Лев Хахалин - Последние каникулы

• Название: Последние каникулы
• Автор: Лев Хахалин
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1982

Опубликовано в журнале "Юность". 1982,N 2.

Автор известен также под псевдонимом Шишкин Иван Тимофеевич

---

Он поднялся в квартиру, закрыл за собой дверь и прямо в прихожей еще раз перечитал: «Здравствуй, Вадик! Обманула тебя со свиданием, да? Извини, так вышло. В общем, в Москву я не приеду — из института меня, наверное, отчислили, раз я не пришла на переэкзаменовку. Так вышло. Надо матери помогать, понимаешь? Устроилась на работу, удобно для дома, братишки весь день будут на глазах. Спасибо тебе за все, что было. Ты, наверное, вылечил меня — заговорил, что ли? — приступов теперь совсем не бывает. Если хочешь, напиши, но я письма ждать не буду. А вообще у нас тут дел много. Работаю. Жаль, яблок неурожай. Спасибо за все, что было, я все помню и помнить буду всегда. Не думай обо мне плохо, будь счастлив. Не поминай меня лихом. Оля». Перечитал, тряхнул головой и еще раз начал читать, медленно, вникая в каждое слово, взвешивая каждую запятую и точку. И не поверил тому, что Оля не приедет, что нарушилось течение распланированной наперед им жизни, и сначала почувствовал возмущение, разозлился, вспылил и отбросил письмо, и оно улетело под галошницу, и он посмотрел на него…

…Если ее не будет для него больше никогда… («И если тебя не будет, не будет со мной никогда!..»)

И у него заныло внутри: он даже скрючился, дошел до кресла и повалился в него, закрыв глаза.

Привычно, как–то автоматически его мозг четко и ясно определил, где ноет, и что может ныть и что это может значить, и ему стало противно от собственного взлелеянного профессионализма — он встал, кособочась, выдохнул из себя воздух. И со вздохом, как будто пришли сила и решимость, он поднял письмо, перечел, понял всю его фальшь и поехал на вокзал, отстоял там два мучительных часа в панически–склочной, потной и толкающейся очереди, купил наконец билет на ночной поезд и примчался домой. Перечитал письмо и начал бестолково собираться.

Когда, насвистывая, пришла Машка, он был уже заведен до упора и набросился на нее с рассказами, совал ей в руки письма Оли и Витьки. А Машка, хладнокровно разобравшись в ситуации, поцеловала его в лоб, шутливо перекрестила и села дозваниваться маме, попутно, легко сообщив Вадику, что, оказывается, готовя сюрприз, мама выбила себе с завтрашнего дня отпуск, достала две путевки в хороший санаторий, сшила два платья у дорогой портнихи, и теперь надо все переигрывать.

Мама по телефону накричала на Вадика, велела сидеть дома, никуда не выходить и никаких глупостей не делать.

— Слушать ничего не хочу! — заявила мама, едва войдя в дом, и теперь сказала это опять. — Не могу, не могу! — Она вдруг встала и, сутулясь, быстро вышла из комнаты.

Шаркая тапочками, на кухню забрела Машка. Она села рядом с Вадиком и стала смотреть ему в угол глаза, как в детстве, когда, например, он, отличник, готовил уроки, высунув от прилежания язык, а она терпела, молчала, сидя на диване.

— Машк, я не могу по–другому, — пробормотал Вадик.

— Иди посмотри на стенку, гранитик, — буркнула Машка, и в комнате на месте прежнего рисунка с букетом красно–розовых гвоздик он увидел портрет — себя с как бы чуть смазанным лицом и едва обозначенную фигуру Оли, но вот ее лицо было ясным и незнакомо–красивым, тем, которое он угадывал, а Машка разглядела. Он вспомнил, как Машка поставила его с Олей рядом перед тем, как они ушли в ресторан, и рассматривала их, но тогда, он вспомнил, Олина рука была заведена за спину, а на рисунке она, чуть обозначенная, лежала у него на плече — сдерживая, направляя? Он опять посмотрел на рисунок, теперь заметил детальную прописанность своего костюма, даже игру цвета на красивом галстуке, блеск уголка запонки, легкую выпуклость слева от бумажника и волнистую, живую линию Олиного бедра. Одежда и фигуры резко оттеняли друг друга, так же как и лица: ее, завершенное, и его — только проявляющееся. Как всегда на законченных работах, Машка поставила число, подпись и дала название. Вадик прочел: «Молодожены. 30 августа. М. Андреева».

— Машка! Как здорово! Мам, ты видела? — крикнул он и осекся. — Идите сюда!..

Машка, прищурив глаз, взглянула на акварель и вдруг, легко подпрыгнув, сорвала ее со стены — сделала это так резко, что Вадик дернулся. А Машка усмехнулась и вошла к маме в комнату.

— Ничего? — спросила она маму там. — По–моему, получилось. А теперь порви. Ну, рви, не жалей! Быть или не быть, мам? Вот в чем вопрос! — Мама молчала. — Представляешь, выбранная тобой Вадькина жена приходит на мою персональную выставочку — уж я брательникову жену обижать не буду, ты ж понимаешь? — и видит это — ах, ах! Какой скандал! Он был уже женат? Хи–хи! — сказала Машка тонким голосом. — Рву?

Вадик услышал шорох бумаги, замер.

— Когда ты это нарисовала? — спросила мама.

— Если я скажу, что сейчас, поверишь?

В комнате еще долго молчали, потом Машка вышла и, сделав бешеные глаза, шепнула:

— Чего ты сидишь? Деньги есть, много? Билет есть? Так вали отсюда, пока мать дверь не закрыла и ключ в форточку не выбросила. Я ее дома держать буду, чтобы она тебя с милицией не искала, а ты давай чеши скорей!

Вадик нерешительно посмотрел на нее — на гладко причесанную головку, на тонкие длинные руки, на большие взрослые глаза и сказал:

— Машка!

Она нахмурилась, топнула ногой, потом подошла к нему, одной рукой обняла, другой, согнув в локте, уперлась ему в грудь:

— Вадя, ты ведь не волосан, а? Если бы отец был дома, все бы давно кончилось. Он бы сказал, как всегда: «Не попробовав, не узнаешь!» — и все. Ты бы побежал.

— Ну почему мама?.. Она…

— Она мать, понял? Может, ей хочется, чтобы ты на дочке своего шефа женился, а может, чтобы ты вообще не женился. На нее не угодишь, она мать!

— Она к Оле всегда так относиться будет.

— Ох, до чего вы, мужики, глупые! — зашлась смехом Машка. — Женщине нужен факт, а не слова, понял, цыпленок! Приведешь свою жену — она же ее не выгонит, она же сама была невесткой. Корпоративное правило. Она у нас неглупая, мать, — нарочито громко сказала Машка, и Вадик, поборов оцепенение, шагнул в прихожую, взял чемодан.

— Ты куда? — как будто не было разговора, спросила его из другой комнаты мама. — Вадик! — Она вышла к ним с сухими глазами, осунувшаяся, постаревшая. — Я буду в Москве, никуда не поеду. Позвони. Там есть телефон, это я знаю.

За ее спиной Машка делала Вадику знаки — уходи!

— Мам!.. — Вадик побрел к двери, держа чемодан в руке, и обернулся. — Ну пойми ты меня, пожалуйста! — Он поставил чемодан на пол, подошел к маме, поцеловал ее в щеку. — Я вам позвоню! — с надеждой, что мама отзовется, сказал он.

— Счастливо! — легко сказала ему Машка, мазнув его губами по щеке, и сильно подтолкнула к двери. Когда хлопнула дверь лифта, она взяла свой рисунок и невинно спросила:

— Ничего, если до папы он здесь повисит?

Уже с полудня мимо вагона все бежал и бежал лес, густой, темно–зеленый, с чернотой на горизонте, и вдоль железнодорожного полотна уже не было покосов, не вились натоптанные тропки. Изредка из–за порубок уголком выглядывали деревни; а сам поезд, как бы увеличившись в размерах и мощи своей, все сильнее шумел, гремел на весь этот лесной край.

На коротких остановках, запинках, ведрами торговали яблоками, и женщины щедро отсыпали их Вадику взамен протянутого рубля. Попутчицы все удивлялись, куда Вадик набирает столько; в этом краю, говорили они, яблоки не диво. А после обеда он начал уже собираться.

Из распахнутой проводником двери сильно толкнуло крепким горьким лесным запахом — поезд вполз в узкую темную просеку в густом старом лесу, иссиня–черном, хмуром.

Деревянная платформа мягко спружинила под ногами. Она была новой, светлой; смолистый запах шел от нее, от белых перилец; и со звоном входили в плахи гвозди под обушком у плотника, присевшего на корточки тут же рядом с вагоном.

— По расписанию доставили, — сказал проводник, поглядывая на выряженного в костюм, при белой рубашечке и галстуке, Вадика. — Счастливого вам!

— И вам того же, — обернувшись, пожелал Вадик.

Когда ушел поезд и наступила тишина, Вадик огляделся и, расспросив словоохотливого плотника, перешел пути и по узкому мостку над оврагом добрался до маленького домика автобусной станции. Торопливо, похожие на двух гарцующих лошадок, подкатили два голубых автобусика, открыли дверцы…

Вадик посмотрел на домик станции, на мосток, за которым лежали пути к его дому, словно запоминая обратную дорогу на тот случай, если ему не скоро возвращаться сюда, и сел в автобусик.

Окна в нем были открыты, пахло незнакомо, но приятно.

«Как долго я ехал! — собирался сказать Вадик Оле. — Ехал, ехал… Целую ночь и еще полдня. Я за тобой приехал. Не могу без тебя. А меня там ждут. Вот, отпустили на последние каникулы…»

Автобусики коротко и звонко вскрикнули и пошли через лес, почти рядом и почти касаясь друг друга боргами, до развилки, незаметной, как будто там расширялась дорога, без столба или лобастого камня на том месте, где расходились две просеки, два пути. Они еще мелькнули голубым цветом между стволов, а потом и шум их движения поглотил большой, густой и, словно жизнь, пестрый лес. Развезли автобусики случайных попутчиков — каждый спешил к своей цели, каждый вез свое.