Жуакин Машадо де Ассиз - Избранные произведения

• Название: Избранные произведения
• Автор: Жуакин Машадо де Ассиз
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Поэзия
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-00678-5

Жоакин Мария Машадо де Ассиз — бразильский классик XIX века, зачинатель критического реализма в бразильской литературе. В состав «Избранных произведений» вошли романы «Записки с того света» и «Дон касмурро», стихотворения и новеллы, рассказывающие о жизни современного провинциального общества, судьбы героев которого, как правило, завершаются крахом.

---

Не иначе как вмешательством судьбы объясняется то, что именно в тот момент, когда я находился под окном Капиту, мимо ее дома проехал всадник — «денди», как мы называли подобных молодых людей. Он прямо сидел в седле, на красивой гнедой лошади, подбоченившись правой рукой, а в левой держа поводья; сапоги на нем были лаковые, фигура и поза — верх изящества; его лицо показалось мне знакомым. Потом прогарцевали и другие всадники; все они отправлялись к своим возлюбленным. В то время существовал обычай красоваться перед окнами девушек верхом на лошади. Перечитайте Аленкара[92]: «Студент (говорит один из героев его пьесы 1858 года) не может существовать без лошади и без возлюбленной». Перечитайте Алвареса де Азеведо[93]. В одном из своих стихотворений, написанных в 1851 году, поэт рассказывает, как он, живя на улице Катумби, нанял лошадь за три тысячи рейсов, чтобы видеться с возлюбленной, жившей на улице Катете… Три тысячи рейсов! Все это давно кануло в вечность!

Так вот, денди на гнедой лошади не просто проехал мимо, как остальные; то был трубный глас, и прозвучал он вовремя; такова была воля судьбы-бутафора. Всадник не только придерживал коня, он повернул голову в нашу сторону, в сторону Капиту, и взглянул на мою подругу, а она на него; всадник медленно удалялся, продолжая оглядываться. Тут на меня напал второй приступ ревности. Конечно, вполне естественно залюбоваться красивым личиком; но этот субъект часто появлялся здесь по вечерам; он жил на старинной улице Кампо-да-Акламасан и, кроме того… кроме того… Попробуйте рассуждать спокойно, если сердце ваше пылает, как раскаленные угли! Я ничего не сказал Капиту, опрометью бросился домой, проскочил свою комнату и опомнился только в гостиной.

Глава LXXIV ШТРИПКИ

В гостиной мирно беседовали дядя Косме и Жозе Диас, один сидел, а другой прохаживался по комнате. Увидя приживала, я припомнил его слова о Капиту: «Веселится, пока не поймает кавалера, который на ней женится…» Несомненно, он намекал на того денди. Воспоминание о нашем разговоре усилило чувство, возникшее у меня на улице, а ведь именно эти слова, бессознательно запавшие мне в память, заставили меня предположить, что Капиту не случайно переглянулась со всадником. Мне хотелось схватить Жозе Диаса за шиворот, вытащить в коридор и спросить, знал ли он что-нибудь наверное или только высказывал предположение; но приживал, который остановился было, увидев меня, опять заходил по комнате. Не находя себе места, я решил пойти к соседям; мне представлялось, как моя подруга испуганно отпрянет от окна и начнет объяснять мне свои поступки… А тем временем разговор в гостиной все продолжался, пока наконец дядя Косме не встал, чтобы навестить больную; тогда Жозе Диас направился ко мне.

На какое-то мгновение у меня мелькнула мысль спросить его напрямик, в каких отношениях Капиту с кавалерами из предместья; но я тут же испугался его ответа и мысленно поспешил заставить его умолкнуть. Выражение моего лица удивило приживала, и он с любопытством спросил:

— В чем дело, Бентиньо?

Я опустил глаза, желая избежать его взгляда, и увидел, что у Жозе Диаса на одной из штанин расстегнулась штрипка; в ответ на настойчивые расспросы я сказал, указывая пальцем вниз:

— Поглядите, штрипка расстегнулась, застегните скорее!

Жозе Диас наклонился, а я выбежал из комнаты.

Глава LXXV ОТЧАЯНЬЕ

Я скрылся от приживала, не заглянул к матери, но скрыться от себя самого мне не удалось. Вслед за мной в комнату вошло и мое «я». Я говорил сам с собой, падал на кровать, катался по ней и плакал, заглушая рыдания подушкой. Я дал клятву, что не пойду вечером к Капиту, что никогда больше не увижусь с ней и назло ей стану священником. Мне представлялось, как она вся в слезах стоит передо мной, уже посвященным в сан, и, раскаявшись, просит прощения, а я холодно и невозмутимо поворачиваюсь к ней спиной, не испытывая ничего, кроме величайшего презрения. Меня возмущало ее непостоянство. Раза два я даже заскрежетал зубами, словно она попала на них.

Внезапно послышался голос Капиту, которая, по обыкновению, зашла к нам провести вечер с моей матерью и, разумеется, со мной; звук ее голоса привел меня в смятение, но я заставил себя остаться в комнате. Девочка громко смеялась, громко разговаривала, как бы взывая ко мне; но я оставался глух к ее мольбам, наедине с самим собой и своим презрением. Мне хотелось поглубже вонзить ногти ей в шею, так чтобы она истекла кровью…

Глава LXXVI ОБЪЯСНЕНИЕ

Через некоторое время я успокоился, но чувствовал себя совсем разбитым. Я лежал на постели, уставившись в потолок, и внезапно мне вспомнился совет матери никогда не ложиться после еды, дабы не повредить пищеварению. Я поспешно вскочил, но из комнаты не вышел. Смех Капиту доносился из гостиной все реже, и она говорила тише; видимо, мое затворничество огорчило ее. Но я был непоколебим.

Я не поужинал и плохо спал. На другое утро настроение мое не улучшилось. Я стал опасаться, что накануне зашел слишком далеко. У меня немного болела голова, и я притворился больным, чтобы не идти в семинарию и поговорить с Капиту. Вдруг она обиделась, разлюбила меня и теперь предпочтет того всадника. Я хотел выслушать ее и разъяснить недоразумение; быть может, она все объяснит и оправдается.

Так оно и получилось. Узнав причину моего вчерашнего уединения, Капиту страшно обиделась; неужели я считаю ее такой легкомысленной, что после всех наших клятв смог вообразить… Тут Капиту разразилась слезами и махнула рукой, чтобы я уходил. Но я бросился к ней, схватил за руки и так страстно поцеловал их, что почувствовал, как они задрожали. Девочка вытерла слезы пальцами, я снова поцеловал ей руки; она вздохнула и сказала, что тот молодой человек знаком ей не больше, чем другие юноши, которые проезжают на лошадях или проходят пешком мимо ее дома. И если она взглянула на него, так именно это и доказывает, что между ними ничего не было; а то они бы, конечно, вели себя по-другому.

— Да и что у нас с ним могло быть, раз он женится? — заключила она.

— Женится?

Да, женится, и даже известно на ком, на девушке с улицы Барбонос. Последний довод окончательно меня успокоил, и Капиту отлично поняла это; тем не менее она заявила, что во избежание подобных недоразумений вообще теперь не будет смотреть в окно.

— Нет! Нет! Нет! Этого я не просил!

Тогда она взяла обратно свое обещание, но вместо него дала другое — при малейшем подозрении с моей стороны между нами все будет кончено. Я заверил Капиту, что ей никогда не придется выполнить свою угрозу, это было в первый и последний раз.

Глава LXXVII РАДОСТЬ ИЛИ ГОРЕ

Рассказывая об этом кризисе своей юношеской любви, я внезапно сделал открытие, что подобные горести со временем становятся бесплотными и в конце концов постепенно превращаются в радости. Боюсь, я плохо выразил свою мысль и получилось не совсем понятно, но ведь не только в книгах, и в жизни много неясного. Суть в том, что я с особым удовольствием вспоминаю это огорчение, хотя оно вызывает у меня в памяти другие горести, которые хорошо было бы забыть совсем.

Глава LXXVIII ОТКРОВЕННОСТЬ ЗА ОТКРОВЕННОСТЬ

Со временем я почувствовал необходимость поделиться с кем-то хотя бы частью своих переживаний. Это выпало на долю Эскобара. Когда в среду я вернулся в семинарию, мой друг уже беспокоился обо мне; он сказал, что собирался пойти к нам, и осведомился, не случилось ли чего-нибудь и хорошо ли я себя чувствую.

— Хорошо.

Эскобар испытующе посмотрел мне в глаза. Три дня спустя он сообщил, что все находят меня очень рассеянным, надо лучше скрывать свои чувства. У него тоже есть основания быть рассеянным, но он держит себя в руках.

— Так по-твоему…

— Да, иногда у тебя бывает совершенно отсутствующий вид; притворяйся внимательным, Сантьяго.

— У меня есть причины…

— Охотно верю, никто не расстраивается просто так.

— Эскобар…

Я заколебался; он ждал.

— В чем дело?

— Эскобар, мы с тобой друзья; ты мне ближе всех в семинарии, да и вне ее у меня тоже нет настоящего друга.

— Если я скажу то же самое, — произнес он, улыбаясь, — ты, вероятно, упрекнешь меня в недостатке оригинальности. Однако я действительно ни с кем не общаюсь здесь, кроме тебя, на это, верно, уже обратили внимание, но мне все равно.

Прерывающимся от волнения голосом я спросил:

— Эскобар, умеешь ты хранить тайны?

— Раз ты спрашиваешь, значит, сомневаешься, а в таком случае…

— Извини, я неудачно выразился. Я знаю, ты человек серьезный и с тобой можно быть откровенным, как на исповеди.

— Если ты нуждаешься в отпущении грехов, считай, что ты его уже получил.

— Эскобар, я не могу стать священником. Я учусь в семинарии, дома верят в меня, надеются… но, повторяю, я не могу стать священником.