Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Том 2

• Название: Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Том 2
• Автор: Андрей Болотов
• Издательство: Терра
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-85255-384-0, 5-85255-382-4

Автор этой книги Андрей Болотов - русский писатель и ученый-энциклопедист, один из основателей русской агрономической науки.

Автобиографические записки его содержат материалы о русской армии, быте дворян и помещичьем хозяйстве. Он был очевидцем дворцового переворота 1792 года, когда к власти пришла Екатерина II. Автор подробно рассказывает о крестьянской войне 1773 - 1775 годов, описывает казнь Е. И. Пугачева. Книга содержит значительный исторический материал.

---

 Не могу изобразить, как мне и брату моему было тогда на него досадно и как бранили мы тогда и его, и всех гостей его, и все их куликанье {Пьянство.} и бражничество. Уже жили мы целую почти неделю по пустому и для одного сего Рахманова, и упускали чрез то наилучшее время к обратной езде в свои домы. Досада моя была так велика, что мне не хотелось ни за какое дело приняться, а потому, чтоб не так было скучно, то почти против хотения своего согласился в этот день опять ехать к приславшему нас звать к себе опять обедать г. Тараковскому, которого нашли мы лежавшего даже в постели и насилу вставшего от похмелья. Мы пробыли у него весь сей день, и тем охотнее, что он не был уже таковым, как в прошедший день, но в полном и совершенном своем разуме.

 Наконец наступил и последующий важный и решительный день. Судьба восхотела сделать его, власно как нарочно, со всех сторон для нас трудным. Самая погода переменилась, и из прекрасной сделалась самою скверною, холодною, ветреною, пасмурною и ненастною.

 Я остолбенел почти, увидев сие и услышав шум и свист ветра еще ночью при просыпании, ибо думал, что в сей день сия дурная погода к выезду на поле не допустит г. Рахманова.

 — Понесет ли его нелегкая! — думал и говорил брат мой, — этого бушму {Бушма — брюква, толстая женщина, толстуха — здесь презрительно.} и брюхана {Брюхан — толстопузый, пузан.} в такую дурную погоду.

 Я сам был такого же мнения и не спешил нимало одеваться и готовиться к езде в поле. Но все мы в сей раз в заключениях своих обманулись. Г. Рахманов был на сей раз так честен, что сдержал свое слово, и несмотря на всю дурную погоду, выехал.

 Сперва сказали было нам, что он вовсе не поедет; и сие так меня вздурило, что я, разбранив и разругав его заочно, положил сам собою все кончить и послал приказчика некоторые недорезанные черты дочерчивать, а сами расположились уже за непогодою в поле в сей день не ездить; но как же нас встревожили и удивили другие, прибежавшие сказать, что Рахманов уже со двора выехал и в степь отправился.

 — Давай, давай скорей одеваться, — закричали мы, — седлай скорей лошадей!

 И как по дурной погоде и по короткости времени было тогда не до уборов, то сел я в тулупе, в каком ходил, на лошадь, надев на себя только фуфайку и сверху епанчу и укутавшись сколько мог лучше от стужи; а в таком же убранстве был и мой брат и слуга третий, с нами тогда только приехавший, ибо за короткостию времени и за отсутствием приказчика и взять множайших людей с собою было некогда и некого.

 Теперь опишу я вам сие достопамятное наше с Рахмановым свидание и бывшую с сим алчным и гордым человеком разделку; и опишу все происходившее у нас подробнее, для того чтоб вы могли усмотреть всю дурноту характера сего человека, также после увидеть, как судьба восхотела его наказать за его ненасытство и за наглое нас, а особливо меня, притеснение, и удивиться тому, что он всеми тогдашними своими наглостями и стараниями присвоить себе беззаконным образом степь вместо мнимой себе пользы основывал только мне превеликую и совсем даже мною никогда не ожидаемую выгоду и заботился и трудился тогда, сам не зная о чем и для кого.

 Однако, как сие не прежде произошло, как по прошествии многих лет и уже после его смерти, и о сем услышите вы после, то теперь возвратимся со мною и поедем вместе горе свое мыкать в степь для разделки с гордо–пышным, алчным и наглым богачом.

 Ветер был преужасный и притом резкий и весьма холодный, и погода пасмурная и самая дурная. Мы не успели выехать за рощу, как почувствовали всю его суровость, и раз сто сказали с братом изрядное словцо г. Рахманову заочно, а с другой стороны и спасибо говорили, что, по крайней мере, выехал. Но, как то ни было, но мы приехали, наконец, на спорное место, но тут не нашли еще никого, а увидели только вдали двух верховых.

 Дождавшись оных к себе, усмотрели мы, что были то два однодворца, наперсники и любимцы г. Рахманова: оба моты, оба мошенники, оба врали и шутники и оба находящиеся в милости у Рахманова и всегда его забавляющие. От них услышали мы, что Рахманов действительно выехал и находится уже в своем хуторе, построенном им года за два до того нагло в нашей Ложечной–вершине, и что они отставали от него для ловли зайца. А тотчас после сего и приехал к нам человек от Рахманова звать нас к нему, куда мы тотчас и поехали.

 Г. Рахманов выехал на свидание сие с великою помпою и штатом, в одноколке или паче колеснице, запряженной шестью дорогими лошадьми, а сверх того была у него заводная, верховая, дорогая лошадь, убранная вся в золоте и гасах {Гас — позумент, галун, серебряная и золотая тесьма.}. Сам он, дожидавшийся нас в избушке, убран был также в мундире гвардейском и очень по–летнему. Впрочем, приметно было очень, что дело было с похмелья и он исковеркался и изломался.

 Он принял нас с учтивостью и подчивал водкою и вишневкою, а сам для нас выпил чарку водки. И тогда представилось мне страшное и удивительное зрелище. Не успел он выпить, как начало его мутить и коверкать, и ровно так, как бы находился он в припадке. Дивился и не знал я, что о сем думать и тем паче, что продолжалось сие с добрую четверть часа. Наконец, кончилось тем, что его вырвало и он нам разрешил сию загадку, сказав, что сие всегда с ним бывает, как скоро он одну чарку после обеда или съев только один кусок хлеба выпьет, а не евши хоть десять, так ничего.

 После сего начал он нам рассказывать, кто у него были гости и как они с ним много пили.

 — Поверите ли? — говорил он. — Иных так и волочили без памяти.

 «Изрядная похвальба! — думал я сам в себе. — А ты, небось, друг, таков же был!!!»

 Поговоря кой о чем и обогревшись, согласились мы начинать свое дело. Он сел на своего коня, богато убранного, которого пошедший дождь мочил тогда очень хорошо, и одевшись в холодный плащ, поехал, последуем будучи множеством верховых людей; а мы в своем смиренном виде потащились также и выехали на спорное место.

 Но прежде, нежели начну вам описывать все наше происхождение, расскажу вам, сколько нас было. У г. Рахманова при боце {Сбоку.} был, во–первых, его вор приказчик, плуг, какого более быть не можно. Во–вторых, человек шесть верховых лакеев; в–третьих, старосты со всех деревень с бородами; в–четвертых, наконец, оба помянутые шуты, вертящиеся около него как дьяволы. С нашей же стороны был я только сам–третий, как выше упомянуто; ибо, по несчастию, не было со мною и моего приказчика, который далеко от того места чертил землю, и мне вскорости за ним послать было некогда и некого. По счастию, знал я уже сам все места и обстоятельствы. Не успели мы таким образом выехать, как начался у нас тотчас спор. Он начал утверждать свою окружную, а я ее оспаривать; но что мне было с таким человеком сделать, который надут был своею силою, объят беспримерною завистью и который насильно хотел черное сделать белым.

 — Это не дикая степь, а покос в нашей дачной окружной!

 — Да и вот тебе на! — хотя мы, действительно, на некошенном ковыле и нимало на покос не похожем месте стояли; и мы что ни говорили, но все наши слова были как в стену бросаемый горох. Уже я чего и чего не делал: и досадовал, и смеялся, и кричал, и доводил доводами, но ничто не помогало. Одним словом, не говори ему ничего о покупке, а говори о полюбовном разводе. Купить здесь нельзя, да и только всего. Что ты изволишь? — «Хорошо!» — говорю ему, асам в себе думаю, быть хотя и уступить, но развестись бы только с сим бешеным и вздорным человеком.

 Мы простояли на том месте и прокричали с полчаса целые. Ветер и дождь был сильный, и мы принуждены были стоять спиною от оного, ибо прямо стоять возможности не было. Наконец, усмотрев я, что по–пустому кричать нечего, предложил, чтоб начать разводиться.

 — «Хорошо! — сказал он. — Изволь показывать ваш отвод».

 Тогда стал я показывать ему свои вехи и говорить, что для его хутора останется места еще довольно, но статочное ли дело, чтоб его ненасытным глазам показалось довольно. Одним словом, где было сто сажен, тут без стыда и совести и насильно делал он только двадцать, и ты и не помышляй его уверить о противном. «Тесно», да и только всего; твердил только, что у него дачи много и спрашивал, сколько ее у меня? Как скоро упоминал я ему о покупке, он опять начинал беситься. Наконец, спрашиваю его, где ж бы был его отвод. Тогда велел он вести своему приказчику, и мы поехали за ним.

 Он довел до своей черты, сделанной самовольно минувшею только весною, и которою чертою отхватил он несколько наших пашень. Я начал ему выговаривать об оных и изображать, что это первый пример в государстве, чтоб купленную уже и такую землю, за которую деньги заплачены, отнимать нахальством. Не успел я сего выговорить, как Рахманов мой вспыхнул как порох и заблевал огнем и пламенем.

 — Не хочу, сударь, отводить, когда так; что за межевщик, наставил себе вех! Великая диковинка! Посмотрю я на них! Отыму, сударь, по самое и Середнее–Ложечное! Поди проси на меня {Судись со мной.}! ничего не сделаешь!