Эдуард Эррио - Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936

• Название: Из прошлого: Между двумя войнами. 1914-1936
• Автор: Эдуард Эррио
• Издательство: Издательство Института международных отношений
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1958

Имя Эдуарда Эррио хорошо известно советским читателям. Видный французский политический и общественный деятель, бывший многократно главой правительства и министром Третьей республики, почетный председатель Национального собрания в Четвертой республике, лидер Республиканской партии радикалов и радикал-социалистов, член Французской академии, эрудит и тонкий знаток французской и мировой культуры, Эдуард Эррио пользовался заслуженным признанием и широкой известностью не только на своей родине, но и далеко за ее пределами. В течение многих десятилетий, особенно в период между двумя мировыми войнами, он был в самом центре крупных политических событий своей родины, а также в значительной мере и всей международной политической жизни. Он был не только ее современником и наблюдателем, но во многом и ее участником. Среди мемуаристов той эпохи мало найдется таких, кто был бы также хорошо осведомлен о всех сложных перипетиях политической борьбы, о ее тайных скрытых пружинах и закулисных маневрах, как Эдуард Эррио. Он много видел и много знал. Уже с этой точки зрения его мемуары представляют большой интерес. Не будет преувеличением сказать, что всякий, кто хочет изучить развитие политической борьбы во Франции, или историю международных отношений 20-30-х годов нынешнего столетия, или даже просто ознакомиться с этой эпохой, не сможет пройти и мимо мемуаров Эррио.

---

Я путешествовал во времена сухого закона. Нигде ничего спиртного – ни вина, ни пива. На пароходе, в баре, один янки изливал мне свое негодование по поводу сухого закона, начинающегося у подножия статуи Свободы. Эта система имеет по меньшей мере то достоинство, что дает повод для контрабанды. Суровый губернатор Пенсильвании г-н Пенхот – ярый сторонник сухого закона. Но в Нью-Йорке я замечаю из своего окна полисмена, который кажется мне в высшей степени «подмоченным». За неимением алкоголя употребляют кокаин. Что лучше всего предохраняет расу, так это ее молодость, ее внутреннее благосостояние, удобство квартир, приверженность к чистоте, широкое развитие спорта, страсть к чистому воздуху и движению. Таким образом, Соединенные Штаты, которые мне изображали каторгой конвейерного труда, открылись мне как страна радости, страна здоровой и свободной жизни под небом. «Я воспеваю современного человека, – восклицает Уолт Уитмен, – я воспеваю жизнь, страсть, энергия и мощь которой неизмеримы, жизнь, полную радости, предопределенную божественными законами для самой свободной деятельности… Я сотворю самую великолепную расу, над которой когда-либо сияло солнце».

Посетив Кливленд, я увидел не только его предприятия, но также и окруженное кленами и стрижеными газонами озеро; его виллы, где нимфы украшают античные вазы; его склоны, покрытые цветочками, которые народная легенда назвала кружевами королевы Анны; даже в Чикаго, где я ожидал увидеть лишь закопченное небо, густой дым труб, возвышающихся над кучами отбросов, город, оплетенный и раздираемый железнодорожными линиями, – да, даже в Чикаго, который заставил меня понять искусство кубистов, с его параллелепипедами, увенчанными усеченными конусами или цилиндрическими резервуарами, в парке Гранта, около агатового озера Мичиган, в садах деревенских клубов я понял гимн жизни Уитмена и полюбил его, и мне бы хотелось иметь право к нему приобщиться, потому что, как бы механизирована жизнь ни была, я видел, что она посвящена не материальной силе, а освобождению человека, его эмансипации посредством знания; потому что нигде я не видел, чтобы книги и искусство были более близки народу; потому что нигде я не видел, чтобы так любили и уважали детей; а когда мне было разрешено посетить Колумбийский университет (который впоследствии удостоил меня своим избранием), то в этом центре, где полагают, что могут удовлетворить все запросы ума, я открыл американский идеализм; я навсегда отверг нелепое обвинение в материализме, которое по глупости предъявляют этому народу; я понял, что, говоря словами Никола Мэррей Батлера, идеалом этой нации были «человеческая свобода, справедливость, достойное устройство общества», и я обещал себе, что по возвращении во Францию останусь верен этому открытию.

Я точно так же никогда не забуду краткой поездки по Канаде. Монреаль – третий французский город в мире; он насчитывает больше французов, чем наш Лион. Впрочем, наш народ оставил на всей территории этого района Америки глубокие следы. Детройт был основан выходцами из Франции; статуя Кавелье де Ла Саль[78] перед ратушей, а в другом месте остатки крепости Поншартрен рассказывают нам об этом. Мы забыли, что в известный период восточный бассейн Миссисипи, от истоков до устья, принадлежал Франции. Как многие другие до меня, я пришел в восторг, посетив Квебек. Накануне, попав под сильнейший дождь, обрушившийся, как шквал, на речку и леса на острове Орлеан, я почувствовал вкус ранней осени. Между двумя шквалами я прочел французские вывески: «Тюлип, торговец скобяным товаром»; «Расин, продавец конфет». Надписи на дороге гласили: «Опасность!», «Убавьте ход!», «Поворот направо!» Паломничество в Нотр-Дам де Бопре перенесло меня в Бретань. Я узнавал голос наших колоколов. Какая-то крестьянка-мать зовет своего ребенка: «Иди-ка приоденься». Мой проводник жаловался мне, что дорога плохо оснащена знаками.

Я иду по улице дю Фор, минуя старый ресторан «Золотой собаки». Вот площадь, где была воздвигнута в начале XVII века часовня «Божьей матери Благодарения», как говорят, в честь возвращения храброго Шамплена[79]. На месте, где потом разбили маленький сквер, высился парламент, в котором канадцы боролись за сохранение своего языка; терраса, на которой я сижу, находится в тени тополей Нормандии, ив и кленов; отсюда мне виден водопад на реке Монморанси и границы лагеря Монкальма[80]. Маркиз выбрал для своего дома место на самом берегу, на земляном валу и назвал его в честь своего фамильного замка Кандиак, около Нима. Именно здесь, в этих нескольких комнатах, с помощью людей вроде Бугенвиля[81] последний защитник Франции в Канаде, властный, вспыльчивый, порой, может быть, неосторожный, но такой энергичный и храбрый, предоставленный самому себе, ковал свои планы, наблюдая издали за перипетиями войны в Европе[82], переходя в зависимости от своих возможностей от наступления к обороне, пытаясь проводить туземную политику и сокрушая противника, когда обнаруживал его слабость; но, обезоруженный плачевной администрацией, осаждаемый в такой же степени голодом, как и врагом, он смог только отсрочить благодаря неистощимой изобретательности своего мужества развязку, уже давно ставшую неизбежной.

От главного госпиталя, основанного в конце XVII века, для закончивших службу солдат, где лечили после осады Квебека как французских, так и английских раненых, не осталось ничего, кроме стен. Я выхожу на улицу Сен-Флавиен. Крестьянин продает молоко болтливым хозяйкам; на повозке название его мызы: «Ивы». Маленькие сгрудившиеся старенькие дома, фруктовые ларьки со стеклами, размалеванными французскими надписями; случайные лавчонки, вдоль которых пробираются маленькие старички в черном, в шерстяных перчатках, по виду мелкие рантье. Собор исчез, но сохранилась семинария, где монсеньер де Лаваль пытался офранцузить алгонкинов. В университете мадам Луиза, мадам Виктуар и мадам Аделаида с букетиками роз в напудренных волосах улыбаются своему отцу[83], не заслужившему, чтобы его чествовали в подобном месте. Дородная мадам Дюбарри в виде Дианы развлекает Монкальма (картина Ларжильера), такого юного, полного жизни, с пламенным взором. Цветы Моннуайе украшают целое панно.

Мне посоветовали посетить монастырь урсулинок на улице Жарден. Крохотная площадь под сенью клена. Не в Невере ли я, возле монастыря сестер-визитандинок[84]? В приемной к решетке проскользнула маленькая ирландская монашка, у нее на груди в стеклянном филигранном футлярчике изображение черепа Монкальма. Она рассказывает мне символическую легенду о лампаде, пожертвованной по обету монастырю в начале XVIII века одной верующей дамой, которая постриглась после неудачного романа. Я нахожу могилу Монкальма на узком плато, которое возвышается над лесистым обрывистым берегом. Именно здесь разыгрался последний акт драмы между Вольфом[85] и им. Несколько тысяч человек с каждой стороны; скорее дуэль, чем сражение; маленькая мельница, как при Вальми. На месте, где Вольф взял приступом крепостной вал, посадили дерево. Последнее свидетельство того, что мы здесь были» – дерево названо «маем».

* * *

За время этого короткого путешествия я постоянно сталкивался с французской действительностью. Я встречался с ней на каждом шагу. Германо-американские круги, херстовская пресса и газеты крайне левых относились к нам резко враждебно. Немцы продолжали свою пропаганду. Граф Бернсторф опубликовал в журнале «Карент хистори» резкую статью, где признавал, что политика выполнения была для его страны лишь маневром для отсрочки. Г-н Ллойд Джордж произнес речь, где высказался за предложение Юза и учреждение комитета экспертов. Несколько сенаторов, в том числе Мак-Кормик, выступили против нас с несправедливыми и жестокими словами. Поддерживали нас главным образом в университетах. Выше всех, свободней всех и чище всех звучал голос президента Вильсона[86]. Из своего уединения, откуда он не выходил, Вильсон высказался против экспедиции в Рур, но порицал тех, кто повернулся спиной к своим военным союзникам и отказался взять на себя долю ответственности в деле организации мира.

Сформирование кабинета Штреземана 14 октября 1923 года, за которым почти сразу последовало прекращение пассивного сопротивления, дало французскому правительству то первое удовлетворение, которого оно требовало. Поэтому оно сообщило Лондону 26 октября о своем согласии на образование комитета экспертов, назначаемого репарационной комиссией, при условии, что в него не будут включать представителей Германии, он будет играть чисто консультативную роль и не сможет ни предлагать, ни делать Германии никаких уступок. Это последнее условие повлекло за собой срыв переговоров. Договориться с Форейн оффис о тексте приглашения Соединенных Штатов оказалось невозможным, и 9 ноября американский государственный секретарь сделал категорическое заявление о бесполезности экспертизы, ограниченной в соответствии с желаниями Франции.