Николай Воронович - Русско-Японская Война (Воспоминания)

• Название: Русско-Японская Война (Воспоминания)
• Автор: Николай Воронович
• Жанр: История

---

- Полно вам, прапорщик, поражать перстом супостатов, - говорил доктор: дело совсем не в том, что у японцев на две - три дивизии больше, чем у нас, а в том, что, во-первых, каждый японец знает, за что он воюет, во-вторых, с радостью идет в бой и, в-третьих, верит в своих начальников. А полюбуйтесь-ка на наших "курлябчиков" (так называл фельдфебель Оцепа призванных из запаса польских крестьян), которые, по-вашему, горят желанием сразиться с супостатом. Да ведь они волками воют в теплушках и проклинают совсем не японского Микадо, а скорее нас с вами.

- Что с вами спорить, перебивал его Сахаров: вы - нигилист и радуетесь каждому поражению России. Я и говорить с вами больше не хочу.

Но доктор был прав. Отбывая дневальства в теплушках моего взвода, я наблюдал за настроением наших солдат и видел, как они "рвались в бой". Три четверти из них были крестьянами Седдецкой, Ломжинской и Люблинской губерний и плохо говорили по-русски. Будучи отцами семейств (некоторые имели даже женатых сыновей), они тосковали по оставленным хозяйствам и целыми днями мрачно молчали, покуривая трубки и греясь у печки. Ни смеха, ни песен никогда не доносилось из их теплушек. Но "курлябчики" оказались, однако, более дисциплинированными, чем наши кадровые солдаты.

Последние, люди молодые и в большинстве неженатые, ехали на войну с легким сердцем, все время горланили песни, играли на гармониях, шутили и смеялись, но одновременно - жестоко {14} пьянствовали и почти на каждой большой станции устраивали дебоши. Ежедневно на тех разъездах, на которых наш эшелон простаивал по несколько часов, пропуская вперед пассажирские поезда, фельдфебель Иван Иванович Оцепа выстраивал перед окнами офицерского вагона шеренгу протрезвившихся буянов, осужденных простоять положенное число часов "под шашкой".

Право наложения такого наказания принадлежало по уставу лишь командиру и старшему офицеру, но в нашей батарее большинство поставленных под шашку было наказано прапорщиком Сахаровым, который сам постоянно находился в полупьяном состоянии.

Гогин открыто возмущался этим, но Сахаров отвечал доктору, что он по долгу службы обязан наказывать солдат и что такими наказаниями он "подымает дух батареи".

По расписанию мы должны были прибыть в Мукден на 40-й день, но уже вскоре после Вязьмы начали сильно опаздывать, а в Челябинск прибыли с опозданием на 48 часов.

Перевозка войск на театр военных действий происходила удивительно медленно и небрежно. Казалось, что мы хотели показать Европе, что события на Дальнем Востоке нас совершенно не беспокоят. Следуя по одноколейному пути, эшелоны простаивали часами на каждом разъезде, не только ожидая встречные, но и пропуская вперед все пассажирские и даже товаропассажирские поезда. Такой порядок можно было еще как-нибудь оправдать в Европейской России, где и движение было более интенсивным и где задержка пассажирских поездов отражалась на согласовании их в узловых пунктах. Но на Самаро-Златоустовской и Сибирской дорогах, на которых в то время не было ни одного узлового пункта, это ничем не оправдывалось.

К концу 1904 года Сибирская, Забайкальская и Вост. Китайская дороги, несмотря на одну {15} колею, могли пропускать до 16 пар поездов в сутки, следовательно перевозить ежедневно целую дивизию. А на самом деле в Харбин прибывало всего 4 эшелона в сутки, т. е. не более одного полка. В результате - перевозка 4-х корпусов, начавшаяся в декабре 1904 года, закончилась лишь в июне 1905 года и к началу мукденского боя ни один из мобилизованных осенью 1904 года корпусов не прибыл в действующую армию. А кто знает - не сыграли бы эти корпуса решающей роли под Мукденом?

Перевалив через Урал, наш эшелон послал в "Новое Время" традиционную телеграмму, в которой были указаны номер эшелона, батареи и бригады. Тогда никому и в голову не приходило, что по таким телеграммам японский генеральный штаб определял с точностью какие новые части вливаются в нашу Манджурскую армию.

Как, вероятно, смеялись японцы, читая в наших газетах громовые статьи о необходимости борьбы с японским шпионажем!

{16}

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Эшелон наш продвигался с большим опозданием, простаивая на некоторых станциях и разъездах по 5 - 6 часов. Стояли сильные морозы. Как в офицерском вагоне, так и в солдатских теплушках было холодно и ощущался недостаток в дровах. Мы проезжали по безлесной Барабинской степи и, хотя на всех разъездах имелись большие запасы дров, но эшелон не имел права пользоваться ими. В расписании были точно указаны станции, где эшелоны могли снабжаться дровами, получать хлеб и горячую пищу, А отступлений от расписания (за исключением самого главного - расписания движения) не полагалось.

К счастью у нас была своя походная кухня, почему мы, независимо от расписания, могли аккуратно два раза в день получать горячие обед и ужин.

Но с дровами дело обстояло плохо. Солдаты были вынуждены либо красть железнодорожные дрова, либо жечь деревянные приспособления теплушек.

Подъезжая к Иркутску, мы узнали из московских газет (скорый поезд доставлял их на шестой день) о начавшемся под Мукденом большом сражении.

Первые донесения главнокомандующего дышали бодростью и наш "непобедимый" прапорщик с торжеством потрясал газетами перед доктором. Но Гогин не сдавался и советовал Сахарову не праздновать заранее победы.

- Так, по-вашему, мы и этот бой проиграем? - спрашивал Сахаров.

{17} - Обязательно проиграем, если еще не проиграли.

- Да как же мы можем его проиграть, если после Шахэ в армию прибыли три свежих корпуса и начинает прибывать еще наш, четвертый?

- Видите ли, отвечал доктор: если наша армия усилилась на три корпуса, то за это время японский главнокомандующий получил целую армию Ноги, освободившуюся после сдачи Порт-Артура. Это, во-первых. А, во-вторых, вы сами видите, как нас везут на фронт. Бой начался, судя по телеграммам, 8 дней тому назад, а мы еще и до Иркутска не доехали. В лучшем случае мы доползем до Мукдена через две недели, но я готов держать пари, что мы до Мукдена вообще не доедем, так как к этому времени он будет уже в японских руках.

Доктор и на этот раз оказался прав, однако не только Сахаров, но и другие попутчики не хотели верить его предсказаниям.

Медленность нашего продвижения нервировала молодежь (меня и двух подпоручиков). Мы боялись, что опоздаем к развязке и не примем участия в происходящем решительном сражении.

На каждой большой станции мы бросались к книжному киоску и покупали свежие газеты, впиваясь глазами в телеграммы главнокомандующего. Но из этих телеграмм трудно было выяснить действительное положение на фронте. В них говорилось об отдельных маловажных эпизодах: о геройском подвиге какой-либо охотничьей команды, о лихом отражении японской атаки на какую-то сопку, или о пленении одного японского офицера.

Под впечатлением известий о завязавшемся сражении, Деггелер счел нужным начать занятия с батареей. Во время движения поезда он собирал в своем купе офицеров и {18} фейерверкеров, а на остановках вызывал из теплушек солдат, которых заставлял упражняться в сигнализации.

Мукденский бой отразился также и на движении нашего эшелона. Очевидно было дано распоряжение ускорить движение воинских поездов. Поэтому от станции "Зима" мы помчались вперед со скоростью курьерского поезда, не пропуская больше пассажирских поездов и не останавливаясь на разъездах.

Простояв под Иркутском, на станции Иннокентьевской три часа, чтобы дать возможность нашим солдатам попариться в прекрасно оборудованной этапной бане (а это было далеко не лишним после 30-ти дневной дороги), мы поздно вечером двинулись к Байкалу и на рассвете прибыли на станцию Лиственничную, на берег озера.

Никогда не забуду того впечатления, которое произвел на меня Байкал. Поезд наш тихо шел по самому берегу скованного льдом "священного моря", противулежащий берег которого, окаймленный высокими горами, казался таким близким, а на самом деле находился от нас в 80-90 верстах. Жуткая, дикая красота, мертвое и в то же время прекрасное царство. И среди этой, скованной льдом пустыни, - извивающаяся по крутому обрыву бесконечная пара рельс скрывающаяся на каждой версте в прорезанных сквозь грандиозные скалы туннелях.

К вечеру мы прибыли на восточный берег Байкала, на станцию Мысовую, откуда начинается Забайкальская дорога.

Через день мы поднялись по красивой петле на перевал Яблонового хребта и поезд наш вошел в длинный туннель, на западном портале которого было написано "к Великому океану", а на восточном - "к Атлантическому океану". Спустившись с Яблонового хребта мы стали приближаться к границам Китая.

В Чите мы узнали из газет об {19} оставлении Мукдена.

Известие это сильно нас удручило.

Наше маленькое общество собралось в купе, отведенное под столовую. Обыкновенно наши обеды протекали шумно и весело. Штабс-капитан Падейский развлекал нас интересной беседой, весельчак Митрофанов острил, Сахаров спорил с доктором, а подпоручики подзадаривали спорящих. На этот раз в столовой царило угрюмое молчание. Даже никогда неунывающий Митрофанов и тот сидел молча, нахохлившись в своем углу. Штабс-капитан нервно курил, а командир с Сахаровым молча чокались и хлопали рюмку за рюмкой.