Михаил Крюков - Последний Совершенный Лангедока

• Название: Последний Совершенный Лангедока
• Автор: Михаил Крюков
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-906862-63-1

В отрогах Пиренеев случайно обнаружен зашифрованный манускрипт средневековых еретиков Лангедока, альбигойцев. Криптоаналитик ФСБ Вадим Снегирёв получает задание расшифровать его. В Москву из Франции приезжает специалист по средневековым ересям Ольга Юрьевская, правнучка морганатической супруги царя Александра II. Внезапно находится ещё одно лицо, заинтересованное в расшифровке рукописи, которое оказывается дьяволом, точнее, его земным воплощением, аватаром. Пользуясь своими сверхъестественными способностями, дьявол легко переносит Вадима и Ольгу зрителями в давно прошедшие века.

При расшифровке оказывается, что во время разграбления Византии крестоносцы похитили главную святыню альбигойцев – Евангелие от Иоанна, написанное собственноручно апостолом. Молодой константинопольский целитель Павел отправляется в Лангедок, охваченный Альбигойскими войнами, чтобы найти и вернуть святую книгу.

Сверкают рыцарские мечи, рушатся замки, горят на кострах еретики, короли и папы решают судьбы Франции.

Удастся ли Павлу найти Евангелие? Что будет с ним и с его друзьями и врагами? О чем пели трубадуры в XIII веке? Об этом и многом другом читатель узнает, прочитав эту книгу.

---

Потом театр Омона снесли и начали строить театр для Мейерхольда, но старик постоянно менял требования к проекту и изрядно надоел архитекторам. Когда в тридцать девятом его арестовали, театр быстренько переделали в концертный зал, его ты и видишь.

– А за что арестовали Мейерхольда?

– По-моему, ни за что. Ему же к семидесяти уже было, какой из него враг народа? Но характер у Мейерхольда был – не дай бог. Наверное, обидел кого-нибудь, а тот возьми, да и донос напиши. По тем временам – достаточно.

– А Булгаков был знаком с Мейерхольдом?

– Чего не знаю, того не знаю. Но вот то, что Михаил Афанасьевич режиссуру Всеволода Эмильевича не любил и ядовито вышучивал, – факт. Помнишь, в «Роковых яйцах»:

«Театр покойного Всеволода Мейерхольда, погибшего, как известно, в 1927 году при постановке пушкинского «Бориса Годунова», когда обрушились трапеции с голыми боярами» …

А в «Двенадцати стульях» режиссёр театра «Колумб» Ник. Сестрин – это тоже Мейерхольд.

У входа в концертный зал старухи с беспощадными глазами продавали календари с портретами Сталина и монархическую литературу. Сторонницы различных политических убеждений привычно и вяло переругивались.

– Что это? – удивилась Ольга.

– Заповедник гоблинов. Не обращай внимания, они безобидные.

На театральных афишах старательно кривлялись немолодые актёры в диковатых костюмах. Смотреть на них было неприятно.

И вот – Садовая, 221б.

– И правда, совсем рядом… – сказала Ольга, разглядывая зажатый безликими домами узкий двор. – Как-то я иначе себе всё это представляла. Знаешь, по-моему, Воланда здесь не было, я его не чувствую. И Коровьева не было, и Геллы. Просто двор.

– Булгаковская Москва ушла, – вздохнул я. – Вообще-то, у каждого поколения она своя, но сейчас город меняется как-то уж слишком быстро.

Ольга внимательно посмотрела на меня:

– И тебе это не нравится?

– Нет. Я давно уже живу в чужом городе. Это не моя Москва. Слишком много людей, машин, полированного стекла и рекламы. Москва всегда была тихим, зелёным, немножко сонным городом. Старые дома с арками, в которых были вросшие в асфальт чугунные ворота, заросшие кустами дворики с гипсовыми памятниками забытым военным и растрескавшимися вентиляционными шахтами бомбоубежищ, самодельные лавочки, столы для домино, чья-то старая «Волга», классики на асфальте…

– Парижане тоже проклинали барона Османа, а теперь этот город – столица мира. Наверное, по-другому не бывает.

– Наверное. Пойдём на Патриаршие, это недалеко. Там уже другая Москва.

***

Патриаршие встретили нас уютным шелестом листвы, запахом воды и чириканьем воробьёв. По дорожкам прогуливались моложавые бабушки с колясками, студенты на лавочках потягивали пиво и листали конспекты, кто-то дремал на откосах пруда, рискуя свалиться в воду. Было тихо и сонно.

– Ой, а это кто, Шрек?! – округлила глаза Ольга.

– Ну, да, памятник не задался, но не настолько же. Это Иван Андреевич Крылов, великий русский баснописец.

– Совсем не похож. Подойдём поближе?

– Да ну его. Нам вон туда.

Я взял Ольгу за руку, и как только её узкая прохладная ладошка легла в мою ладонь, мир вокруг исчез, мы оказались словно в прозрачной сфере, которая делала нас невидимыми для прохожих.

– Вот на этой лавочке сидели Берлиоз с Бездомным, когда к ним подошёл Воланд.

– А трамвай?

– Трамвай ходил здесь. То есть на самом деле трамвай здесь никогда не ходил, Булгаков его придумал, а вот Аннушка-Чума была, она жила с Булгаковым в одной коммуналке на Большой Садовой, торговала самогоном. Сядем?

– Страшно…

Не размыкая рук, мы опустились на скамейку. Я хотел что-то сказать, но Ольга сжала мою руку:

– Смотри!

По аллее, не торопясь, в сторону Тверского бульвара шла пара – высокий русоволосый мужчина в сером костюме вёл под руку женщину в красивом летнем платье.

– Это они… – прошептала Ольга. – Господи, не может быть…

Мужчина и женщина были так увлечены разговором, что не смотрели по сторонам.

– Оль, о чём ты? У него цифровой Canon на шее. Это просто туристы. Наверное, совпадение. А у тебя фантазия разыгралась.

– Не бывает таких совпадений, – убеждённо возразила Ольга. – И место здесь такое… Где же им ещё гулять?

***

…и нас закрутили узкие горбатые переулки, пыльные и странно пустые в свете угасающего дня. Ольга читала названия на навигаторе:

– Хохловский переулок, Малый Трёх… Трёхсвятительский, Хитровский… Какие странные названия… Где это мы?

– Ты же сейчас сама прочитала название. Это Хитровка. Когда-то – самый разбойничий район города. А сейчас, пожалуй, последний нетронутый уголок старой Москвы. Я специально провёз тебя по кругу.

– Очень крутые улицы…

– Москва стоит на семи холмах, это – один из них, называется Ивановская горка. А на самом верху – Ивановский монастырь. В его темнице сидела Салтычиха. В подземной камере, без света, без свежего воздуха. В церковь её тоже не водили. По легенде в стене храма пробили отверстие, через него она и слушала литургию. Между прочим, в тюрьме она провела тридцать три года, пережив заточившую её Екатерину. Хочешь, подъедем, посмотрим?

– Нет, – передёрнула плечами Ольга, – не хочу. Там, наверное, до сих пор камни смердят злобой и безумием…

– И то верно. Тогда мы приехали. Нам сюда.

Мы прошли через низкую широкую арку и оказались во дворе. Слева была выщербленная стена красного кирпича, затянутая девичьим виноградом, и железные гаражи, крашеные облезлой синей и зелёной краской, а справа – трёхэтажный старый жилой дом с кактусами на подоконниках и бумажными снежинками, оставшимися с прошедшего Нового года. В подвал вела лестница со стёртыми ступенями, над дверью была вывеска «Эребуни». Я толкнул тяжёлую дверь, в темноте глухо звякнул колокольчик. Потом загорелся свет и навстречу нам вышел Армен.

– Вай, ара, да?! – воскликнул я.

Армен улыбнулся и обнял меня за плечи.

– Почему так долго не приходил? – спросил он с укоризной. – Нехорошо. Мама спрашивает: «Почему Вадим не приходит?» Луиза спрашивает, дети спрашивают. Дети совсем взрослые стали, ты их не узнаешь, наверное. Что-то случилось? Болел? Почему не позвонил тогда?

– Ну, прости меня, Армен, виноват. Что тут скажешь? Жизнь какая-то безумная: утром встал, не успел оглянуться – ночь на дворе, спать пора. Куда день пропал? Что делал? Веришь, не знаю… Бесы кружат.

– Верю. Почему не верить? Сам так живу! – вздохнул Армен. – Но молодец, что пришёл. Сегодня гостей мало, твой стол свободен. Как знал, что придёшь. Но что же это мы? Представь меня девушке, прошу.

– Это Ольга. Она из Франции, но она русская. А это мой друг Армен.

Ольга улыбнулась и подала Армену руку, он склонился и поцеловал её. Вышло это у Армена изящно и естественно, как вообще всё у него, а Ольга, по-моему, смутилась.

Армен был красив, как бывают красивы настоящей мужской красотой немолодые армяне. Рослый, широкоплечий, чуть полноватый, с седеющими висками, в чёрном костюме, крахмальной сорочке, лаковых туфлях и галстуке-бабочке. Сейчас почти никто не умеет носить костюм, Армен – умел. Так должен выглядеть профессор консерватории по классу виолончели. Аристократизм у него в крови, хотя какой он аристократ? Сын школьного учителя, пятый ребёнок в семье.

Зал ресторанчика действительно был пуст, занят был только один столик. Моё любимое место, в углу напротив эстрады, было свободно.

– Что хотите кушать? – спросил Армен.

– Давай я не буду выбирать, хорошо? Хочу, чтобы Оля попробовала настоящей армянской еды. Спроси у мамы, она ведь на кухне?

– Нет, мама сегодня дома, но я тебя понял. Твоя девушка не пожалеет, что согласилась прийти в «Эребуни», обещаю, – сказал Армен и ушёл на кухню.

– Вы давно дружите? – спросила Ольга.

– Давно. В девяностые годы в Ереване было очень тяжело, и Армену пришлось перевезти семью сюда. Он купил этот подвал и переделал его в кафе, ресторан или клуб – не знаю, как лучше сказать. У нас Армена многие знают. Юбилеи, звания, должности – всё стараемся отмечать здесь. Посторонние сюда почти не заходят. С улицы вывески не видно, да Армен и не стремится к наплыву посетителей. Сейчас здесь спокойно, но был момент – обложили его данью бандиты. Он не хотел говорить, да мы узнали. Жена его, Луиза, призналась тайком. Тогда я помог немножко, надел боевую шкуру и сходил на приём к высокому начальнику. А ещё и генерал наш подключился, он Армена тоже знает. Ну, оперативники у нас народ резкий, вопрос за один вечер порешали.

– Боевая шкура – что это?

– Да военная форма. Мы же не носим её никогда.

Ольга с интересом рассматривала зал. Подвал был очень старым, с низковатым сводчатым потолком и массивными колоннами, окна в глубоких амбразурах почти не давали света. Зал освещали бра и расставленные по углам светильники. Столы были без скатертей, а на жёстких деревянных стульях лежали пёстрые подушки. Оштукатуренные стены были расписаны видами Армении вперемешку с портретами.