Александр Чижевский - Я молнию у неба взял...

• Название: Я молнию у неба взял...
• Автор: Александр Чижевский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1994

Автор этих воспоминаний, профессор А.Л.Чижевский, оставил яркий след в развитии целого ряда научных направлений. Отобранные мемуары раскрывают рождение одного из них — аэроионобиологии. Работы А.Л.Чижевского в этой области, начало которым было положено в калужской лаборатории, сегодня вызывают большой практический интерес.

Перед читателем пройдет галерея выдающихся деятелей науки, писателей, политических деятелей, с которыми встречался автор, — К.Э.Циолковский, П.П.Лазарев, М.Планк, А.В.Леонтович, В.Л.Дуров, А.В.Луначарский, А.М.Горький, В.Я.Брюсов и многие другие.

---

Я, говоря откровенно, растерялся. Вот уже столько лет меня мучил вопрос, научное значение которого я хорошо понимал, но, кроме теоретических соображений, ничего представить не мог. Экспериментируя с аэроионами, я уже многого добился. Влияние этого мощного фактора, совместно со мной и по моей инициативе, изучалось врачами, которых я привлек к этой работе. Но когда дело доходило до механизма действия аэроионов, мнения расходились.

Живая клетка — это физико–химическая лаборатория, где происходят самые сложные и еще не вполне изученные процессы. Морфологические образования клетки и ее протоплазма координированно ведут непрерывную работу по поддержанию жизни клетки и ее деления. Целый ряд «электрических станций» клетки производят энергию и накапливают ее в такой форме, которая легко используется и усваивается.

Мне пришлось вынести тьму упреков за мои утверждения, что основная энергия возникает в организме на конечных этапах окисления органических веществ, при переносе электронов на кислород, полученный при дыхании и поставляемый кровью во все самые удаленные уголки нашего тела. Увы, мне не довелось самому разрабатывать эту биохимическую проблему, но я знал, что клеточное дыхание является самым важным фактом в жизнедеятельности организма, и придавал ему основное энергетическое значение.

Представьте себе. Вы вдохнули воздух, и кислород окислил обменные вещества. Как и при горении, при окислении выделилось некоторое количество энергии, которое пошло на поддержание жизнедеятельности организма. Продукты окисления образовались те же, что и при горении — углекислый газ и вода. Вы их выдохнули и выбросили за ненужностью. Горение и дыхание — это один и тот же процесс окисления, но насколько он сложнее в органических образованиях! Какую тут роль играют электроны, вносимые в организм кислородом?

Знакомство с работами Ир. П.Скворцова, И. И. Кияницына, В. Каспари, Е. Ашкинасса, А. П. Соколова и теорией строения атома Нильса Бора, работами Резерфорда, Макса Планка и других физиков привело меня к некоторым общим заключениям, над которыми я имел возможность размышлять в период 1915―1917 годов. Уже в 1917 году я, взявши перо, мог на бумаге изложить свои мысли. Это был первый вариант моего исследования.

В 1919 году этот вариант по моей просьбе был прочитан профессором Юрием Викторовичем Вульфом и получил его одобрение, кроме двух–трех мест, которые он считал необходимым переработать. Я должен был согласиться с его мнением, дополнил свою работу, и после этого Юрий Викторович прочитал ее еще раз. Знаменитый русский кристаллофизик сам занимался изучением некоторых биологических явлений, и мои мысли пришлись ему по душе. «Опубликовать вам будет трудновато, — сказал он, — частных издателей нет, а в казенных сидят чиновники». В последующий период мною было составлено обширное исследование, которое я назвал «Морфогенез и эволюция с точки зрения теории электронов». В этом исследовании впервые была дана, как это ясно видно из самого названия, трактовка наиболее важных биологических процессов, происходящих при участии электронов.

Я впервые привлек к объяснению жизненных процессов теорию электронов и некоторые положения квантовой механики в том виде, в котором они существовали в те годы, и, мне кажется, приблизился к пониманию очень важных электронных процессов, которые управляют жизненными явлениями. Конечно, моя теория в свете современной квантовой механики и биоэнергетики выглядела бы несколько наивной, но по тому времени ее можно было бы считать передовой!

Константин Эдуардович, прочитав мою рукопись, сказал более решительно, чем Ю. В. Вульф:

— Увы, вашу книгу не напечатают: она опередила научные представления. Ведь меня тоже не признали, как только я применил математику к биологии, все стали фыркать и смеяться… Чудак, мол, да и только.

В 1921 году я отвез рукопись Анатолию Васильевичу Луначарскому, который после двухнедельного ознакомления с ней, санкционировал ее публикацию. Тем не менее калужское отделение Госиздата не могло самостоятельно решить вопрос о ценности моей работы и обратилось в Москву за консультацией. Там сочли, что одного разрешения А. В. Луначарского не достаточно!

Рукопись обошла в течение ближайших двух лет ряд московских рецензентов и была признана не вполне понятной. Только два ученых почтили меня своим вниманием: профессор Н. К. Кольцов дал благоприятный отзыв и академик П. П. Лазарев, прочтя ее, написал короткую, но блестящую рецензию в Госиздат, адресовав ее непосредственно Отто Юльевичу Шмидту, заведывающему государственным издательством. Одновременно я представил две рецензии Ю. В. Вульфа и А. О. Бачинского. Отто Юльевич пригласил меня к себе и, показав рецензию П. П. Лазарева и Н. К. Кольцова, сказал:

— Петр Петрович очень талантливый, но увлекающийся человек, поэтому к его заключению мы относимся осторожно. Еще более осторожно мы относимся к заключению профессора Кольцова. Правда, в вашей работе ничего виталистического нет, вы применили теорию электронов и математику к биологическим явлениям, но, может быть, биологические явления и особенно такие сложные, как патология, нельзя еще объяснить состоянием электронов в живых молекулах. Про наследственность и говорить нечего. Там все ясно… Я очень сожалею, но печатать ваш труд преждевременно, несмотря на все эти четыре отзыва.

Он проводил меня до дверей своего кабинета, крепко пожал руку и на прощание тепло и искренне сказал:

— Мне лично ваши исследования весьма понравились еще и потому, что вы смело применяете математику и физику к биологическим процессам. Вы затронули девственную область науки, но поработайте в ней еще несколько лет — в вашем труде есть нечто такое, что не вполне ясно. Госиздат, к сожалению, сейчас не может взяться за публикацию вашего дискуссионного труда по уважительным причинам… Не сердитесь, прошу вас, на меня. Я огорчен, что не могу быть вам полезным, как заведующий Госиздатом.

Я был удивлен тону речи этого молодого бородача, имя которого уже часто встречалось в прессе. Он был искренен, но печатать отказался, и я должен был смириться с этим фактом.

Я увез рукопись и, перелистывая ее в тот же вечер, никак не мог понять, в чем дело, отчего мне было отказано в ее публикации.

Петр Петрович Лазарев, узнав о безнадежности моих попыток издать книгу, меня утешил:

— Ничего, ничего, Александр Леонидович, все изменится, хотя приходится долго ждать. Мне с моей ионной теорией возбуждения повезло.

В течение ряда лет я дополнял книгу, любовно обрабатывая отдельные главы, надеясь все–таки с прогрессом науки опубликовать ее, ибо с каждым годом ее смысл становился все понятнее и понятнее в связи с успехами физики и физической химии.

Должен признаться: я очень дорожил этой работой. Она с каждым годом становилась увлекательней. Возможно, что некоторые главы можно было бы опубликовать в периодических изданиях, но я этого делать не хотел. Любая из глав была доходчива и звучала, как музыкальный инструмент звучит в оркестре, именно во всей книге, а не соло. Я оберегал созданное мною от саморазжижения и саморасхищения, надеясь издать когда–либо книгу целиком. Я предвкушал острое чувство авторства именно такой книги, где, по сути дела, все тогда было ново. Применение теории электронов к наиболее интимным процессам в организме открывало, как мне тогда казалось и что в действительности оправдалось спустя 30–40 лет, перспективы не только в теоретических науках о жизни, но и в практической медицине, тем более что один из способов влияния на эти тонкие и глубокие процессы также был уже мною установлен. Аэроионы оправдывали мои надежды все больше и больше. В них я уже видел то «электрическое» средство, которое должно будет «лечить» органические молекулы от «электронной недостаточности». Как ни наивно было это утверждение, однако в наши дни оно оправдывается. Аэроионы стали могущественным лечебным средством при многочисленных заболеваниях, применимость истинных аэроионов с каждым годом расширяется все более и более. Тогда мне казалось, что я напал на панацею древних… Я гордился этой работой и очень любил каждую ее страницу. Так было до 1942 года, когда мой двадцатилетний труд, объемом около 40 печатных листов, погиб вместе с другими моими рукописями в количестве ста папок научных материалов.

Сожалел ли я об этом? И да, и нет. В это время гибли миллионы человеческих жизней. Я — выжил, мой труд — исчез. Пусть будет так… Случайно сохранившееся письмо А. В. Луначарского напоминает мне о моих многолетних погибших усилиях. Утратить навсегда рукопись любимого труда — это, может быть, в какой–то мере равносильно утрате любимого ребенка. Но человек должен привыкать к таким потерям и стоически переносить свои горести.

Такова вкратце история моих исканий, неудач и катастроф, постигших меня на пути к новым научным концепциям. Но кому и какое дело до всех этих научных и жизненных перипетий и есть ли смысл в моем рассказе о настойчивых многолетних работах и утрате рукописи, которой я отдал лучшие годы моей жизни? За это время погиб не только мой труд, но и ушли из жизни люди, знакомые с ним. Умер Константин Эдуардович Циолковский, первый читатель и критик, умерли Н. К. Кольцов и П. П. Лазарев, Ю. В. Вульф и А. О. Бачинский, давшие моему труду столь лестную оценку, еще раньше умер мой отец, приложивший множество усилий, чтобы я в указанные периоды жизни мог спокойно работать… И глядя на письмо Анатолия Васильевича Луначарского, я могу лишь вспомнить невероятные трудности и отчаянное невезение, которые систематически постигают меня.