Леонид Гартунг - Повести и рассказы

• Название: Повести и рассказы
• Автор: Леонид Гартунг
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1979

Член Союза писателей СССР Леонид Гартунг много лет проработал учителем в средней школе. Герои его произведений — представители сельской интеллигенции (учителя, врачи, работники библиотек) и школьники. Автора глубоко волнуют вопросы морали, педагогической этики, проблемы народного образования и просвещения.

---

Ольга с любопытством взглянула на меня, негромко спросила:

— Это ты искренне?

— Конечно.

Она не поверила, что я считаю кого-то умнее себя, но в словах моих не содержалось ни капли лжи. Перед Буровым я всегда чувствовал себя мальчишкой. Но тогда можно ли его назвать другом?

— А среди писателей у тебя есть друзья? — спросила девушка.

— Я не встречал ни одного.

Мне тогда подумалось, что она говорит о писателях-людях, а не об их книгах. Вероятно, я выглядел не очень сообразительным, но Ольга ничем не дала мне понять, что я сказал глупость.

— А мне последнее время стал нравиться Блок. Прежде я, наверно, не понимала его, а теперь дошло.

Позже, вспоминая этот наш разговор, я вполне оценил, с какой она осторожностью говорила о книгах: она боялась нечаянно сделать мне больно, хоть чем-то показать свою начитанность.

— Хочешь, я тебе почитаю? Стихи…

— Ты наизусть учишь?

— Сами запоминаются. Не все, конечно. Вот послушай:

Я не спеша собрал бесстрастно
Воспоминанья и дела;
И стало беспощадно ясно:
Жизнь прошумела и ушла.

— Правда, хорошо?

Я кивнул, хотя ничего особенно хорошего в этих стихах не почувствовал. Моя собственная жизнь не прошумела и не ушла, я верил, что она впереди.

Ольга, наклонившись вперед, приблизив свое лицо к моему, шептала:

— Особенно потом:

Еще вернутся мысли, споры,
Но будет скучно и темно;
К чему спускать на окнах шторы?
День догорел в душе давно.

— Неужели не видишь эти шторы и женщину у окна, а за окном ночную улицу?..

Мы сидели и разговаривали, а за перегородкой слышались голоса и смех. Растопили печь. Стало тепло.

Ольга сняла пальто и оказалась в черной юбке и белой летней кофточке с короткими рукавами. Все это время она неторопливо припоминала стихи, читая их для самой себя, словно забыв обо мне:

Есть минуты, когда не тревожит
Роковая нас жизни гроза,
Кто-то на плечи руки положит,
Кто-то ясно заглянет в глаза…

— Удивительно? Правда?

— Да, — опять кивнул я, не думая о стихах.

Я любовался ее обнаженными смуглыми руками и вдруг подумал, что самое прекрасное у женщины или девушки именно они… Даже теперь, на склоне дней, читая Блока, я всегда вспоминаю Олины руки…

Мы сидели и разговаривали. Запахло вареной картошкой, а потом кофе. Натуральный кофе — это была единственная настоящая роскошь тех голодных лет. Зеленоватые зерна, похожие на фасоль, продавались чуть ли не в каждом магазине (больше и продавать-то было нечего). Мы покупали их, пережаривали и мололи на ручных мельничках, наслаждаясь чудесным запахом. (Должно быть, в Томске разгрузили целый эшелон закупленного где-то на Востоке кофе, и то, что предназначалось всему Советскому Союзу, досталось нам одним.)

Снова вошла Зоя Маленькая, мгновенно оценила изменявшуюся обстановку, наши оживленные, счастливые лица и заметила Ольге:

— Ну, вот видишь, а ты говорила — не надо…

Она поставила перед нами миску с дымящимися кусками горячей картошки, чайник с кофе и по стакану разведенного спирта. Подмигнула Ольге.

— Хватит тебе, — смутилась Ольга.

Теперь я не жалел, что остался. Мы ели картошку и пили горячий кофе из одной эмалированной кружки. Про спирт мы забыли. Нет, не забыли, но он нам не был нужен. А те, по другую сторону перегородки, видимо, уже выпили свое, потому что оттуда доносились возбужденные голоса и беспричинный смех.

Ольга делала вид, что не слышит шума за перегородкой. Лучше бы, и правда, не слышала, потому что Бекас два раза грубо выругался. Такая у него дурацкая привычка. Зоя Маленькая как ни в чем не бывало продолжала шутить и смеяться, а Ольга поморщилась. Потом что-то случилось. Загудели голоса Морячка и Бекаса у входной двери.

— Ты чего поднялся? — спрашивал Морячок.

— Где моя шапка?

— Ты с ней разговаривай. А я ни при чем…

— Не строй из себя дурочку. Идите вы все…

Сильно хлопнула дверь. Бекас ушел.

Зоя Маленькая спросила:

— Что с ним?

— Сбрындил, — ответил Морячок.

— Ну и скатертью дорога.

Потом, вероятно, Зоя Большая стала одеваться, потому что ее подруга спросила:

— Ты-то куда?

— А зачем я здесь?

— Никуда не ходи — ты пьяная.

— Ни в одном глазу.

— Зоенька, о чем же ты? Ну, не надо плакать. Ну, ушел, и черт с ним…

— Ну, вот и эта обиделась… Что мне только с вами делать? Ольга, твой не убежал?

— Нет еще, — ответила девушка, смеющимися глазами глядя на меня.

— Значит, спать будем. Дверь не запирай — может, Зоя вернется…

Морячок и Зоя Маленькая о чем-то шептались. Зоя крикнула нам:

— Скоро вы свет погасите?

— Скоро, — откликнулся я.

— Ольга, учти, на утро свечи не останется.

— Пей, — пододвинул я Ольге стакан.

— Нужно ли? — спросила она, испытующе смотря мне в глаза.

— Нужно.

Она с сомнением покачала головой. Взяла стакан, сделала глоток, задохнулась и отвернула лицо от меня. Я понял, что она действительно не может пить.

И тут я сделал глупость: взял свой стакан и молодцевато, не морщась, выпил его до дна. Через несколько минут я был уже дураком.

— Ты куришь? — спросила Ольга. — Сверни мне.

Я стал сворачивать цигарку, пальцы не слушались, табак сыпался на пол.

— Оля, зачем тебе?

Она не ответила, взяла из моих рук табак и бумагу, неумело слепила папиросу и закурила от свечи. И тут же закашлялась.

— Как вы можете?

Ее слова показались мне очень смешными. Я стал хохотать и не мог остановиться. В голове все вертелось: и свеча, и Ольга, и стол. Вошла Зоя Маленькая в белой нижней рубашке и дунула на свечу:

— Вот вам, если сами не понимаете.

Ушла и тут же включила на полную мощность репродуктор.

— У нас тоже, — стал я объяснять, — Аграфена Ивановна… Не может без радио… Мы сколько раз ей говорили… У нее муж слепой, а прежде на генералов шил… Мундиры и тому подобное. Она хочет его крысиным ядом… Ха, ха…

А музыка была чудесная, прямо выжимала из меня слезы. Играли скрипки что-то невыносимо печальное.

— Ты только послушай, — сказал я Ольге. — Это не музыка, а настоящее убийство… Из живого человека вырезают сердце…

Все, что я говорил, казалось мне чрезвычайно значительным и умным. Ольга, вероятно, была другого мнения, потому что сказала:

— Тебе надо лечь, ты устал.

Спорить я не стал. Она была хозяйкой, и ее надо было слушаться.

Сперва была полная темнота, потом прорезалось голубое окно.

— Как затемнение, — сказал я.

— Не надо об этом.

— Вот мы и встретились, — сказал я.

— Поздно…

Что было после этого, помню только несвязными кусками. Я хотел подняться на ноги и повалился на койку. Лежал и чему-то смеялся, а Ольга расшнуровывала мои ботинки. Затем укрыла меня одеялом и села рядом. Я целовал ей руки и спрашивал:

— Ты помнишь Гимназическую? На одном доме, на углу, лицо сфинкса. Скульптура…

Невыразимо тоскливо кричала скрипка. Оля о чем-то плакала. Потом Зоя Маленькая выключила радио, и наступила тишина. Ольга легла рядом. Я обнял ее. Она крепко сжала мои руки и сказала строго:

— Лежи смирно, а то я уйду.

— Я противен тебе?

— Нисколько. Но тебе сейчас надо уснуть… Дома-то хватятся?

— Нет, дома никого нет… Оля, милая, я постыдно пьяный.

— Только, ради бога, не переживай. Спи, пожалуйста.

И я уснул. Уснул позорным пьяным сном, прижав к губам Ольгину влажную ладонь.

Утром я проснулся оттого, что кто-то гладил меня по волосам. Светало.

— Ты пойдешь на работу? — спросила Ольга.

Она поставила на стол чашку горячего кофе и кусок хлеба. Мне ничего не хотелось. Страшно болела голова.

— Тебе надо поесть. Обязательно.

— Оля, прости меня, — зашептал я. — Я вел себя как последний идиот.

— Пустяки, — проговорила она. — И не казнись, пожалуйста. Считай, что мы не встречались… Вот твои ботинки.

Ботинки были теплые — это она позаботилась поставить их на обогреватель. Морячок позвал от двери:

— Ты скоро?

— Мы еще увидимся? — спросил я Ольгу.

— Конечно, нет.

— Почему?

— Неужели сам не понимаешь?

Я немного понимал, но мне не хотелось верить этому.

— Иди, а то опоздаешь.

Я обнял ее и крепко поцеловал в губы. Она ответила мне. Последнее, что запомнилось, — какая-то непонятная, жалкая улыбка на ее лице.

— Мы еще увидимся, — сказал я упрямо.

Она отрицательно покачала головой.

На улице я спросил Морячка:

— Что произошло с Бекасом?