И кроме того, — продолжала я, — Зарепкина настаивает… Даже требует моего перевода.

Хмелев поморщился.

— Чепуха. Чего может требовать Зарепкина? Коллектив может требовать, а не она. Никуда уходить не надо. И не думайте. И еще что я хотел сказать… Будьте ближе к детям. Не забывайте, что каждый из них — человек. Не будущий человек, а уже человек. Не подавляйте их. Не командуйте… А заявление ваше у меня. Ну, как?

— Это Борис. Иванович вас просил поговорить?

— Борис Иванович ничего меня не просил. Так что будем делать с заявлением? Вы возьмите его. Зачем торопиться? Подать его никогда не поздно.

34

Воскресенье. В пустом классе Мамылин и Лара. Мамылин стоит около учительского стола.

— Начинай, — кивает Лара.