Соломон Воложин - Беспощадный Пушкин

• Название: Беспощадный Пушкин
• Автор: Соломон Воложин
• Издательство: ООО Студия “Негоциант”
• Жанр: Научпоп
• Год: 1999
• ISBN: 996-7423-01-08

В книге члена Пушкинской комиссии при Одесском Доме ученых популярно изложена новая, шокирующая гипотеза о художественном смысле «Моцарта и Сальери» А. С. Пушкина и ее предвестия, обнаруженные автором в работах других пушкинистов. Попутно дана оригинальная трактовка сверхсюжера цикла маленьких трагедий.

---

И т. д. Откуда такая психологическая сложность в народе? — Вот ответ в виде молниеносно краткого исторического обзора.

Есть такая ветвь теории анклавного развития культуры, как социально–анклавная. То, что рождается в столицах, в верхах, через время доходит до провинций и низов. Индивидуалистический идеал Раннего Возрождения, развиваясь, в инерционном залете «вниз» породил титанов–преступников: Борджиа, Медичи, Ченчи. (Ченчи это особый донжуан, который женщинами овладевал исключительно насильно.) И все это были аристократы. Через века их индивидуалистическая вседозволенность дошла до самых низов 3‑го сословия.

Это для совков возрожденческий гуманизм был доведен только своей благостной, умеренной стороной. И то же — с античностью, которая возродилась в Новое время. Впрочем, и в пушкинские времена было что–то совковое. Цитирую Чаадаева:

«Но чего, мне кажется, мы не знаем, это той общей связи, которая существует между Гомером и нашим временем… для нас Гомер… остается все тем же Тифоном… [в древнегреческой мифологии — чудовище с сотней драконовых голов]…и Ариманом… [древнеиранским олицетворением злого начала]…каким он был в мире, им самим созданном. На наш взгляд, гибельный героизм страстей, грязный идеал красоты, необузданное пристрастие к земле — это все заимствовано нами у него… греки решились идеализировать порок и преступление».

За то христианство боролось с античностью, а рефеодализация, контрреформация, инквизиция — с Возрождением. И именно в такой борьбе монах Тирсо де Молина впервые ввел в литературу Дон Хуана Тенорьо, ввел со знаком минус. В Испании была наибольшая реакция против Возрождения, но монаху было ясно, что мир с естественностью воды стремится в моральный низ, и с каким–то лишь перенапряжением можно ориентировать его вверх. Это было досадно. (Как Шекспиру времен «Гамлета».) И Тирсо де Молина создал трагифарс «Севильский обманщик или Каменный гость», где порицаются все действующие лица — за всепроникающее притворство, но больше всех — главный герой.

Липовость контрвозрождения в Испании поддерживалась, с одной стороны, эйфорией недавних побед абсолютной монархии, путем консолидации испанцев изгнавшей, наконец, мавров с Пиренейского полуострова (так, с опозданием на века, в Испании случилось–таки раннефеодальное объединение государства, характерное для всех народов, а в Испании совпавшее с позднефеодальным объединением). С другой стороны, липовость контрреформации в Испании поддерживалась исторической отсталостью мотива объединения. Мотив здесь был — не общий внутренний рынок, а внешний враг.

Более гармоничная реакция на Возрождение была во Франции (барокко). Во Франции были сильны и города и феодалы. И те и те обращались за помощью к королю, а тот эксплуатировал идею всенародного блага. Строптивых феодалов соблазняли почетным местом в государственной иерархии. И так, в конце концов, родился классицизм. Даже выходцы их 3‑го сословия, — Корнель, Расин, Мольер, — заразились идеей долга (только первые два проставляли его впрямую, трагедиями, а Мольер — методом «от противного», комедиями: вышячивая тот низ, который естественно, как вода, всюду протекает, и в дворянство — тоже). Так явился мольеровский Дон Жуан Тенорьо — тоже отрицательный герой.

И только на следующей, народной, волне усиления индивидуализма, у Моцарта, случился прорыв Дон — Жуана в, так сказать, положительные герои. Своего осторожничающего либреттиста, аббата Да Понте, даже на литературном уровне Моцарту удалось во многом одолеть. Все отрицательное в герое у Тирсо де Молины и Мольера преображается. Особенно это видно в конце 1‑го действия. Дон — Жуан изобличен преследователями и близится возмездие. И Дон — Жуан на миг смутился–таки. И что? — Донна Анна, Донна Эльвира, Дон Оттавио, Церлина, Мазетто многократно повторяют:

Бойся, бойся, ты несчастный…

И у Дона Оттавио шпага ведь обнажена. Да и разъяренного Мазетто нельзя сбрасывать со счета. А кончается все такими словами Дон — Жуана:

Но хотя бы мир распался,
Страха смерти я не знаю
И теперь же вызываю
Все и всех на смертный бой!

И его слова — последние в 1‑м акте.

Финал сочиненной оперы замутнен необходимым пиететом перед господствующей идеологией (иначе оперу бы не поствили на сцене), однако на фактическом представлении в Вене (об этом записано в клавире) финал был опущен, и оставшееся получалось очень сильно:

К о м а н д о р
В гости меня позвал ты,
В дом я к тебе явился,
Ответь теперь, ответь теперь,
Придешь ли так же ко мне?
Л е п о р е л л о
Синьор, синьор! Времени нет, скажите.
Д о н — Ж у а н
Меня еще не знали
Как труса никогда!
К о м а н д о р
Решайся ж!
Д о н — Ж у а н
Уже решил я.
К о м а н д о р
Придешь ли?
Л е п о р е л л о
Скажите нет, скажите нет!
Д о н — Ж у а н
Тебя, угрюмый призрак,
Я не боюсь, приду!
К о м а н д о р
(протягивая руку)
Руку в залог мне дай ты!
Д о н — Ж у а н
(подавая руку)
Вот она! А-ах!
К о м а н д о р
Что с тобой?
Д о н — Ж у а н
Рука твоя, как лед!
К о м а н д о р
Кайся в грехах, несчастный, —
Конец твой наступает.
Д о н — Ж у а н
Меня не испугает…
Голос зловещий твой!
(хочет освободить руку, но напрасно)
К о м а н д о р
Время твое настало!
Д о н — Ж у а н
Я не боюсь нимало!
К о м а н д о р
Кайся же!
Д о н — Ж у а н
Нет!
К о м а н д о р
Кайся же!
Д о н — Ж у а н
Нет!
К о м а н д о р
Да!
Д о н — Ж у а н
Нет!
К о м а н д о р
Да!
Д о н — Ж у а н
Нет!
Л е п о р е л л о
Да! Да!
К о м а н д о р
Да!
Д о н — Ж у а н
Нет! Нет!
К о м а н д о р
Последний пробил час!
(Удар грома. Командор отпускает руку Дон Жуана и
исчезает. Освещенный молниями Дон Жуан, шатаясь
направляется к авнсцене.)
Д о н — Ж у а н
Страх, мне еще неведомый,
В сердце проник бесстрашное.
Кругом сверкают молнии,
(гроза усиливается)
Подземный гром гремит!
Х о р
Так за твое злодейство
Небо тебя казнит!

Д о н — Ж у а н
О, что со мной, не знаю я!
Рассудок свой теряю я!
Нигде мне нет спасенья.
Все гибнет, все горит!
Л е п о р е л л о
Как он дрожит, бледнея,
Помочь ему не смею.
И плачет он и стонет!
Страшный, ужасный вид!
Д о н Ж у а н
Ах!
(Дон Жуан бездыханный падает на землю. Из–под земли вырывается пламя. Дон Жуан исчезает под землей вместе с пламенем. Лепорелло в ужасе падает на колени.)

Если не знать последних слабодушных слов и слушать оперу, исполняемую по–итальянски, то впечатление будет, будто здесь не страх и суета выражаются, а героическая борьба за жизнь, борьба с силами преисподней, как чуть выше — борьба с силами неба.

И тут необходимо дать улыбышевскую характеристику моцартовского «Дон — Жуана», раз мы не можем здесь слышать музыку:

«Желания Дон — Жуана не переступают земных пределов, и его способности соответствуют его желаниям. Только земля ему нужна, но во всем своем объеме! При таком воззрении божественный и нравственный закон исчезал… И Дон — Жуан… чувствуя себя неизмеримо выше других, [хочет] властвовать, но какой род власти изберет Дон — Жуан? Он слишком искренне презирает людей, чтобы добиваться их поклонения. В его глазах знание, занимающее, губящее жизнь, есть смешной обман; слава — пустой звук; власть, доставляемая положением, — напрасная тягость. Нет, у него будет власть более реальная, более личная, более лестная для его титанической гордыни, сосредоточенная в эгоизме и ни в ком не нуждающаяся, в особенности более выгодная и согласная с его логикой. Люди, говорит он себе, гонятся за химерой только потому, что не способны вполне обладать действительностью. Я же способен на это. Они мечтают о каком–то рае и не видят, что рай везде, где солнце жарко, небо сине, волна прозрачна и тепла, где дух благовонен; везде, где зреет лоза; везде, где есть женщины. Женщины! Разве одно это слово не объясняет мне причину моего существования лучше, чем пусторечие мечтателей, удостоенных титула философов! Если цель жизни заключается в удовольствии, то разве все оно не выражено в слове «женщина»? О, прелестные существа, единственные божества, которых я признаю и которым служу!.. Почему не наслаждаться этим веселым благом, как я наслаждаюсь солнцем, зеленью, благоуханием и музыкой, всегда и везде? Но весь мир восстанет на меня. Тем лучше, да, тем лучше, говорю я от всего сердца. Если бы все принадлежало мне по закону, как они говорят, мне нечего было бы желать и оставалось бы только умереть. Но каждый день испытывать силу своих способностей против бесчисленных препятствий, которые общество ставит существу, мне подобному; одолевать все преграды при помощи изобретательности и остроумия; спасаться от всех опасностей при помощи храбрости и ловкости; постоянно быть исполненным радостью и гордостью победы и в награду за каждую получать самые упоительные восторги — вот что я называю жизнью. Глупцы и трусы скажут, что для такой жизни надо сначала свести знакомство с нечистой силой. Я же презирал бы такую помощь, даже если бы верил ей. Я могу без нее справиться с красотками, эта помощь лишала бы меня одного из моих любимых ощущений — ощущения опасности при виде врага. Быть может, дьявол даст мне какого–нибудь напитка своей стряпни. Не нужно мне твоего питья, Сатана или Мефистофель! Пить его — значило бы прибавлять воды в реку или жару в вулкан… Ты ни на что мне не нужен, дьявол, ты даже не можешь испугать меня, если явишься со всеми атрибутами, с серным запахом и в сопровождении легиона рогатых нечистых духов. Я буду очень тебе рад. Таков Дон — Жуан Да Понте и Моцарта».