Александра Матвеева - Геополитическая концепция истории России П. Н. Савицкого

• Название: Геополитическая концепция истории России П. Н. Савицкого
• Автор: Александра Матвеева
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-9908018-1-3

В монографии доцента кафедры истории и культурологии Московского автомобильно-дорожного государственно-технического университета (МАДИ) Матвеевой А.М. представлен комплексный анализ геоисторической теории П. Н. Савицкого, а также системное исследование его учения в контексте истории отечественной и зарубежной геополитической мысли. В книге рассматривается научная деятельность П. Н. Савицкого и его попытки применять свои научные изыскания в политических целях. Работа построена на обширной источниковой базе: фонда П. Н. Савицкого, фондов К. А. Чхеидзе, С. Г. Пушкарева и других фондов Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ); представлены выдержки из следственного дела П. Н. Савицкого, хранящегося в Центральном архиве Федеральной Службы Безопасности России (ЦА ФСБ России).

Монография предназначена для всех, интересующихся историей отечественной геополитической мысли и историей России.

---

Еще в годы Гражданской войны (уже в 1919 г.) Савицкий высказывал идеи о необратимом перерождении советской власти в буржуазную в случае победы красных, подмечал переход в политике большевиков от интернационализма к «воинствующему российскому империализму». Основы пореволюционной идеологии будущего евразийства были заложены уже тогда.

Находясь уже в эмиграции, Петр Николаевич конкретизировал свои политические убеждения, прежде всего, отнеся их к национал-большевизму. Этому в немалой степени способствовало влияние идей Н. В. Устрялова. В своем письме «Еще о национал-большевизме» (ноябрь 1921 г.) П. Б. Струве Савицкий причислял себя к единомышленникам Николая Васильевича[286].

В поисках обоснования данной формы идеологии Савицкий и Устрялов исходили из одних исторических предпосылок: потеря веры в созидательные потенции, «политическую годность» всех антибольшевистских течений и Белого дела. Устрялов еще в сентябре 1920 просматривал в нем черты «обреченности», считая дело Врангеля «фатально бесславным»[287]. Также и П. Н. Савицкий считал все крымское предприятие «бесплодною, обреченной растратой сил»[288].

Находясь уже в эмиграции, Савицкий считал дело Врангеля «честным, но мертвым», и очень переживал, что его отец Николай Петрович с ним связан (письмо от 7 мая 1921 матери)[289]. Кроме того, белое движение дискредитировало себя связями с интервентами и попустительством распаду страны. В августе 1921 г. Савицкий отмечал: «Если Россию кто-то выведет из затруднения – это не эмиграция, а кто-то другой»[290]. Этой другой силой оказались большевики, чья «политическая годность резко контрастировала с неспособностью их соперников»[291]. Об этом же писал и Н. В. Устрялов, замечая стремление большевиков воссоединить центр с окраинами, воссоздать пространство бывшей империи[292], о чем еще раньше говорил П. Н. Савицкий в «Очерках международных отношений».

Устряловские тезисы о превращении интернационалистской советской власти в «национальный фактор русской жизни»[293], о глубокой исторической связи догм большевизма с русской общественно-политической и культурной традицией, а в этой связи, и о диалектическом возрождении русских культурных «струй» через революцию в большевизме[294], были близки, даже, по большей части, аналогичны представлениям П. Н. Савицкого о «своеобразно российском большевизме»[295]. Оба теоретика прогнозировали неизбежное перерождение советского строя в национал-большевистский. В отличие от собственно большевистского, он не содержал в своей идеологической основе принципов интернационализма и коммунизма, отход от которых, по их мнению, уже начался[296]. Так, анализируя советскую поэзию, как идеологическое отражение коммунистического строя, на период начала 1921 г. П. Н. Савицкий отмечал, что «они (поэты, прежде всего, Блок и Клюев – А. М.) не славят интернационал, не отрицают Родину – и в этом – их не просто поражение большевизма, но стихийное его преодоление. Родина, спаленная на костре коммунистической разнузданности – как феникс, воскресает из пепла. И крепнет, как драгоценное вино, – хмельной любовный напиток патриотизма»[297]. Он был уверен, что, поскольку «белые мысли» «перелетают» из национального лагеря в большевистский, поэзия славит «живой образ России» как «географическое единство великодержавных пределов» – «все это признаки возникающего и возникшего национального возрождения России»[298].

Новая система власти по Устрялову и Савицкому сводилась к формуле: изменение экономической политики большевиков, в сторону «обуржуазивания», при сохранении их политического аппарата, государственной «надстройки», продемонстрировавшей в годы Гражданской войны, свою созидательную силу[299].

Но если Н. В. Устрялов полагал, что основной причиной этого перерождения советской власти в национал-большевистскую будет «экономический Брест большевизма», который потом повлечет эволюцию «стиля государственных устремлений» советской власти к «наполеонизму»[300], то П. Н. Савицкий считал это всего лишь следствием. Как было показано выше, еще в 1919 г. он представил уникальную геополитическую теорию, обосновывавшую неизбежность термидора в Советской России, а потом и в СССР. Основная причина такого перерождения заключалась в географически обусловленной «исторической необходимости» определенной внутренней организации пространства бывшей Российской империи. Собирая имперское пространство, большевики были вынуждены подчиниться этим законам, в частности, создать себе социальную опору, по примеру столыпинской России, в виде крепкого собственника[301]. Именно эта геополитическая основа в оценке исторического процесса будет выделять евразийство на фоне других пореволюционных течений, в том числе и от сменовеховства; разграничивать взгляды Устрялова и Савицкого.

Сам Петр Николаевич это подчеркивал всегда. Так, в одном из писем своему единомышленнику А. А. Суркову, он отмечал: «Особенность евразийства заключается в сочетании (вообще говоря, смело сказать, редком в истории) напряженного мистико-историософского порыва с не менее ярко выраженной конкретно-исторической, даже географической установкой»[302].

Термин «большевизм» Савицкий, как и Устрялов, считал подлинно народным, определяя его как «систему, имеющую упор в большинстве и удовлетворяющую его потребностям»[303]. В этой связи, национал-большевизм евразийцев, по его мнению, проявлялся в стремлении к восстановлению национального образа России в большевистском лоне[304]. Путь к достижению данной цели проходил через устранение интернационалистических компонентов в политике советской власти, «при сохранении конкретных задач международной политики», и через восстановление прав «лично-хозяйственного начала» в рамках государственной социалистической экономики[305]. В этой связи, Савицкий за 3 года до кламарского раскола позиционировал себя как одного из самых левых национал-большевиков[306].

Отношение к позиции «Смены Вех» у идеолога евразийства было иным. Савицкий изначально не хотел «примазываться» к «сменовеховцам», поскольку не был уверен в «бескомпромиссности» всех представителей этого движения[307]. В письме к Н. С. Трубецкому и П. П. Сувчинскому 1926 г. Савицкий выделил принципиальные отличия между особенным «евразийским национал-большевизмом» и сменовеховским его вариантом. Так, он подчеркивал, что евразийцы не являются сменовеховцами, поскольку «Вехи» 1907 г. для них не имеют значения: «в том, что «Вехи» обличают в фантастическом (но в то же время, и героическом) революционном интеллигентстве, имеются черты, которым в некотором формальном смысле, должны поучиться евразийцы»[308].

Отношение к более поздним пореволюционным движениям было несколько пренебрежительным. Считая, что «подлинно, существенно, пореволюционно» лишь евразийство, он рассматривал другие общественно-политические группировки этого же направления (национал-максималистов, группы «Третьей России», «Нового града» и т. д.), как второстепенные, точнее, производные от «хронологически первого среди пореволюционных течений» (т. е. евразийства)[309]. Савицкий подчеркивал, что все эти движения вышли из евразийства, поскольку их программы построены на заимствованных у евразийцев идеях.

Пожалуй, только Н. В. Устрялов был единственным теоретиком, чьи пореволюционные установки Савицкий воспринимал, как национал-большевистские, близкие евразийству. Но евразийство эволюционировало очень прогрессивно. Оно переходило от задач познания и осмысления исторических процессов к цели участия в них, управления ими.

С марта 1923 г. евразийство начинает оформляться как политическая организация, начинаются первые евразийские съезды и через П. С. Арапова, племянника Врангеля, устанавливаются связи с «Трестом»[310]. П. Н. Савицкий будет входить в состав всех управляющих органов: «Три П» (куда также входили еще два тезки Савицкого П. П. Сувчинский и П. С. Арапов), с 1924 г. в «Совет Пяти», затем «Совет евразийства», «Совет нефти». Как будет показано ниже, решения именно Савицкого в этих организациях играли ключевую роль, определяя вектор политической и идейной эволюции всего разнородного евразийского движения.

Как отмечал сам П. Н. Савицкий, перед евразийством были две альтернативные возможности: первая – «укрепиться в образе немноголюдного общения избранных», разрабатывать «новые ценности русской культуры» и «добиться личного влияния на тех или иных деятелей современной России»; второй путь – превращение евразийства в мощную организованную группу, став основой широкого социального движения[311]. Первый вариант был путем Устрялова, но Савицкий, как политический лидер евразийства, избрал второй. По этому поводу позже Савицкий подчеркивал, что «евразийцы» не являются «устряловцами»: Устрялов – человек сегодняшнего, мы – люди завтрашнего дня»[312].