Сергей Филатов - Совершенно несекретно

• Название: Совершенно несекретно
• Автор: Сергей Филатов
• Издательство: ВАГРИУС
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-264-00156-1

Сергей Филатов — одна из ключевых фигур российской политики последнего десятилетия. С начала 90-х он работал в Верховном Совете РСФСР, три года возглавлял Администрацию Президента, а затем общественное движение поддержки Б. Ельцина на президентских выборах в 1996 году. Анализируя события в стране в самые сложные периоды — путчи, референдумы, войну в Чечне, наблюдая перипетии борьбы за власть, — автор не без горечи пишет об атмосфере интриг в кремлевских коридорах власти, знакомит читателя с многогранными, противоречивыми и не всегда лицеприятными портретами наиболее значимых государственных фигур, и прежде всего Б. Ельцина

---

Мне кажется, кое-что он придумывал сам: любил и умел рассказывать и петь в дружеском кругу частушки про наши непутевые российские дела. В этих припевках было больше обнаженной правды и острого взгляда на вещи, чем в обычных спорах-разговорах. После смерти отца осталось несколько блокнотов с обилием недомолвок и многоточий — он любил и часто со смаком использовал «нецензурные» слова. Но чаще встречались частушки и довольно мягкие, вроде:

Я каталася на льду,
Простудила ерунду,
А без этой ерунды —
Ни туды и ни сюды.

Наиболее интересными казались мне споры писателей. Скажем, существовали сторонники и поклонники Маяковского, но были и те, кто его вообще на дух не принимал. Полемика вспыхивала особо горячая вокруг Есенина — вокруг его поэзии, его жизни, его человеческого облика, его преждевременной и загадочной смерти. Отец отдал много сил восстановлению славного имени великого русского поэта, пропаганде его самобытного творчества. Он написал поэму о матери Есенина. В этот период его тесно связала дружба с сестрами Сергея Есенина — Екатериной и Александрой, много появилось друзей-есенинцев, среди которых был и известный литературовед Юрий Львович Прокушев.

Обсуждались порой — тогда еще как бы в завуалированном виде, но тоже довольно остро — вопросы, связанные со Сталиным и его временем. Но во всех перепалках и при всех обсуждениях отец всегда оберегал образ одного из своих кумиров — Ильича: ему долгое время наивно казалось, что все беды у нас от Сталина, который извратил Ленина — в теории, в практике, в жизни. А рядом с Лениным — что было, то было! — для отца таким же кумиром стоял Дзержинский (видимо, потому, что его в 20-е годы, как и многих других детей-беспризорников, выловили чекисты и передали на воспитание в детскую коммуну); другими — особы-ми — кумирами были Жуков и Есенин, в несть которого я и получил свое имя.

В восприятии людей многое в те сложные годы складывалось под воздействием жесткой пропаганды и партийного влияния, закрытости и цензуры в печати, в литературе и в искусстве, партийной их направленности, в результате чего трудно было определить истинную ценность той или иной личности. Но отец до конца дней своих так и не смог понять и поверить, что именно ленинская идеология разделила страну на нужных и ненужных людей, на героев и врагов народа. Он, как и большинство его сверстников, долгое время полагал, что это кто-то плохой наверху сдерживает животворные процессы (Сталин, Берия, Суслов…) и, лишь уйдет этот кто-то, — все изменится к лучшему, как в сказке.

Для меня же наиболее ценным из того, что дала мне семья, было общение с людьми, плоды которого остались надолго, они всегда существовали как бы параллельно со знаниями и навыками основной профессии, которой я отдал сорок лет жизни. Это и вывело меня в конце концов на ту активную жизненную позицию, которая подкрепляется желанием общаться с человеком — слушать его и разговаривать с ним. Может быть, поэтому я охотно работал в общественных организациях «Серпа и Молота», на Кубе и в научно-исследовательском институте.

Я начал свой трудовой путь с завода «Серп и Молот», куда пришел после окончания металлургического техникума. В техникуме был секретарем комитета комсомола. И на заводе тоже. Мне тогда еще не исполнилось двадцати. Комсомольская организация завода насчитывала тысячу четыреста человек, но ребят настоящего комсомольского возраста в ней почти не было — основной массе за тридцать. Существовало много проблем и социальных, и политических, и чисто человеческих. Люди жили трудно, именно в эти годы началась хрущевская «оттепель». Она породила новые проблемы для власти — многое нужно было объяснить и на многочисленные «почему» ответить.

Помню, как пришел я в заводское общежитие. Там долгие годы работала воспитателем моя мама. Что такое комната в общежитии, где фактически проживают несколько семей, не имея на то законных оснований, объяснить очень трудно: теснота, постоянный страх быть выброшенным на улицу, умение быстро спрятаться. Вся обстановка — четыре кровати, отделенные занавесками друг от друга и от общего стола в центре комнаты. Жили там ребята, работавшие по основным для завода профессиям: сталевары и вальцовщики, литейщики и формовщики, с женами и детишками… Захотелось им помочь, создать человеческие условия.

Именно у нас на заводе впервые зародилась комсомольская стройка жилого дома. Строителей не хватало, их заработки были низкими, условия работы — тяжелыми, условия быта — еще хуже. Охотников работать строителями было мало, в основном приходили работать за жилье и за прописку в Москве люди с периферии. Чем же хуже, думалось мне, наши рабочие, которые временно могли уйти с основной своей работы и после окончания строительства дома вернуться к ней снова? Стали по путевкам комитета комсомола направлять на два-три года на стройку жителей общежития. Меня поддержали и начальник управления капитального строительства, и директор завода. Мы организовали такую стройку, и острота проблемы была на время снята, но тогда она не могла быть решена кардинально: москвичи идти на стройку не хотели, и приходилось в техническом училище обучать периферийную молодежь основным профессиям — сталеваров, прокатчиков, литейщиков, — сразу поселяя ее в общежитие с последующим направлением на стройку. И так — по замкнутому кругу.

В те времена в столицу ежегодно приезжало около ста тысяч людей различных профессий, большинство из которых оседало в Москве. Фактически Москва в значительной степени застраивалась для обустройства лимитчиков и жителей близлежащих деревень и поселков, что порождало социальную напряженность среди коренных москвичей.

Между тем надвигался Всемирный фестиваль молодежи и студентов 1957 года. Подготовка к нему — это бессонные ночи, как в «лучших» сталинских традициях, это впервые приоткрытая информация о жизни нашей страны и других стран, это первые талоны на приличную одежду в специальных магазинах, это новые встречи, которые впервые открывали неведомый и долгие годы закрытый для нас мир.

К тому времени я стал секретарем заводского комитета комсомола и членом бюро райкома. Я пытался увидеть смысл любой работы в ее результатах. Здесь же я иногда терял почву под ногами, не находя ответа на многие вопросы, а самое главное, понимая, что если нас не будет, то ничегошеньки не изменится. А время уходит, его степенно перемалывает будничная мельница — то заседания, то субботники, то массовки, то собрания… И единственные ощутимые результаты — жуткая усталость и пустота. А к этому примешивается горечь от сложившейся в комсомоле чиновничьей субординации, когда ощущаешь себя сталинским «винтиком» в бюрократической машине. Очень было заметно, как комсомольская номенклатура, активно работая локтями, готовится к прыжку в партийную номенклатуру.

Пробовал учиться в институте — не получилось, ведь основное время работы — вечера и ночные рейды. Причем впервые увидел, как многие беседы «по душам» проходят за чаркой водки, — пить надо было уметь крепко.

И тут пришло осознание того, что в комсомоле только на низшем уровне сохранялись товарищеские и человеческие отношения, выше — в номенклатуре — все было иное, дорогу вверх прокладывала беспрекословная подчиненность, полная зависимость, постоянное «чего изволите» по отношению к партийным верхам, виртуозное владение демагогией. Меня же тянуло к аналитическому и логическому мышлению. Принял решение уйти из секретарей, объяснил это тем, что без высшего образования жить будет трудно. Очень помогла мне тогда мама. Она сказала: «Сын, я всю жизнь занималась общественной работой, всю жизнь уговаривала кого-то сдавать металлолом, выходить на субботники, организовывала ночные рейды по цехам — и так из года в год… Те, кого я уговаривала и кто с папочкой под мышкой уворачивался от всех мероприятий, постепенно окончили институт, получили хорошее образование и соответствующие должности, а я все продолжала уговаривать, ходить на поклон с различными просьбами теперь уже к этим людям. Смотри, как бы и с тобой того же не произошло…»

Она была права, моя мама, хотя сама продолжала гордиться своей работой, но я, пожалуй, только сейчас понимаю, как ей было обидно. Она радовалась, получив значок «50 лет в КПСС», но когда уходила на пенсию, ей положили 48 рублей. Я даже не знал, что такие пенсии бывают. Это сегодня многие из КПРФ как бы забыли, какие пенсии были при их власти. А мама была настоящей активисткой, много читала, владела чисто мужскими профессиями. Она умела водить самолет, у нее был значок «Ворошиловский стрелок», но на фронт ее не взяли — с ней оставались трое детей, Мы все в семье имеем любительские водительские права, — у нее были профессиональные. Она освоила редчайшую профессию тянульщицы (сейчас это называется «волочильщик») на проволочном волочильном стане. Я много работал на металлургических заводах, но так ни разу и не встретил женщину-волочильщицу. А потом — работа в женсовете, директором Дворца культуры завода, в библиотеке и т. д., и т. д. При такой энергии, конечно, нужно было оканчивать институт, но, видно, рядом не оказалось никого, кто бы посоветовал и помог в этом.