Степан Калинин - Размышляя о минувшем

• Название: Размышляя о минувшем
• Автор: Степан Калинин
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1963

Эта книга — не только записки очевидца и участника событий, памятных всему народу. Это и раздумья много испытавшего, много пережившего воина, его сокровенные мысли об источниках силы нашей армии, о командирском долге, о воспитании сознательного, отважного и умелого солдата.

---

Больше месяца мы с приятелем ежедневно выстаивали по нескольку часов у ворот фабрик Бордыгина и Хлудова в Егорьевске. Иногда отправлялись в Барановскую или Хорлово. Но всюду повторялось одно и то же: «Сегодня найма не будет».

Наконец нам посчастливилось, приняли на Бордыгинскую фабрику.

Десять часов продолжался рабочий день. Зарабатывали немного больше двух рублей в неделю. Это был мизерный заработок, но нам он казался целым состоянием.

На зиму пришлось перебираться на жительство поближе к фабрике. Сняли мы с Пашкой в городе «квартиру». За рубль в месяц хозяйка отвела нам место для спанья на полу среди других жильцов и готовила обед: ежедневно по миске «пустых» щей (вода и капуста) и по маленькому, с детский кулачок, горшочку пшенной каши. Маслом кашу заправляли каждый из своей бутылки. Иногда перепадало по кусочку дешевой селедки, а в дни получки мы сами покупали себе по фунту белого хлеба.

Где–то далеко на востоке шла русско–японская война. О ней у нас на фабрике вспоминали не часто. То ли потому, что уж очень далеко было до места боев, то ли по другой какой причине, но поражение царских войск в Маньчжурии мало кого волновало. А может быть, мне просто так казалось по молодости лет.

Прошагал где–то мимо нас по большим городам, крупным промышленным районам и бурный 1905 год. Правда, первые вести о «кровавом воскресенье» в Петербурге всколыхнули было рабочую массу. Поговаривали о необходимости забастовки, но срочно прибывший из Москвы хозяин фабрики упредил выступление. Собрал он старых мастеровых, спросил:

— Чего вы хотите? Зачем вам забастовка?

Старики, не посоветовавшись с остальными рабочими, выставили лишь одно требование — повысить на несколько копеек расценки.

— Что ж, требование правильное, — ответил на это фабрикант, — но мало просите.

С тем и уехал. Рабочие обрадовались было: если сам хозяин признает их правоту, значит, наступают новые времена. Но расценки остались прежние, мастера стали зверствовать еще больше, а через месяц на фабрику прибыла сотня казаков.

Рабочие лишний раз убедились, что хозяйские посулы не стоят ломаного гроша. Многие стали посещать сходки, на которых все громче звучал голос протеста против царского самодержавия. Весной и летом, во время знаменитой Иваново — Вознесенской стачки, к нам несколько раз приезжали ораторы из Орехово — Зуева и Иваново — Вознесенска. Не верьте хозяевам и их прихлебателям, говорили они, сплачивайтесь в одну дружную семью, только в борьбе можно завоевать свободу и счастье, лучшую жизнь; не верьте царскому правительству, оно заодно с фабрикантами.

Мы с Пашкой тоже не раз бывали на сходках. Нравилось, что заканчивались они обычно песнями, среди которых самой ходовой была «Дубинушка». Речи ораторов нас не очень волновали, мы просто не понимали многого из того, о чем они говорили. Даже весть о декабрьском вооруженном восстании в Москве в 1905 году, о баррикадных боях на Пресне мы восприняли тогда как простое бунтарство.

Запомнилась первая в моей жизни забастовка. Работал я тогда на фабрике Яковлева в деревне Цаплино, близ Богородска. Фабричонка небольшая, и, видно, не так уж много приносила дохода хозяину. Поэтому он старался выжать из рабочих все, что только было возможно. Однажды не завезли вовремя хлопок. Несколько дней просидели мы возле машин без работы. Простой был вынужденный, однако оплатить его рабочим даже то самой низшей ставке хозяин наотрез отказался.

Послали к фабриканту делегацию — трех старых ткачей.

— Платить не буду, — заявил хозяин.

Тут–то и внес кто–то предложение — бастовать. Все, как один, разошлись по домам. Забастовка продолжалась недели полторы и достигла цели — хозяин вынужден был оплатить простой. А примерно через месяц многих рабочих уволили как зачинщиков «бунта». В список уволенных почему–то попал и я, хотя никак не мог причислить себя к зачинщикам.

Второй раз довелось участвовать в забастовке в 1911 году, на фабрике Бордыгина в Егорьевске. К тому времени я стал уже квалифицированным рабочим–текстильщиком. Считал себя социалистом, хотя по–прежнему толком не понимал, что это значит. От других рабочих я отличался разве лишь тем, что не пропивал, как многие, получку в трактире, при случае удерживал от пьянства товарищей, особенно семейных, много читал. Особенно полюбились мне Л. Н. Толстой и Н. А. Некрасов. За то, что в свободное время не расставался с книгой, рабочие прозвали меня «скубентом».

На собственном опыте познал я тяготы труда и жизни рабочего класса царской России. И хоть не задумывался всерьез над социальными проблемами, но незаконные штрафы, обман рабочих, обсчеты, вымогательство мастеров, их похотливые приставания к молодым работницам — все это возмущало, вызывало чувство горькой обиды.

Придет ли когда–нибудь конец произволу? Наступит ли такое время, когда хозяева перестанут помыкать рабочими, как скотом? — эти вопросы возникали сами собой.

Мысль о необходимости перемен в жизни фабричных тружеников не оставляла меня ни тогда, когда я сам был рабочим, ни позже, когда в 1912 году стал солдатом. Оставалась она со мной и в окопах, еще более подогреваемая разговорами о возросших трудностях в тылу в связи с войной.

* * *

…В марте 1916 года фронтовому затишью настал конец. На позиции зачастили старшие офицеры. Прибыло пополнение.

— Похоже, скоро начнется, — говорили солдаты. И вот, после довольно сильной для того времени артиллерийской подготовки, наш полк одновременно с соседними частями поднялся в атаку. С трудом удалось преодолеть проволочные заграждения. Ворвались в немецкие окопы, но вскоре вынуждены были снова оставить их: враг давил огнем, а наши почти весь запас снарядов истратили на артиллерийскую подготовку. Несколько раз повторяли атаки. Солдаты дрались смело, решительно. Особенно боялся враг наших штыковых атак. Но сила была на его стороне, мы несли большие потери.

Постепенно ожесточенность боев снизилась, а потом опять наступило затишье. Как позднее стало известно, предпринятое русскими войсками на широком фронте наступление оказалось повсеместно безуспешным — прорвать вражескую оборону не удалось. Все же наши атаки заставили немецкое командование провести перегруппировку своих войск — перебросить значительные силы с других фронтов на восток.

«Выходит, что гибли мы ради союзников. Им помогли, а сами остались на мели», — возмущались наиболее осведомленные солдаты.

Наш полк отвели в тыл — для отдыха и пополнения, а потом снова бросили на фронт под Барановичи. Там тоже много раз ходили в атаки, теряли людей, но успеха не имели.

Только летом с юга начали поступать хорошие вести. Русские войска под командованием генерала Брусилова прорвали фронт, разбили австрийцев. Офицеры подбадривали нас: недалеко, мол, время, когда и наш полк двинется вперед, будет громить немцев.

Но солдаты думали совсем о другом. «Может быть, прорыв на юге — это и есть конец войне?» — спрашивали они у нас, унтер–офицеров. А что можно было ответить? Мы тоже ничего не знали и желали только одного — быстрее закончить войну. Все чаще думалось: за что воюем? Народу война несет лишь нужду, голод, разорение. Кому же нужна она?

В одном из боев я получил сильную контузию, снова оказался в тылу. Грязный и измученный, в изодранной шинели, попал в Брянский госпиталь. Пролежал там до конца ноября. После выздоровления оказался в четвертой роте 11‑го запасного полка.

Каждое утро перед подъемом в ротную казарму приходил молодой прапорщик, сын брянского купца, приказывал построить роту, затем вызывал из строя евреев и каждого в отдельности избивал, приговаривая: «Это вам за то, что народ мутите». Правофланговым у нас был тоже еврей — высокий, стройный богатырь. Плюгавый прапорщик казался перед ним козявкой. Несоответствие в росте особенно злило его. Чтобы ударить солдата по лицу, он всякий раз вставал на табуретку, угодливо подставляемую фельдфебелем.

Солдаты–фронтовики возмущались поведением прапорщика, втихомолку грозили рассчитаться с ним в бою. Мало чем отличался от прапорщика и командир роты капитан Сухарев, который тоже был груб и жесток с солдатами. Даже старых фронтовиков, имевших по два–три ранения, он изводил унизительными придирками. Встретив на улице солдата, капитан по восемь–десять раз заставлял отдавать честь. Командиру роты во всем подражали и остальные офицеры. Учебные занятия сводились в основном к бессмысленной муштре.

Так и чувствовалось: Сухаревы и им подобные зверствами, издевательством, пытаются подавить в солдатах все живое, превратить их в безропотное «пушечное мясо». Но это приводило прямо к противоположным результатам.

Невольно я сравнивал Сухарева с первым своим ротным командиром капитаном Частухиным, в подразделение которого пришел новобранцем в 1912 году. Совсем разные люди!