Арно Гайгер - У нас все хорошо

• Название: У нас все хорошо
• Автор: Арно Гайгер
• Издательство: Флюид
• Жанр: Современная проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-98358-282-8

Первый лауреат Немецкой книжной премии: лучшая книга 2005 года Австрии, Германии, Швейцарии (немецкий аналог Букера).

Арно Гайгер — современный австрийский писатель, лауреат многих литературных премий, родился в 1968 г. в Брегенце (Австрия). Изучал немецкую филологию и древнюю историю в университетах Инсбрука и Вены. Живет в Вольфурте и Вене. Публикуется с 1996 года.

«У нас все хорошо» — это нечто большее, нежели просто роман об Австрии и истории одной австрийской семьи. В центре повествования — то, что обычно утаивают, о чем говорят лишь наедине с собой. "«У нас все хорошо» — серьезный роман об упущенных возможностях, о власти мыслей и расхождениях между ними и поступками. Глубокая и удавшаяся книга» — пишет о романе Арно Гайгера «BieZeit».

История семьи Штернов, ничем особенно не отличающейся от других австрийских семей, предстает в романе как «абсурдная последовательность цепных реакций» («BieZeit»).

Гайгеру важны прежде всего «маленькие», не заметные внешнему наблюдателю, события семьи Штернов. Его интересует расстановка сил между чадами и домочадцами, взаимоотношения сильного отца и свободолюбивой дочери, обманутой жены и изменяющего ей мужа. Из таких «маленьких трагедий» складывается история рода, все эти незначительные на первый взгляд события определяют будущее семьи. При этом автор не теряет из виду и «большой» истории Австрии, и читатель ни на секунду не забывает о том, где, в какой стране, разворачивается действие.

Роман «У нас все хорошо» — панорама без малого 70 лет истории XX века, рассказанной молодым австрийским писателем на примере судьбы своей страны и жизни трех поколений. Арно Гайгер — мастер комбинированного повествования, где интимная и личная жизнь персонажей реально связана с мировой политикой, а их якобы пустая болтовня — с глубинными историческими обобщениями… Это удивительная книга об упущенных возможностях, о силе разума и о пропасти между правильными мыслями и неправильными действиями. В сюжет вписалась также и Россия, сыгравшая определенную историческую роль в развитии Австрии в послевоенное время. Это серьезная книга и большая удача молодого автора, ставшего первым лауреатом созданной в 2005 году и врученной накануне Франкфуртской книжной ярмарки главной книжной премии немецкоязычных стран.

---

— Каких запасов?

— Для откладки яиц. Матка оплодотворяется только раз в жизни.

Фриц морщит лоб:

— Зачем же разводить такие скучные и безрадостные виды? Это ведь может и на тебе отразиться.

Альма дает ему подзатыльник, шлепая по берету. Вместо того чтобы поправить берет, Фриц изображает обиженного и, наоборот, надвигает его еще глубже на лоб.

Он — отпрыск побочной ветви одной австрийской актерской фамилии и был воспитан с осознанием своей неординарности, сложности характера, непредсказуемости желаний и непоследовательности действий. Альме он нравится. Правда, с годами он немного увлекся ролью обаятельного сердцееда, знающего, что его время уже ушло. Тем не менее это человек с большим опытом игры в непостоянство. Полная противоположность Рихарду. У того все должно быть стабильно, просчитано, он всю жизнь соблюдал форму и формальность, как его учили тому в родительском доме за обеденным столом: локти прижаты к телу, указательные пальцы лежат на ручках вилки и ножа, а зубцы и острие не следует задирать слишком высоко.

Фриц говорит:

— В качестве компенсации за применение физической силы я получу от тебя полкило меду.

Альма, бормоча что-то про себя, больше не обращает на него никакого внимания. Она изучает образовавшуюся в листьях айвы, на уровне своей головы, живую гроздь, эдакую растерзанную, громко жужжащую массу, не имеющую четких границ, но с четким радиусом внутри, так что это призрачно парящее копошение находится скорее в состоянии покоя, нежели движения. От роя исходит необычно сильный запах солода и плесени, потому что пчелы основательно намокли. Альма зачерпывает большой деревянной ложкой часть этой массы, в том месте, где она особенно густая. Формация растягивается, словно иллюстрируя японскую мудрость, что нападающего врага в форме горы надо встречать, приняв форму моря. Словно каша, перетекают пчелы через край черпака, некоторые сами залетают в ящик, из чего можно предположить, что Альма захватила матку с первой попытки. В прошлом году она никак не могла ее найти, когда метила цариц, а в этом видела лишь раз, но, пока она доставала кисточку, эта бестия уже скрылась. На этот раз Альме повезло больше. Осторожно, чтобы не раздавить пчел, она закрывает крышку ящика. Остатки роя распадаются и готовятся к отлету домой, через стену. Альма благодарит Фрица, который держится на расстоянии, оставаясь любезным зрителем. А по душам они поболтают (по полной программе) на следующей неделе.

— Тогда я тебе и мед дам.

Он раскидывает руки и смеется:

— То, что даришь другим, остается твоим, а то, чем владеешь, — потеряно навечно.

Вернувшись в сад, еще вся мокрая, она видит, как рой залетает обратно в улей. Рихард не замечает ее, он пропалывает грядки. В лучах мягкого послеполуденного солнца он насвистывает как ни в чем не бывало мелодию из Летучей мыши. Слышно чириканье птиц, и если налетает ветерок, то и шелест листвы. На террасе по цветкам фуксии маршируют вверх и вниз муравьи и беспрепятственно поедают пасущиеся на них стада тлей. Вокруг скульптуры ангела-хранителя летает стрекоза, она издает такой звук, как будто кто-то пролистывает большим пальцем страницы тоненькой книги. Пчелиный народ скидывает с прилетной доски дохлых сородичей, жизнь требует своего и освобождает себе пространство. В природе полная гармония и покой. Похоже на милую идиллию на окраине Вены.

Альма идет через сад к подсобке. Она ставит ящик с пчелами на выступ за дверью — матка и ее вассалы пусть посидят там еще немного. Она примет сначала душ. А в оставшуюся часть дня законопатит все щели в стенках и внимательно осмотрит остальные ульи, чтобы эти бродяги больше никуда уже не улетали. Блошиный цирк какой-то, думает она.

Среда, 18 апреля 2001 года

Вся первая половина дня у Филиппа просто не клеится.

Положив руки на колени, он сидит на крыльце, откуда ему виден и выезд на дорогу, и траектория полета голубей, возвращающихся из города. Он ест шоколадные конфеты с начинкой, пропитанной шампанским, подаренные его бабушке на ее последний, девяносто третий день рождения. Между делом он читает, не заостряя внимания и как бы пробуя текст на вкус, сначала Zoo, или Письма не о любви[16], а потом Станиславиков. А если точнее: Старый, молодой и маленький Станислаус[17] — книжка, которую Филипп очень любил в детстве и сейчас понятия не имеет, каким образом она попала к его бабушке. Лучше я почитаю Станиславиков, говорит он сам себе. Или сам напишу книгу: Блеск и нищета Станиславиков.

После полудня он слоняется с бутербродом в руке по прихожей. И никак не может заставить себя еще раз подняться на чердак, чтобы выгнать оттуда голубей. Голуби деморализуют его и отбивают всякое желание работать. Не потому, что он слишком морален или что его желание слишком сильно. Но надеяться на что-то надо. Он не поднимается выше первой ступеньки. Долго стоит в начале лестницы и пытается не чувствовать себя так скверно. Машинально гладит отполированное множеством рук ядро. Он спрашивает себя, знал ли кто из их семьи что-нибудь о происхождении ядра. Вполне возможно, что дом купили уже вместе с ядром или оно было найдено, когда рыли подвал, а возможно, оно попало сюда из театрального реквизита. И пушечное ядро тоже имеет право на судьбу, не обязательно богатую событиями, например, им никогда не стреляли, его только переносили или перекатывали и в конечном итоге оно стало украшением лестницы в богатом буржуазном доме. Такой совершенно бесславный жизненный путь. Но могли быть и другие варианты. Можно представить себе, скажем, графа, который долгие годы монотонно обрабатывал ядро напильником. Неделю за неделей, год за годом, пока ядро не стало таким маленьким, что его можно было вложить в пистолет. А потом, словно подбор калибра был единственным смыслом и целью этого бесконечного пиления, граф выстрелил бывшим пушечным ядром из пистолета себе в голову. Для доброго дела и времени не жалко. Да-да. А нужно ли оно было? Стоила ли игра свеч? Все это бесконечное пиление?

Все равно что подняться на чердак и убедиться в том, что ему и без того известно, — Филиппу все кажется в высшей степени бессмысленным. Это ничего не даст, говорит он себе. При этом тянется к телефону и звонит на фирму, где заказывал контейнер для мусора. Изначально он договорился, что контейнер будут вывозить каждые три дня. Но это здоровенное помойное ведро так и стоит там без всякой пользы для дела.

Филипп ждет, и, пока ему в телефонной трубке играет инструментальная обработка Mais Que Nada[18], у него в голове крутятся мысли о том, с какими трудностями ему пришлось столкнуться в последние дни. Помимо чердака ему еще пришлось повозиться со старой мебелью, она вся рассохлась, отовсюду выглядывают скобы, а шурупы в раздолбленных дырках торчат только для виду, да к тому же их головки настолько стерлись, что ни одна отвертка не возьмет. Накануне, пытаясь вытащить мебель из дома, Филипп промучился несколько часов. А что-то он просто не смог сдвинуть с места.

— Что я могу для вас сделать? — спрашивает юный женский голос на другом конце провода.

Филипп напоминает себе, что теперь повсюду в каждый конкретный момент в расчет принимаются только конкретные факты, да и те ненадолго. Поэтому на вопрос он отвечает кратко и целеустремленно: контейнер для мусора, который ему доставили, вследствие непредвиденных обстоятельств не стоит пока опорожнять. Он (Филипп Эрлах) перезвонит через пару дней.

— Я приняла вашу заявку, — говорит женщина.

— Большое спасибо. До свидания.

— Всего хорошего, — говорит женщина.

Филипп облегченно плюхается на крыльцо. Полученную в результате телефонного разговора передышку он хочет использовать для того, чтобы основательно поразмыслить. Собственно, ему надо продумать план расчистки дома. Но мысли постоянно уходят в сторону, и он уже представляет себе, чем займется, когда с уборкой будет покончено.

Было бы замечательно, если бы дом был пустой, и не просто пустой, а вычищен, выскоблен, выдраен, и все окна нараспашку. Кругом сплошной сквозняк. А во все комнаты он поставил бы письменные столы, в каждой комнате по письменному столу, для каждого из той школьной фотографии свой письменный стол. Он принялся бы синхронно сочинять биографии детей, как Анатолий Карпов в сеансе одновременной игры с семью или десятью признанными шахматистами: один румын, два украинца, один француз, один американец, одна венгерка, одна китаянка и один азербайджанец.

В передней части подвала он поставил бы самый массивный стол — для жизнеописания одного из дедушек, знаменитого тем, что у него с трудом поддаются подсчету приставки пра-. Потребовалась бы большая настольная лампа, чтобы рассматривать и изучать полуистлевшие листки, разложив их на столе. Упомянутый предок был во времена второй турецкой осады тайным агентом на службе императорской армии и во время одной из вылазок попал в руки мусульманских завоевателей. Турки вшили ему в живот пушечное ядро, убившее накануне племянника их военачальника, и в таком виде отправили его обратно к императору. Тайный агент, работавший доселе только на свою карьеру, приобрел громкую репутацию сердцееда, усмирявшего свой скрытый недуг — холод в нижней части живота — по ночам с помощью исключительно молоденьких девиц. Благодаря своему поразительному чутью на погоду этот человек приобрел большую известность и сегодня считается основоположником науки систематических наблюдений за погодой в столице империи, в Вене: Станислаус Ксавер Штерк. Он один из тех мужчин, которые стоят на фотографии на заднем плане, слева от стеклянного шкафа с чучелами животных, старший из них двоих: господин классный учитель.