Таня Воробей - Жирафа

• Название: Жирафа
• Автор: Таня Воробей
• Жанр: Научная Фантастика

---

- Да, - подтвердила Жирафа. - Знакомая.

- Вы с ним что, работаете вместе? - Вике хотелось посмотреть, как она станет выкручиваться. Ясно, как белый день, что в Министерство внешней торговли, где работает папа, таких, как Жирафа, и на пушечный выстрел не подпустят.

- Нет, не работаем, - и она часто заморгала острыми ресницами, крашенными зелёной тушью.

- А что же тогда?

Жирафа помолчала, подбирая нужные слова, потом вздохнула, и ещё больше ссутулилась.

- Я люблю его, - сказала она.

Вика шумно вдохнула и закрыла рот рукой, чтобы удержать крик, готовый вырваться наружу. Ей хотелось спросить: "А он? А что же он?" Но ответ был очевиден. Она знала, что папа никогда в жизни не впустил бы в свой дом, в свою кухню, в свой семейный альбом человека, к которому безразличен.

Она знала, что когда-нибудь это должно случиться. Знала, что в один непрекрасный день в её дом заявится какая-нибудь такая Жирафа, а отец начнёт заискивающе улыбаться и оправдываться. Знала, но надеялась, что этого не произойдёт. Знала, но гнала от себя эти мысли.

Иногда ей даже снился сон: папа с мамой идут по дорожке парка, а она бежит за ними, сжимая в руках красивый, разноцветый осколок и кричит: "Смотрите, смотрите, что я нашла!" И как будто папа оборачивается и протягивает к ней руки, а она бежит ещё быстрее, чтобы поделиться с родителями своей находкой. Но тут поворачивается мама, а у неё... Мама поворачивается медленно-медленно. Сначала видна четверть её лица, потом две четверти, потом три... И Вика кричит от ужаса, она сжимает в руке цветной осколок, тёплая кровь льётся по её запястью, и тогда она кричит ещё громче так громко, что просыпается от этого крика. "Мамочка, это не ты!" - вот что она кричит, а та, что шла рядом с папой улыбается ей чужой, недоброй улыбкой, показывая острые, редкие зубы.

Но теперь её кошмару стало тесно в узком пространстве сна, он вырвался наружу, обрёл кровь и плоть. Вот он, её ночной кошмар - моет посуду, распевает песни, повязал себе на пояс их кухонное полотенце.

- Вы уже познакомились? - папа снимал пальто в прихожей, улыбаясь во всю ширину своего безусого лица.

Вика одарила его холодным взглядом и только тут поняла, что не знает, как зовут Жирафу. Да и снять куртку не мешало бы. В конце концов, она - у себя дома.

- Меня зовут Олеся, - сказала Жирафа.

- Очень приятно, - соврала Вика.

- Может, будем пить чай? - предложил папа. - Я зашёл в "Зелёный мыс" и принёс вам торт.

- Не вам, а ей, - поправила его Вика. - Ты ведь не знал, что я так рано вернусь. Так что не надо, я не маленькая. Для неё старался.

Папа растерялся. Может, у Вики и капризный характер, может, она и взбалмошная, но добрая девочка, в этом он не сомневался. Если ей и вздумается вредничать или хамить, то не в присутствии посторонних, это точно.

Но сейчас в неё как будто вселился юркий и пронырливый бес: это он нашёптывал её обидные слова, которые она потом произносила вслух, это он научил её так высокомерно поднимать левую бровь. Она старалась не смотреть в глаза ни папе, ни непрошенной гостье, а если и бросала короткие взгляды, то такие испепеляющие, что им позавидовала бы сама медуза Горгона..

- Вичка, ну, не надо. Не будь жадиной. Торта на всех хватит.

Он думал, что шутливым тоном сможет утихомирить её гнев, но не тут-то было. От того, что он назвал её детское, домашнее имя, ей стало ещё гаже.

- Я потом поем, - сказала она. - Если она, - быстрый взгляд на Жирафу, - мне что-нибудь оставит.

И с этими словами Вика убежала в ванную. Включила воду, села на край ванной и зарыдала от злости, обиды и одиночества.

- Вика, выходи! - позвал её папа. - Вика, давай поговорим!

Но она молчала из принципа. Она не скажет ему ни слова. Он так и умрёт, не услышав звука её голоса. Потому что у неё нет другого способа показать, как он ей противен.

- Вика!!! - требовательные удары в дверь.

- Не надо, - Олеся положила свою руку на его сжатый кулак. - Иди сюда.

И она увлекла его на кухню.

- Витя, пожалуйста, оставь всё, как есть, - быстро заговорила она, гладя его по плечам, по вздрагивающим рукам. - Ты хочешь от неё слишком многого. Она ведь только девочка, маленькая девочка.

Но он и слушать ничего не хотел.

- Ничего себе маленькая девочка! - крикнул он. - Да она настоящая мегера!

Олеся прижала палец к его губам, умоляя молчать.

- Я сейчас уйду, - он протестующе замотал головой, но она не отнимала пальца от его губ. - А ты мне попозже позвони, расскажи, чем всё закончилось.

- Ты никуда не пойдёшь, - твёрдо сказал он. - Нельзя, чтобы наша жизнь зависела от её прихотей.

- Это не прихоть, - Олеся не любила с ним спорить, но почему-то без споров не выходило. - Она действительно переживает. Дай ей позлиться. Дай ей поплакать. Когда-нибудь она устанет, и всё будет хорошо.

Когда она, одетая, стояла на пороге, подставляя ему губы для поцелуя, он задал самый глупый вопрос из всех возможных:

- А как же торт?

Мужчина должен быть суровым и немногословным

Она совсем не помнила свою маму.

Когда мамы не стало, Вике было три года, и она была слишком мала, чтобы сохранить чёткие и осмысленные воспоминания о ней. Иногда в мозгу у Вики как будто зажигался волшебный фонарь, и в свете этого фонаря она видела свою маму - склонённую над детской кроваткой. Её руки заправляли за уши белоснежные волосы, и она, смеясь, говорила: "А чьи это ножки? А чьи это ручки?" У мамы были изумрудные глаза и густые, сросшиеся на переносице, брови. Говорят, что такие брови - верный признак счастья. Врут, как всегда.

И ещё мама была актрисой, и говорят - талантливой. И всегда, ещё студенткой, играла только главных героинь. Больно уж у неё внешность была подходящая. Только глянешь на неё - сразу ясно - главная. И даже один московский театр, только Вика забыла какой, принял её в свою труппу, да только вот не дождалась мама признания и славы. И осталась несыгранной Офелия, сошедшая в омут безумия, и Дездемона, ставшая жертвой оговора, и многие, многие другие прошли мимо мамы тихой вереницей - неузнанные, не воплощённые.

Но теперь Вика не знала, она правда помнит маму, или она помнит папины рассказы о ней, старые фотографии и единственную видеосъёмку. Иногда Вика забиралась с ногами в большое кресло и включала эту до мельчайших деталей засмотренную кассету - чёрно-белый, немой фильм, пятнадцать минут жизни её несчастной матери.

Камера дёргалась и скакала, а мама закрывала лицо руками, уклоняясь от объектива. Она сидела на разложенном одеяле под старым дубом, и даже широкое платье без талии не могло скрыть, что она беременна. Когда она, наконец, отрывала руки от лица, она хмурилась и поджимала губы, всем своим видом показывая, что не желает, чтобы её снимали. Она не хотела быть запечатлённой для истории с огромным животом, ей нужно было только одно - чтобы её оставили в покое и не мешали ждать ребёнка, не мешали ждать её, Вику.

Она что-то говорила папе, потому что именно он был незадачливым оператором, и поправляла растрёпанные ветром волосы. И папа приближался, снимая лицо крупным планом. Мама показывала язык и смеялась, морща нос, совсем как Вика. Потом она отвлеклась от объектива и принялась выкладывать из сумки еду, приготовленную для пикника: бутерброды, курицу, завёрнутую в фольгу, бутылку лимонада, папину серебряную фляжку. А потом она чокалась с камерой пластмассовым стаканчиком и произносила тост, а потом посылала воздушный поцелуй, а потом говорила, и смеялась, и жила...

Несмотря на то, что съёмка была немой, Вика без труда могла представить себе тот разговор, который происходил шестнадцать лет назад. Воображение уносило её в тот далёкий, солнечный, безмятежный день, в котором её ещё не было на свете, а мама была жива.

- Прошу тебя, ну, сколько можно повторять! - она оторвала руки от лица. - Я уродина. Слоноподобная уродина. Прекрати снимать!

Он посмотрел на неё с нежностью, но снимать не перестал.

- Ты самая красивая, и сама знаешь об этом.

Она хотела не улыбаться, но губы сами растянулись в польщённой улыбке.

- Я не верю, что беременность - это естественное состояние женщины. Мне кажется, что это скорее похоже на болезнь.

Он покорно подошёл ближе, чтобы снимать только её лицо - совсем не располневшее, не расплывшееся даже на девятом месяце.

- Вот так-то лучше, - сказала она. - Пожалуйста - фас, профиль... - Она вертела головой из стороны в сторону. - А теперь посмотрим, что у нас в нашем походном рюкзаке...

Она налила лимонада себе в стакан и протянула мужу квадратную фляжку.

- Давай выпьем, - предложила она. - Сегодня особенный день.

Да, он знал, что особенный. Он никогда не забывал годовщину их первой встречи. Они познакомились на дне рождения у её подруги, а он пришёл туда совершенно случайно, за компанию. Но как только её увидел, почувствовал, что уйти сможет только вместе с ней, а если нет, то вообще непонятно, зачем жить. Он почти физически ощутил, как его стройная и цельная жизнь распалась на мелкие куски, словно искусно сложенная мозаика, и только она светловолосая девушка с зелёными глазами - способна сложить эти куски как следует.