Черубина де Габриак - Исповедь

• Название: Исповедь
• Автор: Черубина де Габриак
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1998
• ISBN: 5-7784-0040-3

Книга знакомит читателя с жизнью и творчеством поэтессы Серебряного века Елизаветы Ивановны Дмитриевой (Васильевой) (1887–1928) больше известной, под именем Черубины де Габриак.

Впервые в полном объеме представлено ее поэтическое наследие, а также переводы, пьесы. Задача книги — вернуть в русскую литературу забытую страницу.

---

В июне Васильеву выслали этапом на Урал, а к августу она добралась до Ташкента, где работал ее муж. Тяжелые обстоятельства ареста и дороги по этапу, ссылка, которая лишила ее любимых друзей и города и оторвала ее от активной творческой деятельности, были жестоким испытанием. Она мечтает навестить Волошина в Коктебеле, но уехать из Ташкента ей не удается. Но и в ссылке Елизавета Ивановна находит друзей и творческую работу. Она продолжает заниматься антропософией и проводит ознакомительные лекции среди местных теософских групп, состоящих, в основном, из ленинградцев, занесенных судьбою в Среднюю Азию. Сохранились анонимные воспоминания о Васильевой одной из слушательниц этих лекций: «Большие ее глубокие черные глаза всматривались в каждого и, казалось, проникали в самое сердце. Глаза эти потрясли меня. <…> Васильева говорила образно, ярко, с огромным подъемом, который я с нею вместе переживала. Она умела создать в беседе такую уютную теплоту, такой накал и контакт, что вся моя душа с трепетом и благоговением раскрывалась перед ней».

Проездом из Японии в Ташкент заехал Ю. К. Щуцкий, и неожиданно Елизавета Ивановна создает цикл стихов «Домик под грушевым деревом». Для этих стихов, которые стали ее последними, она избрала авторское «я» не менее поразительное, чем псевдоним ее первых стихов: цикл написан от лица вымышленного ссыльного китайского поэта Ли Сян Цзы. Так путь ее поэтического творчества начался и закончился слиянием в искусстве автора и мифа, само-мифотворчеством: Черубина де Габриак и Ли Сян Цзы. Елизавета Ивановна рассказывает историю своего последнего псевдонима Архиппову в письме от 3 мая 1928 года: «„Домик“ перепишу Вам в синюю тетрадку[45], только медленно. Но должна рассказать Вам его литературную историю. Он задуман и начат, когда здесь был мой друг Юлиан Щ<уцкий> — синолог. Грушевое дерево существует, оно вросло в террасу флигелька, где я живу. Это дало повод Юлиану называть меня по китайскому обычаю Ли-Сян-цзы — философ из домика под груш<евым> деревом — и предложить мне, как делали все кит<айские> поэты в изгнании, написать сборник „Домик под грушевым деревом“ поэта Ли-Сян-цзы. Так и сделано. С его помощью написано предисловие в духе кит<айских> поэтов и даны заглавия каждому из 7-стиший. Внутри они, конечно, вовсе не китайские, кроме 3–4 образов. Все это чистейшая chinoiserie (китайщина — фр.)». Предисловие к этим стихам не менее интересно, чем сами стихи. В образе китайского философа звучит лирический голос настоящего автора: «В 1927 году от Рождества Христова, когда Юпитер стоял высоко на небе, Ли Сян Цзы за веру в бессмертие человеческого духа был выслан с Севера в эту восточную страну, в город Камня. Здесь, вдали от родных и близких друзей, он жил в полном уединении, в маленьком домике под старой грушей. Он слышал только речь чужого народа и дикие напевы желтых кочевников. Поэт сказал: „Всякая вещь, исторгнутая из состояния покоя, поет“. И голос Ли Сян Цзы тоже зазвучал. Вода течет сама собой, и человек сам творит свою судьбу: горечь изгнания обратилась в радость песни».

Горечь изгнания и вера в человека и искусство стали ее последним посланием к читателю. Жизненный путь поэтессы, богатый событиями, творческими и духовными поисками, рано прервался. Елизавета Ивановна Васильева скончалась в Ташкенте 4 декабря 1928 года от рака печени.

* * *

То порою скрытое, порою явное в идеологии и психологии общества, те подводные течения, которые составляют исторический дух времени, проявляется в практике искусства и зачастую в такой практике, которая, как всякое новаторство, эпатирует общество. Новаторство Черубины заключалось в блестящем мифотворческом эксперименте, который, несомненно, удался: свободный выбор собственного творческого «я» привел к появлению в русской литературе реальной талантливой поэтессы, миф претворился в жизнь. Но ее звезда сияла в русской литературе очень коротко, не пережив раскрытия мистификации — опасности, изначально заложенной в этически противоречивой природе мифотворчества. Ценой мифотворческого эксперимента явилась тяжелая душевная травма, которая сломала творческий путь поэтессы.

Воплотившая в себе наследие символизма, Черубина отрывала новую эпоху, в ней видели «новую поэтессу». Это определение относится не просто к новому стилю и содержанию поэтического творчества, но и к угадыванию скрытых импульсов и устремлений эпохи. Елизавета Ивановна писала в «Автобиографии»: «Есть одно определение, которое меня всю жизнь мучило: Сивилла». Поэтессу будущего видел в Черубине Анненский. Цветаева узнавала в ней себя и Ахматову. В 1917 году Волошин заявил, что Черубина дала тон всей современной женской поэзии[46]. Продолжая свою литературную деятельность после Черубины, Елизавета Ивановна писала стихи и проявила новый талант детской писательницы. Если бы политические репрессии не прервали ее творческий путь так рано, ее имя могло войти в русскую литературу в одном ряду с Маршаком.

Еще одно призвание Елизаветы Ивановны было учительское. В юности она была неординарной учительницей в гимназии, в зрелые годы она становится признанным духовным учителем в антропософском кружке, и до своих последних дней духовно и эмоционально поддерживает сосланных вместе с ней членов антропософского общества. Имя талантливой поэтессы Елизаветы Ивановны Дмитриевой на долгие годы затерялось среди поэтических звезд ее богатого литературного века. Настало время вновь представить читателю эту поэтессу, чья судьба и творчество неразрывно связаны с судьбами символизма в России.

М. Ланда

СТИХОТВОРЕНИЯ[47]

Слава моя не стареет,
лук мой крепок в руке моей.
Внимали мне,
и ожидали
и безмолвствовали.

(Книга Иова 29. 20)

Смерть и Время царят на земле.
Ты владыками их не зови.
Все, кружась, исчезает во мгле.
Неподвижно лишь Солнце Любви.

Владимир Соловьев.

СТИХОТВОРЕНИЯ 1906–1910 годов[48]

«Схоронили сказку у прибрежья моря…»

Схоронили сказку у прибрежья моря
В чистом, золотистом тающем песке…
Схоронили сказку у прибрежья моря
               Вдалеке…

И могилу сказки скоро смоют волны
Поцелуем нежным, тихим, как во сне…
И могилу сказки скоро смоют волны
               В глубине…

Больно, больно плакать над могилой сказки,
Потому что сердце умирает в ней…
Больно, больно плакать над могилой сказки,
               Не своей…

1906–1909

«Душа, как инфанты…»

Душа, как инфанты
Поблекший портрет…
В короне брильянты,
А счастья все нет!

Склоненные гранды,
Почтительный свет…
Огни и гирлянды,
А принца все нет!

Шлют сватов с Востока,
И нужен ответ…
А сердце далеко,
А принца все нет!..

Душа, как инфанта
Изысканных лет…
Есть капля таланта,
А счастья все нет!..

ПАРОДИИ

Май

Здесь по камням стучат извозчики,
В окошке женщины поют.
В квартирах спрятались разносчики,
По небу облака плывут…

И в этот вечер серо-матовый,
Когда часы на школе бьют,
В окне блистает глаз агатовый,
И дико женщины поют.

О страсти и плаще разорванном,
О поцелуях красных уст.
И песней начатой, оборванной
Так странен крик, а вечер пуст.

8 мая 1907

М. Кузмину

I

Шуршали сестры…
Облака так пестры.
На рояли — братья,
Открой для них объятья.

Мышь скрипит под полом.
Ты мне дорог и в виде голом.

II

Что Вы предпочитаете: шабли
Или сан-жюльен или нюи.

Войдут лакеи —
Рубь не жалею,
И дам швейцару
Пятачков с пару.
В тихий вечер марта
Пойдем слушать Моцарта.

Дома сестры и братья.
Открой же мне объятья!

Октябрь, 1907

Из Сологуба