Лев Хахалин - Последние каникулы

• Название: Последние каникулы
• Автор: Лев Хахалин
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1982

Опубликовано в журнале "Юность". 1982,N 2.

Автор известен также под псевдонимом Шишкин Иван Тимофеевич

---

— Ну, как сегодня дела, Мишаня? — спросил он толстого, коротко подстриженного десятилетнего тихоню.

— Сегодня дела хорошие, — неторопливо ответил Мишаня, с трудом задирая на громадном животе майку. — Сегодня мочи тысяча сто миллилитров.

— Это ты, брат, молодец, — похвалил Вадик, ощупывая его с ног до головы. — А бока не болели?

— Дядя! — нежным звенящим голоском сказал трехлетний Ванечка. — Мама придет?

— Завтра, завтра придет, — погладил его головенку Вадик.

— Ты меня домой пустишь? — со слезами уже спросил Ванечка. — Дядя, я домой хочу!..

Он заплакал, как и каждое утро вот уже четвертую неделю, с того дня, когда счастливый и веселый Вадик пришел на кафедру, чтобы отметиться перед отпуском, попасться на глаза доценту — деликатно напомнить о себе, — а был тут же направлен в это отделение. «На две–три недельки, — пообещал ему доцент Кит. — А уж потом и отдохнете. Куда–нибудь едете?» Вадик промямлил в ответ что–то неопределенное. «Вот и хорошо. Так что приступайте прямо сейчас!» И халат Вадику нашелся и фонендоскоп; вручили кучу «историй болезни», показали две палаты, и он включился в работу, да с непривычки закопался и, как ни спешил, а опоздал к Оле на свидание. Прибежал, запыхавшись, без цветов и ждал выговора; сразу же рассказал об отсрочке отпуска и думал, что тут–то все и решится — ведь ему не придется уезжать куда–то на юг, и ее отговорки и откладывание главного разговора с родителями кончились, — а Оля обрадовалась почему–то.

— Все равно, значит, кому–то из нас уезжать, — сказала она торопливо, делая вид, что рассматривает памятник. — Выходит, мне: вот, в общежитии письмо лежало. Мама пишет — приезжай, помоги убрать картошку, — Она показала Вадику измятое письмо. — Поеду я, хорошо? К двадцать пятому вернусь, на экзамен. Ну, улыбнись, Вадя!

— …В двенадцать, двадцать пятого, на Комсомольской, у остановки такси! — десять раз он прошептал ей в ухо за, полночь у самых дверей общежития, которые вот–вот должны были закрыть подглядывающие за ними дежурные, и даже подтолкнул ее, не торопящуюся уйти. Что–то было в ее последней улыбке со слезами такое, что до сих пор тревожило…

… — Ложись на кроватку, — сказал Вадик Ванечке. — Сейчас я тебя полечу…

— И домой пустишь?

В коридоре загремел голос заведующей отделением Майи Константиновны. Сестра тихо оправдывалась.

— А это меня не интересует! — отрезала Майя Константиновна и заглянула в палату. — Доктор Андреев! Вы уже в отделении, а не видите, какая грязь! На вашем месте я бы не вошла в палату, пока ее не привели в надлежащий вид. Что вы так рано? — почти не меняя тона, спросила она. — Опять в двенадцать часов отпроситесь в лабораторию? Не пущу. Ну, как у нас дела? — Улыбаясь, она присела на кровать к Мишане, потрепала его за ухо. Ее смуглая рука только подчеркивала молочную бледность Мишаниной кожи. — Нет последнего анализа? — Она посмотрела на Вадика. — Такая куча народу в этой вашей лаборатории, а анализы приходят с пятого на десятое! Вы–то что там делаете?.. Ах, экспериментальная методика! Нам–то она пригодится?.. Когда вы в отпуск идете? — не дождавшись ответа, спросила Майя Константиновна. — Потом в отделение вернетесь? Или, может быть, в лабораторию, подальше от ребятишек? К экспериментам?

Вадик не стерпел насмешки и вежливо сказал:

— Если вы не возражаете, я бы вернулся в отделение.

— Я‑то не возражаю, — засмеялась неожиданно звонко Майя Константиновна. — Да захотите ли вы? Я ведь вас сознательно гоняю, любимчика кафедры, надежду шефа.

— Я не любимчик.

— Любимчик! Ну, да ведь не в этом дело. — Она тронула Вадика за плечо. — Мне жаль, что такие славные ребята прячутся в лабораториях от наших простых жизненных проблем. Своего голоса не будет. Ну, ладно. В «историях» все в порядке? — Майя Константиновна подозрительно посмотрела на Вадика. — После двух покажете мне.

Ровно в два часа Вадик сел рядом с ней, и они медленно пролистали всю «историю болезни» Мишани, от корки до корки. Майя Константиновна вела Вадика — он сам это чувствовал, — как водят маленького через широкую улицу, за ручку, где бегом, где неторопливо, объясняя и про красный свет и про далекого невидимого отсюда регулировщика, и успевала отвечать на, должно быть, детские вопросы. К тому времени, когда Вадик под четкую диктовку занес в «историю» консультацию Майи Константиновны, он был выжат, болела от голода голова, и очень хотелось закурить.

— Ну, вот. — Майя Константиновна подписалась. — А где это вы прочитали про селективную потерю белка? — Они поговорили на эту тему и еще на другие, слегка тестируя, экзаменуя друг друга. Потом Майя Константиновна встала, одернула халат, сняла свою шапочку, как тяжелая корона возлежавшую у нее на голове, поправила волосы и снова надела ее. — Это вы прислали нам девочку из области? — неожиданно спросила она. — На всякий случай или диагноз предположили?

— Предположил. А что, ошибся?

— Идите в буфет, поешьте, — ворчливо сказала Майя Константиновна. — А то за последнее время вы у нас совсем исхудали. Мамочка наверно, в ужасе? И поминает меня недобрым словом?

— Я лучше покурю, — улыбаясь, Вадик полез за сигаретами.

— Не сметь курить! — прикрикнула Майя Константиновна. — А еще педиатр!.. От вас же табачищем нести будет! Марш, вон из отделения, курилка! — Вадик покорно вздохнул и начал снимать халат, а Майя Константиновна не торопилась уйти — расставила по местам стулья, отодвинула с края стола телефон. Потом, обернувшись к Вадику, спросила: — Есть куда поехать отдохнуть? Я сообразила — вам ведь сейчас еще только последние каникулы отгуливать? Отдыхайте на всю катушку — потом будут только отпуска от работы — это совсем не то! Дать адресок в Гаграх? «О, море в Гаграх! О, пальмы в Гаграх!» — Она подмигнула.

— Дать. Спасибо, — отозвался Вадик. — Обсудим адресок.

Майя Константиновна вдруг хитро и понимающе улыбнулась:

— Ну, идите, обсуждайте. А завтра не опаздывайте. Не забыли? Завтра «сведения» даете родителям. Посмотрим, как справитесь с этим во второй раз… — Легко подталкивая Вадика в спину, она выпроводила его в тихий послеобеденный коридор.

«Что сейчас Оля делает?» — подумал Вадик, идя по лестнице. Оставалось подождать только два дня — и все случится так, как он хочет. Когда очень хочешь, все получается, знал Вадик.

«Вадик! — не отступив от края тетрадного листка, начала письмо Оля. — Мы должны послезавтра встретиться, но свидание у нас не получится. Не в Москве я, как видишь, а дома…»

Она посмотрела на Витькину макушку, склонившуюся напротив над таким же листочком в клеточку. Витька старательно выводил дроби.

— Опять на чердак лазил? Вся маковка в пыли, — выговорила ему Оля. Витька, не отрываясь от задачки, поскреб затылок, делая вид, что очень озабочен знаменателем. — Эх, Витька! Ослушаешься опять — попадет тебе!

— От тебя? — Он нахально разулыбался. Оля ловко и звонко щелкнула его по лбу.

— Дура московская! — завопил Витька, отскакивая к двери. — Выучилась драться!

— Не балуйся, — сказала Оля материным голосом. — Садись–ка, занимайся!

Витька вернулся к столу и вроде бы опять занялся задачей, не любопытствуя Олиным делом, но был ох, как глазаст.

«Рассказывать по порядку все, что было, — долго, да и незачем… — Оля перечитала и зачеркнула написанное. — Словом, на экзамен я не поехала, и из института меня, наверное, уже отчислили». Она опять перечитала все письмо, но оно ей не понравилось — в нем звучало что–то жалостное, — и опять все зачеркнула.

Витька захлопнул тетрадку, навинтил на ручку колпачок и засунул все свое хозяйство в мятый черный портфельчик. Озабоченный чем–то новым, он вдруг смачно плюнул на пол.

— Это что такое! — Оля перегнулась через стол и шлепнула его по губам. — Ну–ка, вытри, бандит! Ишь, чему научился!

Витька понуро слез со стула, вытер ладошкой плевок и, отвернувшись от Оли, потащил за ручку портфель со стола.

— Руку помой, мусорщик, человек ведь ты. — Витька загремел на кухне сосулькой умывальника, а Оля написала: «Устроилась работать в ночь, для дома очень удобно. Братишки весь день на глазах, и матери, она говорит, большая помощь. Жаль, что так получилось, но другого выхода просто нет…» — Она отложила ручку, прочла все с самого начала. Попробовала, что получится, если дописать: «Я все помню», — а потом вычеркнула и это.

Она решительно сложила листочек пополам и сунула его под скатерть по стародавней детской привычке, когда еще она целый год переписывалась с ровесницей из Ленинграда. Та в девятом классе вдруг перестала отвечать ей, а Оля все писала и писала, почти целую четверть раз в неделю, рассказывала то, что раньше той девочке было интересно — и про снег в лесу и про теленочка, который уже пробовал бодаться. Письма, правда, раз от раза становились все короче и фальшивее. А в десятом классе, доросши до какого–то порожка, она все поняла про ту девочку — девочка выросла.