Фрэнсис Гарт - В приисковой глуши

• Название: В приисковой глуши
• Автор: Фрэнсис Гарт
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1889

Повесть из жизни Дальнего Запада.

Городок золотоискателей калифорнийского округа Туолумни полон страстей: две семьи с ружьями в руках оспаривают право на негодный земельный участок, ученицу изгоняют из школы за предосудительное поведение, скромный рудокоп занимается таинственными делами и намерен разбогатеть…

Текст: журнал «Русскiй вѣстникъ», № 6–7, 1889, анонимный перевод.

---

Учитель не без смущения взглянул в лицо отцу Кресси. Оно было неподвижно и невозмутимо.

— Я не скажу вам, что теперь все это улажено. Беда моя, м-р Форд, в том, что я не спокоен, а вы спокойны, и вот чем вы меня берете. Потому что когда я услышал, что вы сказали, то сел на мустанга и поскакал в школу с тем, чтобы дать вам пять минут времени на то, чтобы очистить Инджиан-Спринг от своего присутствия. Не знаю, помните ли вы этот день. Я рассчитал так свое время, чтобы перехватить вас по дороге из школы, но приехал слишком рано. Я слез с лошади, привязал ее к кустам, подкрался к окну и заглянул в школу. В ней было очень тихо и спокойно. Белки играли на крыше, птицы щебетали и пчелы жужжали кругом, и никто не обращал на меня внимания. Вы ходили между маленькими девочками и мальчиками, поднимали за подбородок их головки и говорили с ними так мягко и спокойно, точно вы сами ребенок и их товарищ. И все они казались довольными и спокойными. И вот — не знаю, помните ли вы это — вы подошли к окну, заложив руки за спину, и глядели так спокойно и мирно и так задумчиво, точно вы были за сто миль и от школы, и от самого себя. И вот я подумал, что дал бы не знаю что, чтобы старуха увидела вас таким. И подумал я, м-р Форд, что тут мне не место; да подумал также — немножко это грубо с моей стороны — что пожалуй не место тут и моей Кресси! И вот я отъехал, не потревожив ни вас, ни птиц, ни белок. Когда я заговорил об этом вечером с Кресси, она сказала, что так всегда бывает, и что вы всегда обращались с ней, как и со всеми другими. Поэтому она согласилась поехать в Сакраменто и закупить там кое-какие вещи с тем, чтобы через месяц обвенчаться с Сетом. Постойте, м-р Форд, дайте мне договорить, — продолжал он, так как молодой человек сделал движение, как будто собирался что-то заметить.

— Ну вот я согласился; но когда она пожила в Сакраменто и накупила себе нарядов, она написала мне, что обдумала все дело, и что, по ее мнению, они с Сетом слишком молоды, чтобы жениться, и что помолвка должна расстроиться. И я расстроил.

— Но каким образом? — спросил удивленный учитель.

— Вообще говоря, с помощью ружья, — отвечал Мак-Кинстри с медлительною важностью, показывая на ружье, которое нес на плече, потому что я не спокоен. — Я заявил отцу Сета, что если я когда-нибудь опять застану Сета с Кресси вдвоем, то убью его. Это произвело некоторую холодность между семьями и придало храбрости подлецам Гаррисонам. Но даже закон, полагаю, признает права отца. Кресси же говорит теперь, когда с Сетом все покончено, что она не видит причины, почему ей не ходить в школу и не окончить свое образование. И я нашел, что она права. И мы оба решили, что так как она оставила школу, чтобы купить эти платья, то справедливо будет, если школа этим воспользуется — пусть в этих платьях туда и ходит.

Дело оказывалось безнадежнее, чем прежде. Учитель знал, что человек, шедший с ним рядом, не будет вторично так покладлив. Но, быть может, именно сознание опасности заставило его еще серьезнее взглянуть на свои обязанности, а гордость возмущалась возможностью угрозы, скрытой под этими признаниями Мак-Кинстри. По крайней мере учитель нашел нужным сказать:

— Но вполне ли вы уверены, что не пожалеете о том, что не воспользовались расстроенным сватовством с тем, чтобы послать вашу дочь в какой-нибудь пансион для взрослых девиц в Сакраменто или в Сан-Франциско? Вы не думаете, что она может соскучиться в обществе маленьких детей, тем более, что она уже знакома с волнениями девушки, у которой уже был… — он хотел сказать «возлюбленный», но сдержался и прибавил: — которая уже узнала прелесть девической свободы.

— М-р Форд, — отвечал Мак-Кинстри с тупым и самодовольным непониманием человека одностороннего, — когда я сейчас сказал, что, заглянув в вашу спокойную, мирную школу, я нашел, что в ней не место Кресси, то не потому, чтобы ей не следовало там быть по-моему. Дело в том, что чего она никогда не находила дома у старухи и у меня, когда была маленькой девочкой, того она не нашла бы и в пансионе для взрослых девиц, а именно: детскую обстановку. Невинная наивность детства, должно быть, соскочила как-нибудь с нашего эмигрантского фургона, когда мы путешествовали по прериям, или же мы ее оставили в Сен-Джо. Кресси стала взрослой девушкой, годной в замужество, прежде чем вышла из детства. За ней увивались молодцы, когда она еще играла с ними, как играют девочки с мальчиками. Я не скрою от вас, что дочь Блера Роулинса и не могла лучше воспитать своей дочери, хотя она была драгоценной подругой для меня. Поэтому, если вам все равно, м-р Форд, то мы не будем говорить о пансионе для взрослых девиц; мне бы скорее хотелось, чтобы Кресси была маленькой девочкой среди маленьких детей. Я был бы гораздо спокойнее, если бы знал, что, когда меня нет дома и я воюю с Гаррисонами, она сидит в школе с детьми, с птицами и пчелками и слушает их и вас. Может быть, вокруг нашей мызы слишком много было всяких молодцов с самого ее малолетства; может быть, ей нужно узнать о человеке немножко поболее того, чему может ее научить молодец, увивающийся около нее или дерущийся за нее.

Учитель молчал. Неужели этот тупой, ограниченный партизан набрел на истину, которая никогда не представлялась его собственному просвещенному уму? Неужели этот себялюбивый дикарь, этот порубежный рубака с обагренными — в буквальном смысле слова — кровью руками, лучше его понял каким-то темным инстинктом, что для его дочери необходимы женственность и мягкость? На минуту он был сражен. Но затем вспомнил о недавнем заигрываньи Кресси с Джо Мастерсом и о том, что она скрыла от матери их встречу. Неужели она обманула также и отца? Или уж не морочил ли его самого отец этими переходами от угроз к доброте, от силы к слабости. Он слыхал раньше об этой жесткой черте юго-западной хитрости. Как бы то ни было, искоса взглянув на дикаря с раненой рукой, опиравшегося на его руку, он постарался не дать ему заметить своего недоверия. И удовольствовался слабой уловкой слабого человечества в таких случаях — добродушным равнодушием.

— Хорошо, — сказал он, беспечно, — я постараюсь сделать, что можно. Но уверены ли вы, что одни дойдете до дома? Не проводить ли мне вас?

И так как Мак-Кинстри отрицательно махнул рукой, то прибавил вскользь, чтобы заключить беседу:

— Я буду сообщать вам об ее успехах время от времени, если желаете.

— Мне, — подчеркнул напыщенно Мак-Кинстри, — а не туда, не на мызу. Но, может быть, вы разрешите мне приезжать и заглядывать к вам в окна школы? Ах! вам это будет неприятно? — прибавил он, впервые как бы покраснев. — Ну, оставим это.

— Видите ли, это может развлекать детей, — пояснил учитель кратко, хотя не без интереса подумав о том, какой бесконечный восторг вызвало бы свирепое и надменное лицо Мак-Кинстри, появившись в окне, в младенческой груди Джонни Фильджи.

— Ну, все равно! — отвечал медленно Мак-Кинстри. — Вы, вероятно, не согласитесь пойти в гостиницу и выпить чего-нибудь, лимонаду или грога?

— Я ни за что не решусь удерживать вас еще лишнюю минуту вдали от м-с Мак-Кинстри, — сказал учитель, поглядывая на раненую руку своего спутника. — Тем не менее, очень вам благодарен. Прощайте!

Они пожали друг другу руки, и Мак-Кинстри переместил ружье под мышку, чтобы подать левую, здоровую руку. Учитель следил за тем, как он медленно направился к мызе. После того, сознавая не то с смущением, не то с удовольствием, что он сделал шаг, последствия которого могут быть еще важнее, чем представляются ему в настоящую минуту, направился в противуположную сторону к школьному дому. Он был, так озабочен, что только подойдя к школе вспомнил про дядю Бена. Припомнив рассказ Мак-Кинстри, он осторожно подкрался к открытому окну с намерением заглянуть в него. Но школьный дом не только не представлял собой того мира и покоя, какие тронули дикое сердце Мак-Кинстри, но весь звучал юношескими негодующими возгласами: голос Руперта Фильджи так и гремел в удивленных ушах учителя.

— Пожалуйста бросьте свои кривлянья; меня вы не проведете своим Мичелем, да Добеллем, слышите! Много вы о них знаете, как же? Поглядите на эту тетрадь. Если бы Джонни написал так, то я бы выдрал его за уши. Ну, конечно, перо виновато, а не ваши деревянные пальцы. Может быть, вам требуются золотые перья, скажите пожалуйста! Знаете, что я вам скажу! Возьму я да и брошу с вами возиться. Ну вот опять клякса! Слушайте, вам не перо в руке держать, а швабру, вот что!

Учитель подошел к окну и незамеченный стал наблюдать за тем, что происходило в школе.

В силу каких-то собственных, педагогических соображений, красавец Фильджи заставил дядю Бена сесть на пол перед одним из самых маленьких пюпитров, вероятно, своего брата, в позе, которая несомненно давала большой простор локтям человека, не привыкшего обращаться с пером и бумагой, а потому производящего много лишних и безобразных движений, между тем как юный наставник с возвышенного положения, какое дозволяла ему униженная позиция великана-ученика, наклонялся над ним точно лукавая, грациозная, шаловливая девушка.