Антонина Блудова - Воспоминания графини Антонины Дмитриевны Блудовой

• Название: Воспоминания графини Антонины Дмитриевны Блудовой
• Автор: Антонина Блудова
• Издательство: Университетская типография
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1888

Графиня Антонина Дмитриевна Блудова (25 апреля 1813, Стокгольм — 9 апреля 1891, Москва) — русская писательница, благотворительница, с 1863 года камер-фрейлина.

Воспоминания Антонины Дмитриевны рассказывают о литературной и общественной жизни того времени (она была знакома с А. С. Пушкиным, Н. В. Гоголем, Н. М. Карамзиным, В. А. Жуковским, М. Ю. Лермонтовым, К. С. Аксаковым, С. С. Уваровым и другими). Записки публиковались в журналах «Заря» (1871, 1872 года) и «Русский архив» (1872–1875 года), и изданы отдельно в 1888 году.

---

Графиня Анна Павловна Каменская была одна из первых красавиц своего времени, благородная душой, добрая сердцем, мягкая нравом. Об ней все знавшие ее помнят, как об ангеле во плоти. В замужестве она не была счастлива, и крутой, деспотический характер мужа много заставил ее страдать. Сверх того у него была известная всем, нагло выставленная на свет связь с простою, злою женщиной, к которой он уезжал беспрестанно в деревню на целые месяцы, когда не был в Петербурге или в армии, оставляя графиню Каменскую одну в Москве; но она никогда не заслужила ни малейшего упрека, никогда злословие не касалось ее. Такие две женщины, как она и бабушка моя Катерина Ермолаевна, должны были, так сказать, пополнять друг друга в моральном отношении, и твердость характера, превосходство ума Катерины Ермолаевны давали ей большое влияние на графиню Каменскую. Одна дочь, тоже несчастная в замужестве[15], и двое сыновей составляли семейство Каменских. Сергей, старший, с недостатками отца, но без его талантов, был однако любим матерью (многие даже думали, что он был ее любимым сыном) и, странным образом, она видела в блистательной карьере меньшего сына, перегнавшего его по службе, что-то в роде несправедливости судьбы. Она уговорила главнокомандующего дать старшему брату случай отличиться и показать те военные способности, которые она воображала врожденными во всех членах их семейства. Этот случай, как уверяли, думал ему доставить брат его, при осаде Рущука. Известно, какие бедственные последствия имело это распоряжение. Сергей Михайлович, подобно отцу, жил дурно с женой, от которой имел двух дочерей, умерших девицами. До старости лет жил он разгульной жизнью в Орле и в своем имении, в той же губернии, и славился особенно своим домашним театром и всем, что обыкновенно соединялось с этими труппами крепостных актеров и актрис. Он издержал на это удовольствие все огромное богатство отцовское и, не жалея денег на этот предмет, «хотел купить» славного актера Щепкина у его помещика, как тот сам рассказывает; но несколько почитателей его таланта сложились и выкупили Харьковскую театральную знаменитость, сделавшуюся в последствии знаменитостью для всей России. После смерти первой жены, урожденной Ефимовой, Сергей Михайлович женился на молодой, хорошей собой, вдове Кириловой, от которой имел много детей; теперешние графы Каменские — его сыновья и внучата. Один из сыновей, Андрей, способный, красивый собою, напоминавший по наружности знаменитого дядю, выбрал было военное поприще для службы, но не долго оставался в ней, женился, уехал в деревню и умер в молодых летах, в расстройстве ума. Другие, кто умер, кто остался в живых, недолго служили, и особенного ничего не слыхать о них, если не верить молве об ужасном преступлении, совершенном в Смоленском земстве, которое, к несчастью, приписывают одному из них. Сам фельдмаршал, известный в истории как человек с истинным талантом военачальника, был настоящим большим барином того времени, позволявшим себе все, что его богатство, его сан, его положение в свете могли доставить ему к удовлетворению его прихотей и к наслаждению материальной жизнью. Сластолюбивый деспот, он, как многие богачи того времени, был не разборчив в своих связях, и наконец подпал под влияние грубой, даже некрасивой женщины и, как уже сказано, проводил с нею в деревне все свободное от службы время; в Москве же, в своем законном семействе, он являлся каким-то повелителем, грозою всех домашних. Строгая чистота, спокойное достоинство Катерины Ермолаевны Блудовой были для него особенно антипатичны, а нежная дружба, ежедневные свидания с его женой были ему так противны, что две приятельницы запирали калитку между своими садами, и посещения их делались формальными визитами, как скоро фельдмаршал являлся в свой дом на Смоленском бульваре. Впрочем, надобно заметить, что первое охлаждение между ним и женою произошло от вмешательства одной из ее родственниц и, может быть, без этого вмешательства, ее кротость и красота взяли бы верх над его наклонностями. Как бы то ни было однако, его любовная связь погубила его. Богатство и власть, которою наделял ее фельдмаршал в своем имении, не удовлетворяли его любовницы: ей захотелось положения честной женщины, т. е. ей захотелось выйти замуж, и предметом этой законной любви, или этого расчета, она избрала полицейского чиновника, а средством к достижению цели — убийство. Обещанием наград и надеждой на безнаказанность она уговорила одного молодого парня из дворовых, не любивших вообще своего крутого помещика, разрубить ему череп топором в лесу, через который он ехал зимою в санях; кучер был соучастником, или, по крайней мере, не защитил барина, и оба приговорены были к заслуженной казни; но сама виновница кровавого преступления осталась в стороне, благодаря протекции полицейского, за которого она вышла замуж. От нее был у фельдмаршала сын незаконный и потому не носивший титула графского, но названный однако Петром Михайловичем Каменским. Он в молодости показал замечательные военные способности и страстную любовь к военному делу. Брат его, главнокомандующий, взял его к себе в адъютанты; после его смерти он прослужил и отличился, сколько можно, в малых офицерских чинах, в кампаниях от 1812 до 1815 года, и уже после войны, за какую-то погрешность против дисциплины, был сослан в одну из крепостей внутренних губерний России; там он утонул, как говорят, случайно, купаясь; иные думают, что он утопился от уныния и скуки.

Наконец, самый даровитый член семейства Каменских, молодой главнокомандующий, тоже погиб в цвете лет насильственною смертью. Николай Михайлович Каменский, с блистательными способностями, так сказать наследственными, не наследовал от отца ни его крутого нрава, ни его привычек. Он воспитывался в Петербурге в кадетском корпусе и был поручен попечению дяди, князя Щербатова. Он был хорош собою, талантлив, пылок, благороден, и скоро сделался самым искренним другом своей молодой кузины, княжны Анны Андреевны. Она до конца жизни (а пережила его 37 лет) вспоминала о нем с искренней дружбой; он был ее доверенным другом, знал о любви Дмитрия Николаевича Блудова, и с своей стороны употребил все усилия к преодолению препятствий к их свадьбе. Он тем горячее сочувствовал Дмитрию Николаевичу, что сам был влюблен в подругу своих кузин, дочь немки ключницы или кастелянши. Елисавета Карловна жила, воспитывалась и выезжала в свет с княжной Анной Андреевной. Ее красота, добронравие, образованность и равенство в обхождении с ней семейства Щербатовых и их посетителей, заставили молодого графа совершенно забыть ее происхождение. Ежедневные свидания, естественное сближение между ними, не обращали на себя внимания в доме, где привыкли смотреть на Елисавету Карловну, как на родную; и княгиня Щербатова тогда только догадалась о любви племянника, когда узнала, что он сбирается увезти ее и обвенчаться с ней. Тогда все неодолимые препятствия к такой развязке, при характере фельдмаршала, вдруг стали ясны в глазах княгини. Предвидя беду, она обратилась к самой матери Елисаветы Карловны. Выманить согласие у фельдмаршала и даже у матери была бы пустая попытка, а обойтись без этого согласия было бы слишком опасно: фельдмаршал не остановился бы ни перед какой крайностью, разжаловал бы сына в солдаты, сослал бы его, а что бы было с несчастной, непризнанной женою! Мать очень хорошо поняла опасность; но, видя, что никакие мольбы и увещания не действуют на влюбленного юношу, решилась на принудительные меры с дочерью и выдала ее замуж за другого жениха, молодого офицера, с состоянием, по имени Кислинскаго. Горе, негодование, отчаяние молодого Каменского только усиливали его любовь к похищенной у него женщине, и тронули ее. Они были разлучены не на долгое время, сошлись опять, и уже только смерть Елисаветы Карловны положила конец их любви. Лета проходили, и графиня Каменская уговаривала, упрашивала сына жениться; но он всю душу отдал этой первой и последней любви, и устроенная по расчетам, или удобству, женитьба была ему противна, даже после смерти Елисаветы Карловны. Между тем, мать его в Москве выбрала ему знатную, богатую невесту, добрую, с нежным сердцем, с пламенным воображением, но необыкновенно дурную собою, графиню Анну Алексеевну Орлову-Чесменскую. Она полюбила Николая Михайловича; его красивая наружность, ловкость, воинская слава, все в нем пленяло ее; но в ней было болезненное сознание своей непривлекательности и неотступная мысль о корыстолюбивых планах своих женихов; говорят, что незаконный сын ее отца, с которым она была на братской ноге, тоже способствовал по своим расчетам такому недоверию. Она, может быть, видела и холодность к себе Николая Михайловича, чуя, может быть, в сердце, что у него все нежные чувства схоронены были навсегда. Как бы то ни было, любя его романической любовью, она однако отказала ему, когда, перед отъездом его в армию, мать уговорила его свататься. Отказ был так неожидан, душевное расположение графини Орловой так известно графине Каменской, что даже образ в богатой ризе, весь в жемчугах и дорогих каменьях, был уже приготовлен для благословления сына на женитьбу. Этим образом она в последствии благословила мать мою, когда та выходила замуж; этою же иконой Божией Матери «Утоли моя печали» батюшка благословил моего старшего брата Андрея на брак с дочерью графа Альтена (ганноверца). Я упоминаю об этих подробностях, потому что, по меткому замечанию одного английского путешественника, фамильные иконы, переходящие из поколения в поколение, «отцовское благословение», занимают или занимали доселе в старых дворянских семьях, равно как и в зажиточных дворах крестьянских, место старой библии в английских семьях и фамильных портретов западной Европы. Они и святыня родовая, и родовое приданое. Как бы ни было, фамильные иконы составляют часть, весьма немногочисленную, древностей русских непроданных и неистребленных беспечностию и нерадением нашим. Графиня Орлова отвергла Каменского, но по смерти его не могла утешиться и, отказавшись навсегда от замужества, посвятила всю жизнь свою на дела богоугодные, на молитву и на украшение и обогащение обителей иноческих и церквей, замаливая грех отца и утоляя горесть и любовь собственного сердца. Тогда однако Николай Михайлович не мог угадать, как верно и неизменно он был любим в то само время, когда его удаляли. Гордость его страдала, и щекотливость благородного сердца оскорблена была мыслью, что на него должны смотреть, как на человека гоняющегося за невестой-миллионершей. Он был расстроен и не в духе, когда прощался с матерью; сел в коляску, чтобы ехать в армию, и в это время юродивый подошел к экипажу и протянул к нему руку с платком, говоря: — На, возьми на счастие! Добрый путь! Каменский знал юродивого, бывшего часто в их доме, улыбнулся ему приветливо и взял платок. Но ему не верилось в счастие, было тяжело на душе, а мысли были взволнованы самоупреком за слабость, с которою согласился он сделать предложение, за самолюбие, а не любовь, которое страдало от отказа. Он взял платок, чтобы не обидеть бедного юродивого, но тут же машинально передал его своему адъютанту, — а этот адъютант был Закревский. Домашние Каменских вздохнули, и всегда потом, рассказывая этот случай, замечали, как их любимый граф, предмет их гордости и славы, передал свое счастие Закревскому, и уже не возвратился живым на родину. Когда вскрыли его тело, открыли следы отравы. Его привезли в Россию и похоронили в Орловском имении подле отца; но мать просила, чтобы сердце было отдано ей; оно хранилось в приходской церкви ее дома в Москве, пока она была в живых, а после ее смерти, по ее просьбе, похоронено с нею на кладбище в Девичьем монастыре, где она указала себе могилу, возле друга своего, Катерины Ермолаевны Блудовой. Графиня А. А. Орлова умерла более 30 лет спустя после смерти графа Каменского; но еще в последних годах своей жизни, всецело посвященной добрым делам и молитве, она в душевных излияниях с одной верной подругой своей молодости (г-жею Герар) вспоминала о Каменском, об этом умершем, отвергнутом ею женихе, со всею горячностью, со всем увлечением любви двадцатилетней девушки. Ни холод лет, ни время, ни пост, ни молитва, ни смерть, ничто не охладило любви сильной и гордой, которая не позволила принять его руки, при мысли, что его сердце схоронено в могиле другой, любимой им женщины. — Графиня Анна Алексеевна была вообще не дюжинная натура; и, не смотря на ее далеко некрасивое лицо и ничем не замечательный разговор, было для меня что-то привлекательное в ней, какая-то искренность, теплота, простота, и то, что так непереводимо хорошо выражается по-английски словом earnestness. Но все рассказанное выше случилось в последствии; в конце же царствования Екатерины, в кратковременное царствование Павла и в первые года Александра, дом Каменских, по рассказам современников, был типом московского барского дома, с неумолимым деспотизмом хозяина, с аристократическим этикетом Запада, и вместе с добродушием русским, перед которым исчезали и гордость и этикет. Няни, мамы, турчанки, т. е. взятые в плен турецкие девушки, подаренные по возвращении из армии наших военных знакомым дамам, крещеные ими в христианскую веру и кое-как воспитанные, калмычки, карлицы, горничные и сенные девушки, которые в важных случаях, как напр. при свадьбах, пели русские обрядовые песни, как в древние времена, или как и ныне у крестьян, все это сливалось во многих знатных домах со всеми утонченностями западной роскоши и светскости. На домашнем театре любители, родственники и родственницы графини Каменской играли комедии Вольтера и Мариво; когда дочь фельдмаршала выходила замуж, горничные девушки и приживалки пели свадебные песни ежедневно во все время между помолвкою и свадьбой, до того что, наконец, графинин попугай выучился напеву и некоторым словам так твердо, что продолжал петь их, когда невеста уже давно была замужем за Ржевским. В этой среде сохранялась все-таки русская, хотя уродливая жизнь; а любовь к отечеству и строгость нравов отличали графиню Каменскую столько же, сколько и бабушку мою, Катерину Ермолаевну. По всем рассказам, слышанным мною об этих двух женщинах, они представляются мне, среди обстановки XVIII-го века, в строгом и вместе кротком образе тех первых христианских жен Рима, в которых соединялось стоическое достоинство древних матрон с чистотой апостольского типа супруги и матери. Но возвращаюсь к моему деду князю Андрею Николаевичу Щербатову.