Николай Воронович - Русско-Японская Война (Воспоминания)

• Название: Русско-Японская Война (Воспоминания)
• Автор: Николай Воронович
• Жанр: История

---

Соседние отряды давно уже отступили, но Иолшин, несмотря на угрожавший его отряду охват флангов, пытался удержать Голодную сопку. Но через некоторое время обнаружилось, что японцы сосредоточили против нашего участка целую бригаду и нам пришлось также отойти на свою передовую линию.

Завладев снова Голодной сопкой, японцы прекратили дальнейшее наступление и бой затих.

Иолшин был страшно раздосадован такой неудачей и вполне правильно критиковал действия и распоряжения полковника Орановского. Наш "сумасброд" не знал, что "усиленная рекогносцировка" была задумана и проведена лишь для того, чтобы дать возможность прибывшим к концу войны "фазанам" заслужить боевые награды. Поэтому он недоумевал, почему Орановский, имея полную возможность удержать занятые нами {60} японские позиции, так поспешно отступил, не попытавшись даже оказать сопротивление наступавшему неприятелю?

Когда мы вернулись в Талимпао начальник конно-пулеметной команды, нашедший своих коноводов, явился к Иолшину, поблагодарил его за оказанную помощь и попросил вернуть его ружья-пулеметы. Но Иолшин, обозленный на высшее начальство, притворился, что ничего не знает о происхождении этих, оказавшихся в его отряде, пулеметах.

- Никаких ваших пулеметов я не видел, резко ответил он поручику: одна из моих команд подобрала на поле сражения брошенные кем-то пулеметы и эти пулеметы являются моими трофеями.

Поручику Эксе так и пришлось уехать из нашего отряда с коноводами, но без пулеметов.

Иолшин послал донесение штабу армии, в котором с негодованием обрушился на Орановского, прибавив в конце, что вверенный ему отряд подобрал под Голодной сопкой 6 пулеметов.

Донесение Иолшина, за исключением критики действий Орановского, было тотчас передано в штаб главнокомандующего и в Петербург полетела телеграмма о захвате нами шести японских пулеметов.

Но через несколько часов главнокомандующий получил новое донесение с жалобой на Иолшина, захватившего чужие пулеметы и отказывающегося возвратить их хозяину. Заварилась каша. Потребовалось личное вмешательство генерала Линевича и лишь после этого наш упрямый начальник вернул ружья-пулеметы штабу 2-й армии.

Происшествие с гвардейскими пулеметами и постоянные нарекания Иолшина на действия начальника авангарда кончились тем, что нашему отряду было приказано, сдав передовой участок оренбургским казакам, вернуться в Годзядань.

Отзывать одного Иолшина, который за время командования отрядом бесспорно отличился, {61} казалось не совсем удобным. Оставлять же его на передовых позициях, когда заключение мира было уже предрешено, являлось и нежелательным и опасным. Лихой подполковник не понимал "игры в войну" и считал, что раз мир не заключен, то нужно вести войну по всем правилам военного искусства. Штабам же нужна была именно "игра в войну", участники которой совсем не хотели раздражать врага и подвергаться опасностям. Им надо было только, чтобы прибывшие к концу войны карьеристы успели побывать до заключения перемирия на передовых позициях для того, чтобы в их послужных списках могло быть указано, что они "участвовали в делах и перестрелках с неприятелем".

"Бешеный сумасброд", оставаясь на позициях, мог испортить все дело и обратить безобидную игру в серьезное столкновение.

Поэтому его отряд был отозван в Годзядань "на отдых".

{62}

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

После четырех недель, проведенных на передовых позициях, мне не хотелось снова возвращаться на скучный бивак под Годзяданью. За отличие в делах 26-го и 30-го июля я был произведен в старшие фейерверкеры и представлен к георгиевскому кресту (знаку отличия Военного ордена). По приказу главнокомандующего все вольноопределяющиеся 1-го разряда, участвовавшие и отличившиеся в боях, предназначались к производству в прапорщики для замещения офицерских вакансий. Благодаря этому приказу, мне удалось получить разрешение вернуться на позиции, где мне хотелось присутствовать при последнем акте войны- заключении перемирия.

Было известно, что тотчас по ратификации мирного договора произойдет встреча русских и японских парламентеров и что встреча эта состоится между нашими и японскими передовыми постами на линии железной дороги.

Мне повезло. 28-го августа, в день заключения перемирия, я, в качестве начальника заставы на Зеленой сопке, был свидетелем встречи парламентеров.

Около 11 часов утра к нашей заставе, в сопровождении командира корпуса, начальника передового отряда, нескольких адъютантов и полевых жандармов, подъехал генерал квартирмейстер штаба главнокомандующего.

Спешившись начальство начало смотреть в сторону неприятеля, с нетерпением поджидая появления японских парламентеров. Но японцы, как победившая сторона, не торопились и заставляли себя ждать.

Более часа провели наши парламентеры на {63} Зеленой сопке и, проголодавшись, приступили, было к завтраку, как вдруг с японской стороны показались несколько всадников. Передовой вез белый парламентерский флаг. Наши парламентеры бросили свой завтрак, сели на коней и поехали навстречу японцам. Высланный вперед трубач также развернул белый флаг.

Парламентеры встретились как раз по середине долины, разделявшей передовые посты обеих армий. С заставы было видно, как наш и японский генералы обменялись рукопожатиями, слезли с коней и уселись в тени дерева над развернутыми картами. Свита почтительно отошла в сторону.

Целый час просидели генералы под деревом, склонившись над картами.

Наконец, обменявшись снова рукопожатиями, они сели на коней и шагом поехали к своим позициям. Командир корпуса, поздравив находившихся на заставе солдат с заключением "почетного для России мира", объявил о прекращении военных действий.

Последний акт злополучной войны был сыгран. Занавес опустился.

Я вернулся в бригаду и с грустью думал, что через несколько недель буду произведен в прапорщики с тем, чтобы до конца демобилизации армии остаться в какой либо полуразрушенной манджурской деревушке.

Началось томительное стоянье под Годзяданью. И офицеры, и солдаты стремились домой, но было ясно, что о скором возвращении в Россию нашего корпуса, который прибыл на театр военных действий одним из последних, не может быть и речи. Так прошел весь сентябрь. До нас стали доходить известия о происходивших в России беспорядках и волнениях. Среди солдат началось брожение. Раздавались голоса, что и солдатам надо устроить "забастовку" и требовать {64} от начальства немедленного возвращения мобилизованных частей в Россию.

Чтобы подтянуть армию и восстановить заметно упавшую дисциплину, главнокомандующий приказал ежедневно производить строевые занятия, развлекать солдат гимнастикой, играми и музыкой. Но эти мероприятия не достигали цели и армия, деморализованная уже после мукденского поражения, с каждым днем все более и более разваливалась.

Я стал часто ездить в Годзядань, где в штабе главнокомандующего можно было узнать свежие новости и купить столичные газеты.

В одну из таких поездок я встретился со своим товарищем по Пажескому корпусу - графом Милорадовичем. За год до войны Милорадович, отличавшийся взбалмошным характером, несмотря на хлопоты своих влиятельных родственников, был исключен из корпуса. В начале войны он поступил добровольцем в один из казачьих полков, а так как генерал Линевич приходился ему дядей, то вскоре попал в его свиту.

Милорадович был в форме казачьего урядника и на груди его красовались два георгиевских креста.

Мы обрадовались друг другу и Милорадович потащил меня завтракать в штабную столовую. В штабе главнокомандующего Милорадович был своим человеком, имея свободный пропуск в поезд генерала Линевича. Мы вошли с ним в роскошный вагон ресторан, где, сидя за столиками, накрытыми белоснежными скатертями, завтракали штабные генералы и офицеры.

За время войны я отвык не только от той роскоши, которая царила в поезде генерала Линевича, но даже от простейших культурных привычек. В потертом мундире и порыжевших, давно нечищеных сапогах я чувствовал себя крайне стесненным, попав в общество элегантно одетых штабных. Зато Милорадович чувствовал себя здесь {65} настоящим хозяином. Он непринужденно здоровался и шутил с штабными офицерами, покрикивал на прислугу и, называя генерала Линевича "папашкой", спрашивал у вестовых, почему главнокоман-дующий до сих пор не является завтракать?

После завтрака Милорадович проводил меня на станцию, где я встретился с другим своим однокашником - бывшим фельдфебелем Пажеского корпуса и камер пажем Государя - Верховским. В начале 1905 года за какой-то серьезный проступок Верховский был лишен камер пажеского звания и переведен унтер офицером в действующую армию. Пробыв некоторое время в передовых отрядах, он получил Георгия и ожидал теперь производства в подпоручики.