Пилип Липень - Ограбление по-беларуски

• Название: Ограбление по-беларуски
• Автор: Пилип Липень
• Жанр: Современная проза

---

У Лявона захватило дух от красоты слов, и на глаза навернулись слёзы. «Потрясающе! — подумал он, сморкаясь в полотенце. — Это обязательно должен услышать Янка! Вот она, вершина поэзии». Лявон расслабился, забыв обо всяком прозрении. Он закрыл глаза и представил безбрежное поле, влажный и тёплый послегрозовой воздух, доносящийся откуда-то запах мёда и роз. На следующих куплетах он уже не сосредотачивался. В безбрежном поле ему наконец снова явилась хуторянка, она смеялась и протягивала к нему несказанно красивые обнажённые руки. Он, расплываясь в улыбке, пошёл ей навстречу, всё быстрее и быстрее, и с каждым шагом идея женщины становилась ему всё понятнее.

Лявон проснулся от того, что Пятрусь теребил его за рукав. Пятрусь умудрялся одновременно и смеяться, и хмуриться, отчего было не совсем понятно, какие чувства он испытывает.

— Как у вас получилось заснуть, Лявон? При таком высоком уровне шума? Вы не выспались ночью?

Лявон протирал глаза и зевал. Он вспомнил, где находится, вспомнил нового знакомого и вдруг осознал, что полностью и окончательно счастлив. Воздух был удивительно свеж и приятен на вкус, предметы вокруг стали выпуклее и ближе, их цвета — ярче и сочнее, как будто за время сна Лявона их начисто вымыли. Зелёные глаза Пятруся, склонившегося над ним, смотрели так внимательно и с такой добротой, что раньше это бы смутило Лявона, заставив думать о своей недостойности, но сейчас он только открыто улыбнулся в ответ.

— Как ваше настроение? Что вы чувствуете? Расскажите подробно, — допытывался Пятрусь.

Лявон отвечал, что чувствует себя как никогда хорошо. Он обильно высморкался, и даже это доставило ему большое удовольствие. Он вспомнил, как резко говорил с Пятрусем, и стал извиняться, но Пятрусь прервал его:

— Оставьте, Лявон, всё в порядке! Меня беспокоит другое — что вы заснули во время прослушивания. Это наверняка наложит на ваше восприятие отпечаток, пока ещё непонятно, какой именно. Точно так же, как и в простудном варианте, результат прозрения сильно зависит от способа его достижения. Условно говоря, если у вас насморк, то вы в первую очередь замечаете отсутствие автомобилей, если кашель — отсутствие женщин, если болит горло — отсутствие денег. Ах, так вы об этом не знали? Что ж, неудивительно, ведь вы ещё совсем новичок в нашей сфере. Так вот, песенное прозрение даёт разный эффект в зависимости от прослушанных песен. Наилучшие результаты наблюдаются от «Тихих песен» Сильвестрова и вокальных циклов Шуберта. Причём Шуберт даёт более мощный, но не такой стабильный эффект. Поэтому я предпочитаю Сильвестрова.

— Песня, которую я слушал, потрясающе красивая! — восторженно подтвердил Лявон. — Чьи это стихи?

— Не узнали? Это же Есенин, великий русский поэт.

«Янка что-то говорил о Есенине!» — припомнил Лявон и даже немного огорчился, что не сможет прямо сейчас открыть для него такого замечательного поэта. Он от души поблагодарил Пятруся за знакомство с волшебной песней, а потом спросил, почему не исчезло пространство и время, как было обещано.

— Вы проспали своё прозрение, — засмеялся Пятрусь, коснувшись рукой плеча Лявона, — Шучу, конечно! Но, по всей видимости, эффект будет мягким для вас, и никаких опасных для психики потрясений не произойдёт. Главное, что я уже вижу в вас основу песенного прозрения — радость бытия. А что касается особенных пространственных и временных условий нашего мира, которые вы скоро заметите — это не более чем довесок и побочный эффект.

Пятрусь замолчал, с умилением глядя на Лявона. Но Лявон не дал ему остановиться, настаивая на подробных разъяснениях, желательно ещё раз, с самого начала, и Пятрусь охотно продолжил. По словам учёного, при прослушивании определённых песен человек постигал истинную сущность бытия: абсолютное и непреходящее благо.

— Паскаль сказал, что мы живём в лучшем из миров, и это действительно так! Парадоксально: самого Паскаля не было и нет, но слова верны. Вы чувствуете, Лявон?

Лявон кивнул, он и в самом деле чувствовал острое, приятно щемящее счастье, оттеняющееся сдержанной печалью продолжавших звучать песен. Его ладонь лежала на столе, и от твёрдости стола, от тонкого рисунка деревянных волокон на его поверхности вверх по руке текли удовольствие и радость. И на чём бы он ни фиксировал внимание — на голосе певца, на прохладном воздухе, на книжной полке, на волосах Пятруся, на своих пальцах ног, шевелящихся в туфлях — всё источало счастье.

— Но почему вы говорите, что Паскаля не было?

— Если вы останетесь в песенном прозрении ещё некоторое время, вам станет это очевидно. Вы поймёте, что нет, не было и не будет никого и ничего, кроме существующего здесь и сейчас. Мир так утроен. Пространства нет, кроме нашего города. Ничего, кроме Минска, лучшего города на свете, и к тому же лишённого досадных недостатков, вроде машин, женщин и необходимости за всё платить. Потрясающе, правда? — Пятрусь наслаждался удивлением Лявона. — Тем временем как не слушающий песни человек находится в плену иллюзий о космосе, земном шаре, океанах, континентах, странах, городах. Симулякры!

Несмотря на обступившее вокруг счастье, слова академика вызывали в Лявоне скепсис и желание спорить. Он сказал, что по-прежнему чувствует и пространство, и время.

— Ваше восприятие искажено из-за неосторожного засыпания в самом апогее прозрения, — развёл руками Пятрусь.

— Допустим! Но должна же быть логика в ваших словах? Во-первых, почему вы считаете, что машины, женщины, деньги и прочее — это недостатки? Ведь вы их никогда не пробовали? Во-вторых, как Минск может быть лучшим городом, если других городов не существует? И вообще, как может существовать только Минск, если я сам лично родился в Гомельской области и провёл там всё детство? И сейчас регулярно там бываю!

— Серьёзно? И когда последний раз были?

Желая ответить как можно более точно, Лявон попробовал припомнить свою последнюю поездку. Кажется, она была прошлым летом? Нет, прошлым летом он тоже завалил сессию и никуда не поехал. Позапрошлым? Но и в позапрошлом он завалил сессию: он чётко помнил, как Адам Василевич потрясал у него перед лицом неверно решённой задачей о двух поездах, вышедших навстречу друг другу из пунктов А и Б. Хорошо, сдал ли он сессию вообще хоть раз? Он напрягал память, пытаясь за что-нибудь зацепиться, но ничего не выходило. Бесконечной, постепенно блёкнущей цепочкой уходили в прошлое проваленные экзамены, лекции, прогулки по летним аллеям, мечты, небеса. Он растерянно взглянул на Пятруся. Академик улыбался:

— Да-да, Лявон, времени тоже не существует! Обратите внимание, — он указал пальцем за окно, — Вечное тёплое лето! Вечная тишина и покой! Вечное счастье.

Глаза Пятруся увлажнились, и он перевёл взгляд наружу, вдаль, к вечереющим просторам.

Пятрусь ни за что не захотел отпускать Лявона домой на ночь глядя, пообещав устроить его у себя с максимальным уютом. Они спустились на второй этаж, в кафетерий, где для Лявона нашлось вдосталь апельсинового сока, а Пятрусь разогрел себе стакан молока в микроволновой печи. Сидя за столиком и потягивая сок, Лявон высказал свою искреннюю благодарность Пятрусю, и спросил, каковы дальнейшие прозрения. Ведь если есть два, то почему бы не быть и трём, и десяти? Пятрусь полностью поддержал догадку Лявона, но сказал, что другие прозрения науке пока не известны. Надо усиленно заниматься этим вопросом, и ответ рано или поздно будет найден. Ключ к прозрению может найтись где угодно, он может оказаться неким простейшим бытовым явлением, и поэтому от учёного требуется постоянная бдительность и чуткое внимание.

И они договорились, что отныне Лявон займёт должность младшего научного сотрудника и ассистента, и останется жить в библиотеке. Эта идея очень понравилась Лявону, но он не мог не высказать своего единственного возражения: однажды попробовав жизнь на крыше, он уже ни на что не променяет её. Лучше ежедневно ходить через весь город и обратно. Пятрусь был удивлён сумасбродством Лявона, но тут же предложил ему во владение библиотечную крышу, с которой счастливчику-романтику (он вдруг подмигнул) откроются лучшие в городе виды. Лявон не удержался и просиял.

Они спустились к вахтёру, уже сменившему форму на домашний свитер, и Пятрусь представил тому нового сотрудника. Сымoн — так звали вахтёра — несмотря на поздний час, воспринял Лявона с полной серьёзностью. Он сходил куда-то в подсобку и вернулся оттуда с полосатым матрасом, парой простынёй и продолговатой подушкой, по которой были рассыпаны разноцветные колясочки, младенчики в пелёнках, и мелкие надписи «baby». Сымон сказал, что выход на крышу организует только к завтрашнему вечеру: нужно было найти ключи, заблокировать сигнализацию и оформить пропуск.

Лявону постелили у Пятруся в кабинете. Лёжа на матрасе головой к окну и борясь со сном, он ещё некоторое время слушал Пятруся, который так соскучился по общению, что никак не мог угомониться. Пятрусь сидел в темноте за своим столом и рассказывал Лявону о своих планах, мыслях и проблемах, подтрунивал над министром, ждущим от него идей по восстановлению той иллюзорной цивилизации, которая якобы была утеряна в какой-то момент времени по неизвестным причинам, и делился мечтами о всенародном прозрении. Для установления всеобщего счастья Пятрусю не хватало технического оснащения — мощной передвижной звукоаппаратуры и хотя бы небольшого тиража песен на кассетах или дисках. Сквозь сон Лявон припомнил, как однажды весёлые и счастливые ребята подарили ему компакт-диск с песнями Шуберта, до сих пор не прослушанный. Едва шевелящимся языком он рассказал об этом случае Пятрусю, и рассказал ещё о своём друге Рыгоре, у которого наверняка имелась нужная аппаратура. Пятрусь очень заинтересовался, попросил Лявона непременно принести диск, поговорить с Рыгором и сделать ещё что-то неразборчивое, тягучее, переходящее в долгожданный сон.