Аркадий Бабченко - Война

• Название: Война
• Автор: Аркадий Бабченко
• Жанр: О войне
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9614-3911-3

Аркадия Бабченко считают одним из основоположников современной военной прозы. Он прошел две чеченские кампании и хорошо знает, о чем пишет. Война просто не отпускает — в качестве военного корреспондента Аркадий Бабченко работает на фронтах Южной Осетии‑2008 и Украины‑2014. Его записи в блоге и «Фейсбуке» вызывают море эмоций. Им восхищаются, и его ненавидят. Его клеймят, и его принципиальность и профессионализм приводят в пример. Сборник «Война» — пронзительно честный рассказ о буднях чеченской войны, о том, как она ломает судьбы одних людей и выявляет достоинства других. Да, героизм на войне есть, но в основном — это тяжелые от налипшей глины, пропахшие потом и дешевой водкой, отороченные болью, ненавистью и страхом бесконечные дни. «Война» — художественное произведение, хотя большинство событий в действительности происходило с автором. И именно в это время. Черное время войны.

---

Автомат стоит у него на коленях, Елин методично стреляет в потолок. У него такая привычка: когда он напивается, то садится в кресло и стреляет в потолок. Наверное, это после контузии; говорят, раньше Елин был веселым, улыбчивым мужиком. Потом под Самашками у него погибло полроты. Потом он сам подорвался на бэтээре. А потом и еще раз, кажется.

Теперь Елин — самый бешеный офицер в полку. Он совсем не разговаривает, команды отдает только кулаками. Ему на все плевать: на солдатские жизни, на чеченские жизни, на свою жизнь. Пленных не берет, режет их сам, точно так же, как они режут наших солдат: прижимает ногой голову к земле — и ножом по горлу. Он хочет только одного — чтобы всегда была война и чтобы на этой войне было кого убивать. Весь потолок в каптерке в пробоинах, как дуршлаг, штукатурка дождем осыпается Елину на волосы, но ему на это плевать. Он методично стреляет вверх.

Рядом с ним сидит маленький армянин–танкист. Это командир танкового батальона майор Арзуманян, я видел его несколько раз. Он тоже слегка контужен. Водка его не берет, он на повышенных тонах рассказывает Елину про бой в Бамуте:

— Почему нам не дали додавить это оборзевшее село? А? Кто нас подставил? А? Мы их загнали уже в горы, один рывок оставался, один бросок — и вдруг отход! Почему? Почему? Нам до школы оставалось двести метров, заняли бы школу — и все, село наше! Кто купил эту войну, кто за нее платит? У меня тридцать двухсотых, понимаешь, тридцать! Три машины сгорели! Я сейчас за людьми еду, наберу новых молокососов, и опять их в бойню. Они же ни хрена не умеют, только подыхают пачками. Кто за это отвечать должен, а? Елин?

Елин мычит и стреляет в потолок.

Наливают по новой. Водка прохладно булькает в стаканы. Я чувствую ее запах, запах невероятной сивухи. Эту водку делают здесь же, в Моздоке, на Кирзаче — кирпичном заводе, и стоит она копейки. Каждый солдат знает несколько домов в поселке, где можно по дешевке купить ворованную с завода водку. За этой бутылкой бегал я.

Я мою пол перед открытой дверью каптерки и стараюсь не шуметь, чтобы меня не заметили. В армии самое главное — быть незаметным, тогда меньше бьют и меньше напрягают. А еще лучше вообще уйти, как Рыжий, — он уже несколько дней не появляется в казарме. Живет где–то в степи, как собака. В полк приходит только за жратвой. Пару раз я видел его ночью около столовой.

Меня все же замечают.

— Эй, боец, — зовет меня Арзуманян. — Поди–ка сюда.

Я подхожу.

— Чё вы, суки, дохнете, а? Чему вас в учебках учат, если вы только погибать умеете? Вот тебя чему учили? Тебя стрелять учили или нет? — спрашивает он меня.

Я молчу.

— Чё молчишь, баран!

— Да, — говорю я.

— Да… И сколько раз ты стрелял?

— Два.

— Два раза. Суки. Пойдешь ко мне в танкисты? Пошли, завтра полетишь со мной в Шали. Там из тебя сделают запеканку. И из меня тоже. А? Полетишь? Елин, отдай мне его.

Я стою перед ними, вспотевший, с закатанными мокрыми рукавами и тряпкой в руках, шмыгаю носом и молчу. Мне не хочется лететь с контуженым майором в Шали и становиться там запеканкой. Мне хочется остаться здесь, получать звездюли и быть живым.

Я боюсь, что Елин и вправду отдаст меня. И хотя я не его солдат, разбираться они не будут. Махнет рукой — и все, привет семье.

Елин тяжело смотрит на меня исподлобья. Он уже плохо соображает. Сейчас будет

бить.

Танкист вдруг как–то сразу сникает. Пружина в нем расслаб ляется, он размякает в кресле.

— Иди на хрен отсюда, — машет он рукой. — Все равно в танк не влезешь, слишком длинный.

Я ухожу и, пока Елин не остановил меня, выбираюсь из казармы.

Сажусь на крыльце, закуриваю и смотрю на взлетку. Прокрасться бы к ним в кабину и улететь отсюда на хрен. Или еще лучше — перевестись в часть к летунам. Вот у кого лафа! В их казарме одни офицеры и два десятка солдат. Летчики их не бьют, все время подкармливают, а там работы — лишь заправлять койки да мыть полы.

Впрочем, мне грех жаловаться, сегодня и у меня везучая ночь. Не избили и не забрали под Шали.

Рыжему и Якунину все же удалось найти деньги. Они сняли с подбитой бэхи ТНВД

— топливный насос высокого давления — и продали его Греку. Грек — строитель, живет в бытовке и штукатурит казармы. Кроме того, он — связующее звено между солдатами и внешним рынком, на этой войне он делает свой маленький бизнес. На этой войне все делают свой бизнес.

Грек скупает все подряд — за исключением оружия — и пере правляет на волю. ТНВД

— очень ходовой товар, такие насосы стоят не только на военной технике, но и на обычных дизельных грузовиках. В полку его можно купить за полцены.

Рыжий сдал ТНВД Греку ровно за шестьсот тысяч. Эти деньги он не отдаст Тимохе. После обеда они собираются бежать и подговаривают уйти с ними и Тренчика. Тот сразу соглашается.

Мы стоим в очереди перед столовой и ждем, когда нас запустят. Тренчик рядом со мной, он ничего не рассказывает, но я знаю, что после обеда Якунин с Рыжим ждут его на взлетке. Они ушли из полка еще утром и не появлялись даже на завтрак.

— Тренчик, не бросай меня здесь, — прошу я. — Не оставляй меня одного, меня же тут забьют совсем. Слышишь? Мы же остались с тобой вдвоем. Кисель уехал, Вовка уехал, хоть ты меня не бросай, а? Возьмите меня с собой, я побегу с вами, я найду деньги. Не бросайте меня здесь одного, мы должны быть вместе, мы должны стоять друг за друга, иначе нас совсем забьют. Зачем вы убегаете, давайте соберемся и отметелим разведку, ну давай, а?

Я хватаю его за рукав и несу всякую чушь. Я ужасно боюсь остаться здесь один. Сейчас бьют всех нас пятерых, и вместе легче сносить издевательства.

— Самолет сегодня вечером, — говорит Тренчик, вырывая руку. — Ты не успеешь достать деньги.

Тренчик кажется мне невероятным везунчиком. Якунин и Рыжий берут его просто так, он ничего не сделал, ничего не нашарил. Мы все стремимся выбраться из этого полка, а ему это удалось безо всяких усилий. Я не представляю, как я буду теперь один. Витька не в счет, Андрюха — да, он остается, но двое — это слишком мало, к тому же в этом строю его нет, и я чувствую невероятное одиночество.

Якунин и Рыжий сваливают вдвоем. Тренчика они не берут, на троих денег не хватает. Мы остаемся.

Теперь Тимоха трясет деньги с меня и Зюзика. Мы сидим на крыльце, я курю, Зюзик отковыривает веточкой свежевыложенный кафель.

На плацу начинается послеобеденный развод, бьет барабан, дежурный по полку опрашивает заступающих в наряд солдат на предмет знания обязанностей дневального.

Нам нужно продержаться еще два дня. Послезавтра Тимоха уезжает в отпуск. Два дня

— это чертовски много, если мерить время разбитыми рожами.

— Ну, что будем делать? — спрашивает меня Зюзик.

— Не знаю, — отвечаю я. — Надо что–нибудь продать.

— Что?

Продавать нам совершенно нечего, у нас нет ни техники, ни оружия. Украсть мы тоже ничего не можем, мы просто не знаем, где можно что–нибудь украсть.

— Не знаю. Зюзик, давай продадим патроны.

— А где мы их возьмем? — спрашивает он. — Наряд у нас только завтра, а Смешной оружейку не откроет.

Оружейка заперта на простой амбарный замок, и ключи хранятся у дежурного по роте. Сегодня это Смешной (мы заступаем в наряд по очереди с разведкой). Он может брать оружие по своему усмотрению — сколько угодно. Боеприпасы никем не контролируются. Патроны просто свалены кучей в углу, и никто никогда их не считал. Завтра, когда я заступлю в наряд, мы сможем продать их сколько угодно, но вся беда в том, что деньги надо достать к завтрашнему утру.

— Слушай, — говорю я. — Может, у Сани в бэтээре есть?

Вчера Косолапый Саня заставил меня мыть его бэтээр, и под башней я видел спортивную сумку, битком набитую лентами. Саня оставил ее лично для себя. Рискованно, конечно, Саня убьет, если узнает, но другого выхода нет.

Мы ждем обеда. Когда разведка проходит в столовую, я залезаю в бэтээр. Сумка стоит под башней, как я ее и оставил. Он сразу догадается, кто взял патроны.

Я открываю сумку. Черт! В ней, оказывается, совсем не пулеметные ленты, а снаряды для скорострельной пушки БМП. Они намного больше и особым спросом не пользуются, их некому продавать, бэх у «чехов» не так уж и много. Все же я беру два снаряда на пробу — один разрывной и один зажи гательный.

Вечером мы идем в Моздок. Наш полк не огорожен забором, и в город можно свалить просто так, прямо из казармы. Солдаты шатаются по степи как попало, словно бродячие собаки, их никто не считает и не сторожит. Ты можешь не появляться в казарме неделями, и тебя никто не хватится. Тебя могут убить, продать в рабство, похитить, и об этом никто не узнает. В этом полку мы вроде как бы сами по себе — начальству недосуг заниматься такой ерундой, как солдаты.

Мы ходим по вечерним улицам и всем подряд предлагаем патроны. Наше предложение никого не удивляет, оружие тут продают все. Жители отрицательно качают головами, двое интересуются, что за патроны, но, узнав, что от БМП, отказываются. Один пацан лет двенадцати спрашивает нас, можем ли мы достать «мухи», он согласен купить их у нас по миллиону за штуку. Мы договариваемся встретиться с ним послезавтра.