Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Том 2

• Название: Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Том 2
• Автор: Андрей Болотов
• Издательство: Терра
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-85255-384-0, 5-85255-382-4

Автор этой книги Андрей Болотов - русский писатель и ученый-энциклопедист, один из основателей русской агрономической науки.

Автобиографические записки его содержат материалы о русской армии, быте дворян и помещичьем хозяйстве. Он был очевидцем дворцового переворота 1792 года, когда к власти пришла Екатерина II. Автор подробно рассказывает о крестьянской войне 1773 - 1775 годов, описывает казнь Е. И. Пугачева. Книга содержит значительный исторический материал.

---

 Но что ж воспоследовало? — Не успели мы несколько верст отъехать, как я, лежучи в жару и почти в беспамятстве, услышал вдруг стоявшего за возком человека чхнувшаго. Как исстари у нас у всех затвержено, что чхание больному человеку полезно и всегда хорошим будто признаком бывает, то позавидовал я тогда чхнувшему человеку и стал желать, чтобы и со мною случилось тоже.

 — «Ну, если б так–то и мне случилось чхнуть, — мыслил и говорил я тогда сам себе, — как бы это хорошо было! Но вот ко мне чох не приходит».

 В самую сию минуту попадись нечаянно мне на глаза одна торчавшая с боку из под пуховика сенинка, и вдруг приди мысль и охота вытащить ее и поковырять концом оной у себя в носу и испытать, не могу ли я насильно возбудить в себе чхание. Ненарочнвц опыт сей мне и удался весьма счастливо: я чхнул и так обрадовался тому, что перекрестился и благодарил за то Бога. Потом повторил я оный еще раз, и до тех пор щекотал сенинкою в носу, покуда не чхнул вторично. Более сего не стал я сего делать. Показалось мне, что голова моя заболела от того еще более; итак, я перестал. Но как неописанно удивился и обрадовался я, когда по прошествии немногих минут после того, почувствовал я, что жар во мне приметно уменьшился, пульс не так крепко, часто и сильно бился, и мне как–то уже легче стадо.

 — «Ах, батюшки мои! возопил я сам в себе тогда в мыслях: уже не чхание ли произвело во мне сию скорую и удивительную перемену? Ей–ей! продолжал я, — и чуть ли не от того? Чханье производит во всей внутренности нашей особливого рода революцию и власно как некакого рода удар и на полсекунды останавливает даже всю кровь, в ее беге и движении. И почему знать, может быть самая сия полусекундная остановка, по законам движения, делает уже великое уменьшение в скорости ее движения; а как от сей скорости движения оной происходит и жар самый, то натурально, должен уже уменьшится и оный некоторым градусом».

 Сим образом заключал я, и чем более о том мыслил, тем вероятнейшею казалась мне моя догадка и побуждала меня повторить еще сей опыт. Я тотчас отыскал опять свою сенинку, и ну опять легохонько ковырять в ноздрях и щекотить ею внутренность оных. И старание мое было опять не тщетно. Я чхнул опять один раз, повторил сие, а потом опять перестал. От сего повторительного чхания жар мой еще того более уменьшился, и чрез несколько минут сделалось мне так легко, что я почти не чувствовал себе жара и тягости, и к превеликому удовольствию всех моих спутников, при приезде на ночлег, вышел из возка сам и был почти совершенно здоровым.

 Я не преминул рассказать им о нечаянном своем опыте, и они дивились тому, но не хотели никак его уважить столько, сколько казался мне он уважения и особливого внимания достойным. Он и действительно был таковым, и нечаянное происшествие сие, как могущее обратиться в пользу всему человеческому роду, достойно записано быть в летописях и истории медицинской.

 В последующие потом времена не преминул я повторять сей опыт несметное множество раз как над собою, так и над многими другими, и всегда производил он наивожделеннейшее действие, и многократная опытность доказала мне, что нужно только не запускать болезни, и не давать жару слишком увеличиваться, но захватывать его тогда, когда оный только что зачинается; и как скоро голова заболит и пульс станет скоро и сильно биться, то и надобно уже спешить производить в себе чхание и не более двух раз одним приемом, а повторять то минут через десять. Наконец узнал я, что и производить сие чихание всего удобнее и скорее можно свернутою трубочкою и с заверченным концом бумажкою. Ибо таковая, будучи всунута в ноздри и там излегка ворочаема, возбуждает зудение и производит чох.

 Таким образом, нечаянная и напугавшая меня и всех нас моя болезнь вреда мне не причинила, а послужила поводом и случаем к открытию весьма важному и полезному.

 Впрочем обратное наше путешествие было нам хотя уже не таково сытно как прежнее, но причине наступившего великого поста и самой первой недели оного, — однако довольно весело и приятно Дни были уже тогда более, погода теплее, дороги лучше, а и рыбы могли мы доставать себе повсюду довольно и дешевою при том ценою.

 В селе Избыльце, на реке Оке, славящемся своими садами, накупили мы не только множество тамошних прекрасных и вкусных яблок, но и самых почек или яблоновых семян, которые по приезде домой тотчас зарыл я в землю, а весною посеяв получил целую грядку почек, из которых многие, будучи рассажены но местам и выросши большими, довольствуют и веселят меня и поныне прекрасными вкусными своими плодами, ибо вышли от них многие оригинальные и хорошие породы яблок.

 В пригороде Вязниках случилось нам стоять на такой квартире, где делалися простые медные оклады к образам, продаваемые так дешево, и я с любопытством расспрашивал мастеров о всем производстве работы сей.

 В другом из тамошних больших сел, во время обеда удивил нас хозяин предложением своим, не угодно ли нам горчицы к приправливанию еств наших. «Очень хорошо, — сказали мы: когда есть у тебя так подавай!» и любопытны были очень видеть, какая б такая была у него горчица. Но как удивились мы, когда подал он нам деревянную стамушку с натолченным мелко и просеянным стручковым диким перцем.

 — «Так это–то твоя горчица, сказали мы усмехнувшись. Покорно благодарим за нее; но это кушай ты сам, ежели можешь, а мы к ней непривычны: она слишком горька и едка».

 Сим образом ехали мы обратно в свои пределы и провели опять в путешествии сем более недели, и доехали наконец до Москвы благополучно. Но я–таки не избежал от некоторого для себя огорчения во время езды сей.

 На одной руке моей, и что всего досаднее, на самом наружном сгибе локтя сядь чирей, и в немногие дни так увеличился, что я от него ночи две вовсе спать не мог, а дорогою он меня неведомо как мучил и беспокоил. Болезни сей я хотя и часто подвержен был в моей молодости, но никогда не имел на себе такого страшного и мучительного чирья, которого о величине можно было по тому судить, что стержень его, который вынут был из оного по созрении, величиною был с орех простой. Но по счастию успел он созреть, прорваться и почти совсем зажить до шестого моего тогда приезда в Москву, где ожидало меня другое и весьма огорчившее меня происшествие.

 Тут нашел я дядю своего Матвея Петровича лежащего больным, и болезнь его была такого рода, что я не надеялся уже, чтоб он от ней выздоровел, но почитал ее почти за верное ведущею его ко гробу. Сие огорчило меня очень, ибо я любил искренно сего близкого родственника своего. Но он опечалил меня еще более, сказав, что между тем покуда я ездил в Цивильск, а именно февраля 10–го дня, преселился в царство мертвых и другой дядя мой, Тарас Иванович Арсеньев.

 Сие известие поразило меня тем более, что я сего милого и любезного своего родственника оставил при отъезде своем совершенно здоровым и в таких еще летах, что не можно было никак ожидать столь скоро его кончины. Но злая горячка не разбирает ни лет, ни здоровья, но низводит во гроб и старых и молодых и крепких и слабых, и здоровых и нездоровых. Оставшая после его жена, Катерина Петровна, была в самое то время на сносях беременна, как он скончался, и кончина его произвела столь великое действие и имела столь великое на нее влияние, что она вскоре после того родила сына, у которого на одной руке не было нескольких пальцев. Сей сын ее жив еще и поныне и весь свой век руку сию принужден носить в перчатке. Вот что могут производить жестокие печали во время беременности женщин.

 Мы как ни спешили возвращением своим в дом, но за долг почли побывать у сей до крайности огорченной и лежавшей тогда еще от родов в постеле нашей родственницы, и нашли ее в жалком положении; она рассказывала нам со вздохами о кончине дяди и о несчастии, случившемся с ее новорожденным и единым только сыном, и брали в огорчении ее истинное соучастие.

 Повидавшись с нею и исправив прочие надобности, какие имели в сем столичном городе, не стали мы долее в оном медлить, но поспешили окончить свое путешествие, и в 7–й день месяца марта возвратились в свой дом благополучно.

 Но нас встретили и тут таким известием, которое огорчило нас вновь и очень много. Одной из приданых женщин, перевезенной с мужем ее, ткачем, к нам в деревню и женщине молодой и изрядной, вздумалось что–то лишить самой себя жизни. Ее нашли удавленною на своем поясу, и никто не знал, да и после никогда не узнали, чтоб собственно побудило ее к такому пагубному предприятию: ибо не было ей ни от кого ни малейшей изгоны и она любима была не только мужем, но и всеми нами.

 Сим образом кончили мы свое дальнее путешествие, а вместе с ним дозвольте мне кончить и письмо сие, достигшее уже давно до своей величины определенной, и сказать вам, что я есмь, и прочая.

ПЕЧАЛЬНЫЕ ПРОИСШЕСТВИЯ.