Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Т. 3

• Название: Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Т. 3
• Автор: Андрей Болотов
• Издательство: Терра
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-85255-385-9, 5-85255-382-4

Автор этой книги Андрей Болотов - русский писатель и ученый-энциклопедист, один из основателей русской агрономической науки.

Автобиографические записки его содержат материалы о русской армии, быте дворян и помещичьем хозяйстве. Он был очевидцем дворцового переворота 1792 года, когда к власти пришла Екатерина II. Автор подробно рассказывает о крестьянской войне 1773 - 1775 годов, описывает казнь Е. И. Пугачева. Книга содержит значительный исторический материал.

---

 Кроме сих двух домов имел я еще случай угощать у себя еще одного соседа, жившего гораздо ближе всех их; но сей был хотя очень умный человек, но, по неумеренной своей привычке к питью, служил мне более в отягощение нежели в удовольствие, и я не рад даже бывал, когда случалось ему ко мне приезжать, а потому сам никогда и не бывал у него, как он меня о том ни спрашивал.

 Был то г. Шишков, Герасим Никитич. Но мог ли я тогда себе вообразить, что впоследствии времени судьба сопряжет меня с сим домом не только дружеством, но и теснейшими узами!

 Итак, свидания с помянутыми двумя фамилиями и приезды их к нам начинали делать житье ваше в Богородицке не таково уже скучным, как то было сначала. Когда же никого не было из посторонних, то помянутый немец Вильгельмсон всем обращением своим доставлял нам неведомо сколько удовольствия, и нередко доводил нас до слез от смеха. Я упоминал уже, что мы по чрезвычайной бедности приобщили его к своим домашним. И как он действительно начал сына моего учить немецкой азбуке и чтению, что учить он был в состоянии, и был человек хотя очень добрый своим характером, но самая простота и по многим отношениям иногда очень и смешон, то нередко подавал он нам повод к разным шуткам и издевкам над собою, а иногда предпринимали мы делать над ним и самые проказы родов разных. Как, например, всклёпывали на него небылицы, затевали разные истории, смеялись и хохотали над ним по поводу оных, и так далее и всем тем доводили его иногда и до сердца и до смеха, и радости и горя. Словом, он был у нас изрядным полушутиком, хотя мы все его душевно за бесхитростную его простоту любили и всегда сообществом его, а особливо без посторонних людей, были довольны.

 Но ничем он нас так не утешал, как чрезвычайною боязнию мертвецов. И как дом мой был подле самого бывшего в старину тут кладбища, и ему от нас после ужина ходить надлежало на свою квартиру всегда ночью, то всегда была ему ходьба эта превеличайшею комиссиею, а особливо потому, что мы всегда не упускали нагонять на него более страха и боязни разными историями о ходящих будто мертвецах, привидениях и страшилищах; и не один раз случалось, что мы со смеху помирали, видя бедняка сего дрожащего ажно от страха и боязни при слушании таких вымышленных повестей, которым он, до простоте своей, верил совершенно.

 Но никогда он нас так не утешил, как при одной вымышленной и сделанной нами над ним проказы. Каким–то образом узнали мы, что он волочился до сего за одною горничною девушкою предместника моего, князя Гагарина, и был влюблен в нее по уши, хотя оная нимало ему в том не соответствовала. И сего одного довольно уже было ко всегдашним над ним смехам и труненьям. Мы всклепали уже от себя, что и она будто очень в него влюблена была, и что тогда по слухам, доходившим до нас, умирала почти об нем с тоски и от разлуки. Друг наш тому и поверил, и у него даже ушки смеялись, когда случалось нам о том разговориться. Но несчастие его хотело, чтоб девушка сия, действительно будучи уже в деревне, около сего времени умерла. Боже мой! какое было на него тогда горе, когда узнал он о том с достоверностью; ибо сперва долго не захотел он тому верить, и какой опять повод был нам над ним хохотать, притворно об нем тужить, и над ним и горем его смеяться!

 Но сего было еще недовольно, а догадало нас воспользоваться сим случаем далее и затеять, что будто она умершая ходит до ночам по тем местам в Богородицке, где прежде сего она живая хаживала, и что будто ее уже неоднажды и многие видали. Чтоб сделать ему историю сию вероятнейшею, то смастерили мы так, что услышал он ее в первой раз совсем не от нас, а от Варсобина и некоторых других жителей богородицких, и между прочим от таких, которые будто сами ее по ночам видали. Боже мой! какой нагнали они тем страх на легковерного и простодушного простака сего, а особливо всеобщим уверением, что по всему видимому разгуливает она тут все из любви к нему и его ищет. «Ну, брат, Александр Давыдович! (сказал я, услышав о том пря нем будто впервые, и ничего о том не зная и не ведая), пропал ты теперь! Ну–ка ты ночью с нею повстречаешься и она за тобою погонится, что тебе тогда будет делать?» — «Тфу! тфу! тфу! она окаянная! (воскликнул он), сохрани меня от того Боже! Да я, мне кажется, на том же месте умру от того!» — «То–то право хорошо! (подхватил я), она тому будет и рада, и тотчас тебя цап–царап и утащит с собою!.. Нет, брат, не только умирать, но и трусить в таком случае не годится и мой совет, направлять тогда лыжи и бежать от нее тогда неоглядкою прочь». — «Да ну–ка она погонится?» (спросил он, действительно тому поверив). — «Ну, тогда нечего будет иного делать (сказал я), как креститься, твердить молитву и призывать всех святых на помощь; а когда то не поможет, то схватив, что попадется, бить тем, но не ниако как наотмашь, а не прямо. Помни это пуще всего, Александр Давыдович, и знай, что прямо бить мертвецов никак не годится». — «А я так не то думаю! (подхватил Варсобин), а мой згад скорей ухватить, обнять, да поцеловать, ведь она того–то конечно и добивается». — «И, что вы, Иван Иванович! (воскликнул мой Александр Давыдовнч). Статочное ли это дело? пропади она, проклятая! я обомру и увидев ее окаянную!»

 Сими и подобными сему рассказываниями и повторением того несколько дней сряду старались мы предуготовить его к той комедии, которую мы сыграть затевали. И как мы на него уже довольной страх нагнали, то и приступили к тому наконец в одну несколько лунную ночь. И вот что мы над ним сделали. Была у меня намалеванная на отрезной доске статуя в рост человека вышиною, изображающая горничную девушку, изрядно одетую и такую, какие в домах господских бывают. По особливому счастию случилось так, что другу нашему никогда еще ее у нас видеть не случилось, и он об ней вовсе не знал, ибо как она употребляема была для сада, то до привезении оной из Киясовки и спрятали мы ее до весны в кладовую, и не прежде о ней вспомнили, как при помянутой истории о девке. И сею–то самою статуею вздумалось нам его постращать, почему для самого того и выдумали помянутую историю. И как она была так велика, что позади ее можно было спрятаться небольшому человеку, то приделали к ней сзади рукоятки, и велели одному из своих слуг, небольшого роста, вынесть ее на улицу и за несколько десятков сажен спрятавшись за угол, дожидаться как пойдет от нас наш Александр Давыдович, и тогда бы спрятавшемуся за нею, и неся ее пред собою, идти к нему на встречу.

 Устроивши все сие, продержали мы его нарочно подолее после ужина и почти до самой полуночи, и настращав его всякими разговорами о мертвецах и привидениях, распрощались с ним и проводили его даже до крыльца, и по выходе его из сеней не только затворили оные, но и заперли засовом. После чего побежали мы все в кабинет смотреть в окно, что будет.

 Друг наш, ничего о том не зная и не ведая, шел себе спокойно. Но не успел он десятков двух–трех сажен отойти от дома, как и мелькнуло ему вдали нечто похожее на человека. Сие вдруг его остановило и заставило, нагнувшись, посмотреть пристальней; но не успел он хорошенько воззриться и увидеть движущуюся статую, и по–видимому, идущую к нему на встречу, как вдруг, обернувшись, направил лыжи назад. Сперва бежал он все еще молча, но как любопытство побудило его обернуться я поглядеть назад, то увидев, что она за ним гонится, завопил во все горло: «ай! ай! ай! ай! ай! ай!» бросился без памяти уже бежать, и прямо опять ко мне на двор и на крыльцо; но тут хвать за двери, — двери не растворяются. Он стучать, он кричать, чтоб скорее отперли, никто не слышит, а мнимый мертвец приближается! Господи, какая напала на него тогда беспритворная трусость! «Ах, батюшки мои! (кричал он), что мне делать? Ахти! что делать? Ахти! что делать? Двери заперты и конечно все спать полеглись», и не с другого слова, увидев дрова, складенные у решетки поленницею, прибежал к ней, и схватывая одно полено за другим, ну швырять их наотмашь и чрез себя в мнимого мертвеца, а сам, не смея и взглянуть на него, только кричал: «ай! ай! ай! ай! ай! ай!»

 Мы, смотря на все сие сокрывшись из окна, надрывались, или паче сказать, кисли от смеха. Но тогда уже не было нам более мочи терпеть, и мы велели ему отворить будто бы прибегшими людьми двери, и выбежали сами спрашивать, что за шум? и что такое? — «Чего, батюшка! (отвечал он задыхаясь от страха и вбежавши помертвелым в сени). Проклятая–то действительно за мною гналась!» — «Да кто такая?» — «Да девка–то княжая!» — «Что ты говоришь? нельзя статься!» — «Ей, ей! хоть теперь умереть, правда! хоть сами посмотрите, небось она тут–же, проклятая!» Тогда выбежали мы на крыльцо будто бы смотреть, но как статую давно уже прибрали к стороне, то стали мы говорить: «Где ж это, где? мы ничего не видим; ну, не почудилось ли тебе Александра Давыдович?» — «Какое почудилось! (кричал он), готов умереть в том, что ее видел и точно ее, и в таком же платье, как она хаживала!» — «И, что ты! что ты! подхватил я, нельзя этому статься, тебе повидилось разве так?» — «Какое повидиться! возразил он, до самых ворот за мною добежала, окаянная, и чуть было не схватила. Я всю почти поленницу расшвырял, бросая поленьями в нее, посмотрите хоть сами!». Тогда удивившись будто, велел я смотреть еще, не увидят ли чего, а между тем спрашивал его, как он кидал поленьями, не наотмашь ли? «Я и сам уже не помню! сказал он: и наотмашь и через себя, я Бог знает как». — «Ну, брат, подхватил я: конечно ты, кидая наотмашь, попал в нее, и оттого она сгибла и исчезла». — «Черт ее знает! А теперь воля ваша, я один уже никак не пойду, а пожалуйте человека два проводить меня». — «Изволь, изволь», сказал я, и нарядил двух людей провожать его.