Тоска Ли - Царица Савская

• Название: Царица Савская
• Автор: Тоска Ли
• Издательство: Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2015
• ISBN: 978-966-14-9854-8

Ибо крепка, как смерть, любовь…

X век до Рождества Христова. Легенды рассказывают, что однажды царица пустыни отправилась на север с караваном сокровищ, чтобы своими глазами увидеть могущественного царя и испытать его загадками. Но истинная история царицы Савской и царя Соломона известна лишь им двоим…

Слава о богатствах Сабы и сиянии ее правительницы достигла ушей царя Соломона. Окруженный сотнями жен и наложниц, он мечтает о ней — женщине, чья мудрость равна ее красоте. Но царские жены и наложницы не смогли стерпеть того, что чужеземка отнимает у них возлюбленного. Ей пришлось бежать, но, уезжая от Соломона, царица Савская под сердцем уносила драгоценный дар…

Это самая грустная и самая романтическая история любви всех поколений!

---

Там, в арке двери нашей общей комнаты, стояла Хагарлат. Край ее вуали был заколот, открывая лицо, в каждом ухе дождем звенели тяжелые золотые серьги. Две ее женщины стояли в маленькой комнатке за аркой. Я поднялась на ноги.

На секунду мы обе застыли. Я не шевельнулась даже для поклона, когда она молча ко мне подошла. Хагарлат остановилась лишь перед зеркалом и нагнулась, чтобы поднять своенравную игрушку.

Окинув зеркальце взглядом, она взяла тряпицу из застывшей руки Шары, провела ею по поверхности и протянула зеркало мне.

— Чтобы ты могла лучше видеть, — сказала она и вышла, уронив тряпицу на ковер.

В миг, когда она скрылась из виду, няня и Шара повернулись ко мне одинаковым движением. Их лица побелели, ноздри трепетали от страха. Я не стала спрашивать, как вышло, что дверь в наши комнаты оказалась открыта. Это не имело значения.

Через неделю я была помолвлена с Садиком.

Я бросилась в ноги отцу в приемной комнате его личных покоев — в месте, где он мог быть не царем, но человеком.

— Умоляю, не отдавай меня ему, — плакала я. Я цеплялась за тонкую кожу его сандалий, оттолкнув край халата, чтобы прижаться лбом к его ступням.

— Билкис, — со вздохом ответил он. Я подняла голову, но отец не смотрел на меня. Морщинки у его глаз казались глубже в слабом свете дворцовых ламп, с края ресниц исчезла характерная прежде сурьма. — Разве ты не можешь этого сделать? Ради Сабы — и ради Алмакаха прежде всего?

— Но что мне за дело до любых богов? — сказала я. — Боги делают что хотят!

— Так неужели же ты богиня, чтобы делать лишь то, что хочешь? — тихо спросил он.

— Она сделала так лишь потому, что услышала, как я плохо говорю о Садике. Я искуплю свою вину! — Я понурила голову, сжалась у его ног. — Я попрошу прощения. Я буду прислуживать в ее покоях. Но прошу, не заставляй меня делать вот это!..

Он потянулся ко мне, поднял на ноги.

— Хагарлат желает видеть усиление связи наших племен. И почему нет? Твой брат будет царем. Неужели ты действительно считаешь царицу столь мелочной?

Я отпрянула от него.

— Разве ты не видишь, что она ненавидит меня?

Я неловко попятилась с невысокого помоста и оказалась в озерце света стоявших перед троном ламп. Открыла рот, чтобы продолжить свое прошение, но осеклась, когда заметила, как он на меня смотрит.

Несколько мгновений его губы шевелились, но с них не слетело ни слова.

Кожа его приобрела бледность, которой я раньше никогда не видела.

— Исмени… — сказал он едва слышно.

Его рука поднялась, пальцы задрожали в воздухе.

— Отец?

Я снова шагнула к нему, но, когда попыталась обнять его колени, он отдернул ноги прочь.

— Отец, это я, Билкис!

— Уже поздно, — ответил он, переводя взгляд на витражное окно.

Внизу, в королевских садах, уже зажглись факелы.

— Прошу, мой царь. Я была когда-то вашей дочерью. И если у вас осталась хоть капля любви ко мне…

— Все уже решено. — Его голос был строг и напряжен. Лампа замерцала, и я различила его лицо, искаженное гримасой, не сходившей с него все годы после смерти моей матери. Любовь затмила темная луна боли.

С тех пор Садик был словно повсюду одновременно. Стоял в открытых галереях, когда я выходила в сады. Прогуливался у фонтанов, когда я шла на уроки. И хотя он не решался приблизиться ко мне под надзором вездесущей стражи, его взгляд был неизбежней палящего солнца.

Я перестала выходить на обеды в зал. Я начала избегать уроков.

Один его вид — от того, как он носил свой разукрашенный кинжал высоко на поясе, демонстрируя его подобно собственному мужскому достоинству, до количества колец на его пальцах — вызывал у меня омерзение. Няня заверяла меня, что со временем мое отношение изменится. Но единственным моим утешением оставалось то, что я не окажусь с ним наедине до самой свадьбы, назначенной через три года.

Садик, однако, был совершенно бесчестным.

Мне было двенадцать, когда он впервые наложил на меня свои лапы.

Меня разбудил тихий скрип двери. Я была одна и поначалу, в свете почти погасшего ночника, решила, что это Барам, евнух. Он тоже был пузатым, с мягким дряблым подбородком, и он был единственным мужчиной, которому дозволялось входить в женские покои.

А затем я увидела блеск кинжала.

Силуэт пересек комнату в три шага, и я вскочила, зовя Барама. Садик хлестнул меня по лицу.

Я боролась с ним, но Садик был вдвое больше меня. Когда он прижимал меня своим весом, рукоять его кинжала впивалась мне в ребра.

— Барам и женщины сейчас у моей сестры, которая вновь не смогла выносить твоего нового братца, — жарко выдохнул он мне в ухо. От него разило благовониями и вином. — И никто из них все равно не пошел бы наперекор новому мастеру вод.

Его рука сомкнулась на моем горле. Другой рукой он потянул вверх мое платье. Я царапалась до тех пор, пока почти не потеряла сознание, а затем крепко зажмурила глаза.

Следующие три дня я не вставала с постели.

Моя нянька позвала лекаря, но тот не нашел у меня даже лихорадки, лишь глухую апатию той, что не желала больше жить в собственном теле. Садик сумел не оставить меток на моем лице и шее — только царапины от своих колец на моих бедрах.

Мне хотелось подняться лишь для того, чтобы уйти в пустыню и шагать, пока пески не поглотят меня, но сил не хватало даже на это.

Когда настала ночь четвертого дня, я позвала свою няньку. И попросила у нее смертоносную белладонну, которой Хагарлат пользовалась, чтобы расширить свои зрачки. Или меда с нектаром рододендрона.

Но нянька лишь заморгала в ответ и спросила:

Зачем, дитя? Зачем тебе подобные вещи? Ты и без них прекрасна, а от такого меда ты можешь заболеть.

Я не сумела заставить себя озвучить причину.

Вместо этого нянька дала мне пожевать кат[1], но даже его тонизирующие листья не сумели поднять меня с постели.

Во второй раз, когда Садик попытался взять меня силой, я сказала:

— Мой отец тебя казнит. Я обвиню тебя перед всем советом!

— Да неужели? Они спросят тебя: «Ты кричала? Кто тебя слышал? Почему ты сразу же не отправилась к своему царственному отцу?» А когда я скажу, что ты пыталась меня соблазнить, и выражу сомнения по поводу твоей чести, кому, как думаешь, они поверят?

Я знала, что он прав: он был братом царицы и мастером вод. Я была дочерью женщины, рожденной под темным знаком, и слишком часто оставалась одна.

— Когда они пришлют к тебе повивальную бабку и та подтвердит, что ты не чиста, у меня не останется выбора, кроме как публично отказаться от тебя ради собственной чести и чести царицы.

Мне стоило бы ощутить праведную ярость. Я должна была обвинить его перед отцом, пусть лишь для того, чтобы избежать его — и любого другого мужчины, поскольку после такого публичного скандала никто не женится на мне без щедрой взятки. Вместо этого стыд пожирал меня изнутри, шевелился во мне, словно черви под кожей.

Я умоляла Шару не оставлять меня в постели одну по ночам. Но Шара не могла отказать царице, когда та за ней присылала. Садик насиловал меня еще дважды за последующие месяцы, даже когда грозовые тучи собрались над горными террасами и первые порывы сезонных ветров начали трепать растущие на склонах деревья.

Пришли дожди, и я почти не вставала с постели. Потоки воды весь день неслись по холмам вниз, увлекая за собой по иссохшим руслам рек деревья, землю и те дома, которые, к своему несчастью, оказались на их пути. Мне наконец удалось поспать целую ночь, настолько я была изнурена бессонницей, длившейся неделями. Пока что, хотя бы пока, я была в безопасности: мастер вод покинул дворец, чтобы наблюдать за потоками и состоянием каналов, и командовать рабочими, которые готовы были немедленно починить любую щель в шлюзах.

Незадолго до рассвета я встала и подошла к окну. Тело мое под ночной рубашкой иссохло, как прошлогодняя трава, потеряв всю детскую мягкость. Я распахнула решетчатые ставни.

Первые слуги уже вышли во двор, я могла различить их темные силуэты на фоне слабого рассветного зарева. И, как много ночей до этого, с тех пор как не стало матери, я попыталась различить на небе Звездных Сестер. Но в то утро луна заслонила одну из них. Я еще долго стояла у окна, глядя, как светлеет небо и блекнут звезды, и наблюдала за тем, как Сестры уходят из виду.

Впервые за долгие годы я молилась. Но не Шаме, солнцу, которая не сумела защитить мою мать… Алмакаху, лунному богу, который принял ее в свои владения.

Спаси меня или позволь умереть.

Вот и все. Я сняла с руки рубиновый браслет, самую дорогую и драгоценную из принадлежавших мне вещей, и положила его на подоконник перед светлеющим полумесяцем.

Позже в тот день во двор прибежали люди, их крики донеслись до меня через открытое окно спальни. Вскоре после этого одинокий пронзительный вопль раздался из женской части дворца, настолько громкий, что его слышала даже я.