Леонид Гартунг - Повести и рассказы

• Название: Повести и рассказы
• Автор: Леонид Гартунг
• Издательство: Западно-Сибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1979

Член Союза писателей СССР Леонид Гартунг много лет проработал учителем в средней школе. Герои его произведений — представители сельской интеллигенции (учителя, врачи, работники библиотек) и школьники. Автора глубоко волнуют вопросы морали, педагогической этики, проблемы народного образования и просвещения.

---

Как-то поздним вечером я был у себя один. Лита пришла ко мне, села на наш единственный табурет и стала «задираться»:

— Тебе нравятся мои духи?

— Не думал.

— А как по-твоему — я красивая?

— Даже слишком.

— Это плохо или хорошо?

— Не знаю.

— Скажи: что ты думаешь о Викторе?

— Что за Виктор?

— О Викторе Аверьяныче.

— О нем я не думаю.

— Неправда. Как ты считаешь?

— Вам видней.

— Или любовь с водкой не бывает?

Я видел, что ей хочется поссориться со мной, а мне ссориться не хотелось. И вдруг с ней что-то случилось. Без злобы, с усмешкой проговорила:

— А ведь мечтала стать артисткой… Чем-то вроде Франчески Гааль. Теперь с этим покончено. Из института меня, конечно, вытурили. Была студенткой, а теперь никто…

— Так не бывает, чтоб никто.

— Значит, я стала…

Она сказала грязное слово так неожиданно, что я вздрогнул и вдруг понял, что она пьяная. Как я раньше не заметил?

— Не надо так, Лита, — попробовал я успокоить ее.

— Разве я не угадала, что ты обо мне думаешь?

— Нет, не угадала. Я знаю — ты хорошая.

— По головке гладишь? А я не маленькая и не хочу, чтобы меня гладили…

— Я сказал, что думал.

— Слишком уж ты вежливый, — проговорила она раздраженно и ушла.

Было непонятно, зачем она пытается вызвать меня на ссору. Меня смущала ее красота. Неловко было смотреть в лицо. В нем виделось мне нечто излишне откровенное, обнажающее то, что надо скрывать.

Я написал «красива», но это неверно. Иногда лицо ее становилось почти отталкивающим. Когда она сердилась. И не только в лице, во всем ее облике появлялось что-то чужое, от нее так и веяло холодом, как зимой от плохо заклеенного окна. А вот если настроение хорошее, вся она становилась добрая-предобрая, и душа вся нараспашку. Впрочем, это, возможно, только казалось. Одно я заметил точно — ей нравилось меня смущать. Как уставится на меня «такими» глазами! Я даже не выдержал:

— Зачем ты на меня так смотришь?

— Ты мне нравишься.

Конечно, она это так говорила, первое, что на ум придет. Это я хорошо понимал, но все-таки смущался, краснел.

А жизнь шла своим чередом. Незадолго до нового года Аграфена Ивановна привела новую жиличку — Настасью Львовну — маленькую сухонькую старушку, остриженную под машинку, и объяснила:

— Вот она выписалась из больницы, а деваться некуда. Никого у нее нет, а сама, видите, какая… Из дворян, между прочим.

Место Настасье Львовне определили на сундуке у окна. Здесь старушка никому не мешала. Спала на сундуке, подставив под ноги стул, обув валенки, натянув на себя все, что у нее было теплого. Голоса ее я долго не слышал. Встречаясь со мной, она поспешно сторонилась и что-то шептала, должно быть, здоровалась.

Аграфена Ивановна сказала мне, что это ее старая, еще дореволюционная заказчица. В молодости — красавица, каких мало. Звали ее тогда Аннет. Служила гувернанткой в семье купца-миллионера. Потом стала его любовницей. Он возил ее в Париж и в Неаполь. Купил ей дом на Почтамтской. Во время революции купец бежал с Колчаком. Звал с собой и Аннет, но она не захотела покинуть родину. В двадцатых годах дом у нее отняли. Жила уроками французского языка, потом уборщицей, затем собирала целебные травы и сдавала в аптеку. А когда ослабли ноги, стала продавать веники около Громовской бани. И вот теперь поселилась у Аграфены Ивановны. От прошлого осталась только засаленная французская книжка — старинные народные сказки. В ней лежала бархатная закладка с вышитой бисером серой кошечкой на желтой подушке.

Примостившись в сторонке, у окна, Настасья Львовна читала эту книжку, нацепив очки, которые прикрепляла к ушам засаленными шнурочками.

Аграфена Ивановна шептала мне:

— Еще год назад какая ловкая старушка была. Такая задубелая, я считала, износа ей не будет, а вот заболела, потеряла силу. Хорошо, что добрые люди нашлись… Прости меня, грешную…

Теперь, когда вечерами в комнате было светло, Аграфена Ивановна ввела обычай читать вслух. Из верхнего ящика комода она доставала «Святую книгу» с пожелтевшими ветхими страницами. Первой располагалась за столом сама Аграфена Ивановна. У печки, спиной к горячему обогревателю, умащивался Захар Захарыч. Настасья Львовна осторожно слезала со своего сундучка и присаживалась рядом с Георгием Ивановичем на «фотографическом» диванчике. Аграфена Ивановна строгим голосом замечала Захару Захарычу, который принимался свертывать цигарку:

— Будет тебе смолить. Без малого всю комнату прокоптил. Послушал бы лучше, как святые люди жили…

Георгий Иванович пододвигал книгу поближе к себе и начинал читать ровным, монотонным голосом, не соблюдая знаков препинания. От этого получалась иногда удивительная бессмыслица, нарочно такого не придумаешь…

— «В Костроме княжил тогда Василий Георгиевич. Однажды в 1239 году августа 16-го числа он вздумал отправиться на охоту в густой лес. Отстоящий от города в одной версте. Там во время охоты, но поблизости того места где находился князь. Со своею свитою пробежал какой-то зверь…»

Все слушали Георгия Ивановича внимательно, но в этом месте Захар Захарыч воскликнул радостно:

— Обожди-ка. Это как же понять: «со своею свитою пробежал какой-то зверь»?

Георгий Иванович склоняется над книгой, водит пальцем по строкам.

— Тут так и напечатано: «со своею свитою».

— Какая ж у зверя свита?

— Написано — значит так и было, — вступается за чтеца Аграфена Ивановна.

— Позвольте, — скромно вмешивается Настасья Львовна. — Я так поняла, что не зверь был со свитою, а князь Василий Георгиевич.

— Ну, ясное дело, князь, — радуется Аграфена Ивановна. — Читай дальше.

Георгий Иванович поправляет очки, прокашливается и продолжает неторопливо, но так же — без всякого выражения и не признавая знаков препинания:

— «Князь поспешив преследовать его заехал в непроходимую. Чащу леса и потеряв след зверя остановился и вдруг. Прямо перед собой увидел на сосновом дереве икону богоматери. Изумленный князь сошел с коня и с недоумением размышлял. Откуда взялся этот образ однако решился. Снять с дерева икону но едва прикоснулся как икона поднялась в воздух…»

Аграфена Ивановна внимала с умилением и время от времени крестилась. Настасья Львовна часто вздыхала, стараясь подавить зевоту, и тайком почесывалась. Захар Захарыч слушал, отвернув лицо в сторону, изредка с язвительной улыбочкой вставляя замечания. Когда дошло до того, что икона поднялась, он прервал чтение:

— Ну уж, вот этому я никак не поверю. На чем же она подымалась, на крыльях, что ли? Так о крыльях ничего не сказано. Ну-ка, Гошка, прочти еще разок это место.

Георгий Иванович читает еще раз.

— Вот, слышали? — торжествует слепой. — Про крылья ни слова.

— Ну и что ты доказал? — вступается Аграфена Ивановна. — Без крыльев. На то и чудо. Тебе б еще мотор, как у ероплана. Заткнись уж, нечестивый.

— В таком случае о чем и толковать! — притворно соглашается Захар Захарыч.

— И верно — помолчи. Оно лучше будет.

Аграфена Ивановна окликает Литу:

— Литочка! Иди-ка к нам, послушай!

— Мне спать надо, — откликается из-за занавески Лита. — Завтра к восьми на работу.

Аграфена Ивановна, желая показать свою ученость, обращается ко всем:

— Теперь так не пишут. Нет той святости. В нынешних книжках все романы — на одной странице познакомились, а на следующий она уже брюхатая. Даже никакого интересу.

Лита фыркает у себя за занавеской. Аграфена Ивановна обижается:

— Ничего я не сказала смешного. Говорю, как есть. Мы хотя и неученые, но тоже кое-что понимаем.

Такие чтения и разговоры продолжались иногда за полночь. Георгий Иванович запинался все чаще. Настасья Львовна изо всех сил старалась сидеть ровно, но то и дело клевала носом. Одна Аграфена Ивановна готова была слушать хоть до утра.

— Настасья Львовна, вы на пол упадете, расшибетесь, — говорит она без раздражения в голосе. — Вы лучше прилягте.

Много раз я замечал, что к Настасье Львовне у нее особое почтение.

Когда Настасья Львовна только появилась у нас, Аграфена Ивановна говорила:

— Тесно у нас, да что поделаешь — в тесноте да не в обиде. Вижу, пропадает человек, как не приютить…

Одно время я считал Аграфену Ивановну не особенно умным, но добрым человеком. Злой человек не приютил бы старушку, от которой никакой пользы. Но вскоре я понял, что доброта служит Аграфене Ивановне лишь личиной, помогающей скрывать нечто другое. Как только Настасья Львовна оправилась после болезни, Аграфена Ивановна нашла ей применение.

Каждое утро, когда я собирался на работу, Аграфена Ивановна помогала одеться Настасье Львовне и Захару Захарычу. Я слышал их разговор: