Андрей Болотов - Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Т. 3

• Название: Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков Т. 3
• Автор: Андрей Болотов
• Издательство: Терра
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1993
• ISBN: 5-85255-385-9, 5-85255-382-4

Автор этой книги Андрей Болотов - русский писатель и ученый-энциклопедист, один из основателей русской агрономической науки.

Автобиографические записки его содержат материалы о русской армии, быте дворян и помещичьем хозяйстве. Он был очевидцем дворцового переворота 1792 года, когда к власти пришла Екатерина II. Автор подробно рассказывает о крестьянской войне 1773 - 1775 годов, описывает казнь Е. И. Пугачева. Книга содержит значительный исторический материал.

---

 — Очень хорошо! — сказал я ему на сие. — Делайте что хотите и что вы заблагорассудите.

 Получив от меня сие разрешение, он действительно чрез несколько дней после того дал ей сильное из ипекакуанного корня {Ипекакуана — рвотный корень, область распространения которого леса Бразилии. Издавна известен как важный врачебный препарат.} рвотное, но насмерть сам испужался, как рвотное, погнав из кишок и желудка помянутый кусок, оным совсем было сию бедную женщину, подавив, не задушило. Она была уже при самых дверях смерти, но по особливому счастию прошел, наконец, сей кусок сквозь глотку и упал в образе большого круглого и кровавого куска в таз, пред нею поставленный, и она чрез то благополучно и от смерти, и от болезни своей освободилась. Но каким удивлением обрадовавшийся тому лекарь поразился, увидев, что кусок сей в тазу с места на место, как нечто живое, двигался. Но удивление его увеличилось несказанно, когда при начатом трогании сего куска палочкою оный, как некакий тончайший пузырь, треснул и обнаружил во внутренности своей превеликую живую лягушку, или паче жабу, сгущенною кровью окруженную. Неожидаемое таковое и странное явление поразило лекаря и всех при нем бывших превеликим изумлением. Желая осмотреть и обмыть ее от прильнувшей к ней густой крови, схватил он ее бережно своими инструментами и, обмывши, едва стал обтирать, как увидел, что верхняя пестрая кожа на ней так была нежна и слаба, что при малейшем трении стиралась; почему, не желая ее повредить, и оставил он ее так, и, увидев, что она тотчас издохла, посадил для диковинки в спирт и привез ко мне для показания сей диковинки. Мы все также крайне удивились сему необыкновенному происшествию, и я тотчас срисовал ее с самой натуры и во всей ее величине и виде: при котором случае, рассматривая ее прилежнее, с крайним удивлением заприметили мы некоторые особливости и также необыкновенные странности и обстоятельства, и во–первых, то, что она хотя имела глаза, но была слепая и глаза ее покрыты были некакою непрозрачною отонкою {Отонка, отоночка, отонок — тонкая оболочка, плева.}; во–вторых, что на передних ее лапах были отменно острые когти, которыми, как думать надобно, царапая, производила она чувствуемую временно сильную боль в животе тою женщиною; в–третьих, что задние ее ноги, бывающие у всех лягушек обыкновенно длиннее передних, поелику они действием их наиболее прыгают, были у ней короткие и приросли почти совсем к нижней части живота ее, так что их почти отогнуть было не можно; что все доказывало нам явно, что надобно сей жабе в животе и кишках сей женщины вывестись или родиться и вырость и что слепа она была оттого, что смотреть ей было некуда, а задние ноги потому так коротки и приросшими были, что ей распростирать их и по тесноте кишок прыгать было некуда и не можно, а потому же самому и кожа была на ней так нежна, что при обтирании стиралась. Но пятое усмотренное нами обстоятельство привело обоих нас с лекарем в такое изумление, что мы не знали, чему оное приписать, а именно: из задницы ее торчал тонкий и вершка в два длиною волос, подобный волосу человеческому, и держался внутри оной так крепко, что не можно было никак из ней вытащить; а что того удивительнее, то на конце оного находился как бы руками привязанный маленький и не более ржаного зерна кусочек какой–то особой и твердоватой материи. Сие было тогда и осталось навсегда для нас неразрешимою загадкою, и мы не понимали, как зашел в нее сей волос с привязанною на конце его штучкою.

 Но как бы то ни было, но я, срисовав ее во всей точности и сохранив рисунок сей у себя для памяти, который и поныне у меня цел, возвратил тогда банку с лягушкою лекарю для хранения в гошпитальной аптеке и не за излишнее почел донесть о том происшествии командиру моему, старичку–князю, который, будучи любопытным человеком, восхотел сам ее видеть и приказал мне тотчас прислать к нему ее с нарочным, что я и учинил. Но что же воспоследовало? Князь, увидев и подивившись также оной, послал тотчас за несколькими знакомыми ему докторами и медиками и, показывая им ее, спрашивал их о том, каким образом, по мнению их, зашла сия жаба в утробу оной женщины? Но господа сии, по высокоумию своему и не хотя ее порядочно рассмотреть, подняли все сие происшествие на смех и старались уверить князя, что сему быть не можно, что скрывается тут тонкий обман, и обманывал его либо я, либо лекарь, при рвоте женщины подпустивший в таз скрытно живую и приготовленную лягушку. И как князю было сие очень прикро {Прикро — наречие от «прикрый» — противный, дурной, неприятный.}, ибо он никак не ожидал от нас такого глупого, грубого и никакой пользы произвесть не могущего обмана, а потому и решился он тотчас ко мне о том отписать и сообщить мнение о сей лягушке господ медиков. Не могу изобразить, как досадовал и хохотал я, узнав о сем глупом умничанье сих господ обиралов, и решился с первою же почтою в ответ князю отписать, что оба мы честью и всем, что свято есть, клянемся, что не было тут никакого обмана, что лягушка действительно извержена из женщины рвотою и по всему видимому в ней родилась, выросла и в кишках ее жила, и чтоб он, для удостоверения себя в неложности того, соблаговолил созвать опять тех же господ медиков и, заставив их лягушку сию прилежнее рассмотреть, потребовал от них изъяснения, отчего бы лягушка сия была слепа и кожа на ней так нежна и слаба, а задние ноги так были коротки и прирослые? И, наконец, спросил бы их, может ли простая и не в утробе выросшая, а, по словам их, подпущенная натуральная лягушка иметь всё сии свойства, умалчивая уже о помянутом волоске, из задницы ее висящем.

 Обрадовался князь, получив сие мое отношение и желая взаимно господ медиков одурачить, тотчас опять за ними послал; и как они съехались, то предложил он им мои запросы и сразил ими так, что они от стыда не знали, что сказать и чем в прежнем своем глупом отзыве оправдаться, и уже кое–как старались прикрыть глупое и легкомысленное свое нас обоих с лекарем обвинение, говоря, что такие случаи кой–когда бывали уже в свете. Тогда князь, погоняв их всех за то и взаимно сам над ними посмеявшись, возвратил к нам банку с лягушкою, предписав хранить ее в гошпитале для диковинки, где она и поныне еще хранится в целости. Женщина же та вскоре после того совершенно выздоровела и жила многие потом годы.

 Вся сия переписка с князем происходила помянутою осенью по возвращении моем из моего степного путешествия; а вслед за оною получил я от князя повеление, чтобы мне приискать где–нибудь по близости наших волостей монастырские, а тогда в экономическом ведомстве находящиеся деревни, которые бы с удобностию можно было соединить с волостью, взамен предназначаемых к превращению двух богородицких слобод, Пушкарской и Стрелецкой, в мещане будущего города Богородицка, и чтоб по отыскании таковых и до узнании всех обстоятельств до них относящихся, отнесся бы я к князю и к самому будущему Тульскому наместнику, господину Кречетникову. Итак, предстало мне новое дело и новые хлопоты. Но по счастию, не имел я в выполнении сел возложенной на меня комиссии слишком дальнего труда. Так случилось, что деревни, к сему обмену очень способные, тотчас были отысканы в самой близости и даже в прикосновенности к Богородицкой волости. Итак, стоило только узнать о количестве их жителей и земли, в дачах их имеющихся. О сем и не трудно было получить все нужные сведения. О числе душ узнал я по ревизским их сказкам, а о количестве земли из межевых планов, данных сим селениям и у них находившихся. С сих планов рассудилось мне скопировать копии, и соединя их на один план, со всеми нужными объяснениями представить сперва наместнику, а потом и князю, и дабы не стыдно было мне с ним к наместнику показаться и при первом случае не ударить себя лицом в грязь, то постарался я украсить свой план многими новыми особыми и затейливыми украшениями; а чтоб более обоим сим вельможам услужить и преподать им к обмену сему легчайший и удобнейший способ, выкопировал на другом листе, из большого своего волостного плана, и обе помянутые наши слободы со всеми к ним принадлежащими землями. И как земель сих, в сравнении с монастырскими, было гораздо больше и надлежало из них всю лишнюю отрезать к волости, то по известному еще более местоположению предполагал я предварительно уже сам где бы и как удобнее была сей лишек с выгодою обеих сторон отрезать.

 Несколько дней занимался я над сочинением, раскрашиванием и украшениями обоих сих планов, и трудов имел хотя при том довольно, но они мне не столько были отяготительны, сколько, по охоте моей к таким делам, приятны. Наконец, окончив все сие дело, расположился я показать их наперед наместнику, приехавшему тогда уже в Тулу и готовящемуся к открытию Тульского наместничества, и потому при первой случившейся езде в Тулу ему их и предложил. Господин Кречетников принял меня очень ласково, разлюбовался в прах красотою планов, и будучи и стараниями моими и всем очень доволен, расхвалил и благодарил меня за труды мои, и потом сказал, что он предоставляет сей обмен до наступления будущего года, в начале которого поедет он в Москву, и там, увидевшись с князем, моим начальником, и переговорив, кончит сие дело. Сей случай познакомил меня с г. Кречетниковым еще более, и я благосклонностию его к себе так был доволен, что возвратился в Богородицк преисполнен будучи удовольствием и равно как нашед какую–нибудь находку.