Соломон Воложин - О сколько нам открытий чудных..

• Название: О сколько нам открытий чудных..
• Автор: Соломон Воложин
• Издательство: Студия “Негоциант”
• Жанр: Научпоп
• Год: 2003
• ISBN: 996-691-045-4

В книге представлены некоторые доклады, зачитанные автором или предназначавшиеся для зачитывания на заседаниях Пушкинской комиссии при Одесском Доме ученых. Доклады посвящены сооткрытию с создателем произведений искусства их художественного смысла, т. е. синтезирующему анализу элементов этих произведений, в пределе сходящемуся к единственной идее каждого из произведений в их целом.

Рассчитана на специалистов, а также на широкий круг читателей.

---

По сюжету — не нашел. А по сути — нашел одного. Тот и сам–то думал, что «внутри у нас черно». Но таился, пожалуй, от своего окружения, что сидело у костра. В 1962 году еще была хрущевская оттепель. Костер еще грел, и идеи Фрейда о коне–бессознательном и всаднике–сознательном еще не были популярными в нашей стране. И нужна была изрядная смелость даже перед самим собой — перейти на такую идеологию. Бродский имел такую смелость. Факт: он опоэтизировал черного коня. И хоть по сюжету стихотворения конь не нашел себе всадника, но дух произведения таков, что ясно: нашел.

А я б до всего этого не дошел, если б не Пушкин, никогда не доходивший до подобного идеала, находящегося на вылете субвниз с Синусоиды идеалов. Всюду Пушкин побывал, а на этом вылете — нет. И, зная это, я не мог не заметить Дьявола, промелькнувшего в стихотворении Бродского, выбранном для разбора аспирантом Малько с целью продемонстрировать не поверхностное, не «в лоб» прочтение литературных произведений.

Литература

1. Воложин С. И. Пушкин: идеалы и любови. (Книга не для сердца — для ума). Одесса, 2001.

2. Малько В. Л. Принципы функционально–семантического анализа поэтического текста (на примере стихотворения И. Бродского). В журн. «Культура народов Причерноморья», № 14, 2000.

Написано в ноябре 2001 г.

Не зачитано

Казус

Я мало знаю. Член Пушкинской комиссии, я далеко не всего Пушкина прочел. Даже из его художественных произведений. И случилось так, что я не знал его «Талисман», вещь, написанную по поводу первой после Одессы встречи с графиней Воронцовой в 1827 году [3, 871]. И я захотел его прочесть, прочитав газетную статью Н. К. Островской о том, что не Пушкин, а Раевский отец дочери Воронцовой, и та Пушкину изменила с Раевским [2]. А Пушкин у меня — в однотомнике. Все там напечатано двумя колонками на странице. И колонка прерывается, не доходя до самого низа страницы, только тогда, когда на этой же странице — в виде заглавия — проставлен следующий год, в котором Пушкин сочинил следующие произведения. Ну и текст левой прерванной годом–заглавием колонки продолжается тогда вверху и уже в колонке правой. И я не заметил, что «Талисман» — из 4‑х куплетов, а не из одного, первого. Я прочел его и усомнился в выводах Натальи Кузьминичны.

Там, где море вечно плещет
На пустынные скалы,
Где луна теплее блещет
В сладкий час вечерней мглы,
Где, в гаремах наслаждаясь,
Дни проводит мусульман,
Там волшебница, ласкаясь,
Мне вручила талисман.

Получается — полное приятие героини. А прототип — графиня. Плюс — Пушкин до конца жизни запечатывал подаренным кольцом–печаткой свои письма. Вот тебе и изменница, — подумал я. А потом я все же обнаружил еще 3 куплета (прочтите их). И все сошлось.

Я читал на Пушкинской комиссии доклад о стихотворениях Пушкина о поэте и в нем показал, что в 1827 году идеал Пушкина был — соединение несоединимого. Он давно уже не продекабрист, но остался верен декабристским идеалам освобождения крестьян и конституции. Он надеется на царскую комиссию по положению крестьян и на прощение царем сосланных декабристов. Он рассчитывает влиять на царя в его политике в области просвещения. В общем, соединение несоединимого.

И вот доказательства Островской, что Пушкин понял, что у Воронцовой была к нему не любовь, а любовь–измена, прекрасно согласуются с соединением несоединимого в «Талисмане». Да и нет — одновременно! Забудь изменницу, не пиши о ней стихов! — Нет. Кто старое помянет, тому глаз вон, Но кто старое забудет, тому вон оба глаза. — Вышвырни кольцо, подарок Воронцовой, раз она, любя тебя, изменила с Раевским! — Нет. Он кольцо хранит. Хранит, чтоб оно его хранило от других коварных любовей. И воспевает это в «Талисмане».

Повторяю. Идеал Пушкина в 1827‑м — мудрое сочетание крайностей. Это видно и по одному наброску того года, посвященному Одессе.

Я знаю край: там на брега
Уединенно море плещет;
Безоблачно там солнце блещет
На опаленные луга;
Дубрав не видно — степь нагая
Над морем стелется одна.

Какова аура у таких слов, как «уединенно», «опаленные луга», «степь нагая»? — Негативная. Но она включена в ряд с противоположными оттенками: «море плещет», «безоблачно», «солнце блещет».

Возьмем «Гяура» Байрона:

О, дивный край, где круглый год
Весна природе ласку шлет.
Когда же путник утомленный
С высот Колонны отдаленной
Зрит ту страну, то веселит
Сердца ее счастливый вид,
С уединеньем примиряя,
Чуть–чуть волнуясь, гладь морская
Вершины отражает гор.
И прихотливый их убор,
И переливы красок чудных
В струях дробится изумрудных,
Что омывают этот край —
Востока благодатный рай.

Байрон, «убегая» на Восток от Европы, от обмана Просвещения, чтоб -

Сменить наперекор всему
На первобытный рай природы
Надменной Англии тюрьму! —

Байрон сплошь принимает Восток. Его эпитеты — субъективно–оценочные. Они такие потому, что душа поэта — такова. У Пушкина же в 1827 году его душа — на последнем месте. А тропы таковы потому, что такова — противоречивая — природа одесской степи. Они объективны. Природа соединяет несоединимое, плюсы и минусы. А Пушкин, как реалист в 1827 году, ничего не отвергает. И Одесса, с ее контрастами, сыграла свою роль в становлении у него такого умонастроения.

И спасибо Наталье Кузьминичне, что породила во мне мысль, подтверждающую прежние мысли. Вот только и она б вышла на художественный смысл, а не замыкалась бы на биографии, этом все–таки лишь подспорье для настоящего постижения гения Пушкина…

Написано летом 1999 г.

Не зачитано

Не зачитано случайно. И очень хорошо. Потому что зимой того же года я прочел у Краваль сильнейшие возражения, что не могла быть Воронцова прототипом героини «Талисмана» (который, талисман, и не печатка вовсе). А могла быть прототипом только татарка Анна Гирей, восточная женщина, с которой у Пушкина был совершенно из ряда вон выходящий роман еще в Крыму,

Где, в гаремах наслаждаясь,
Дни проводит мусульман… —

еще до знакомства с Воронцовой [1, 174]. И правда. Смотрите:

И, ласкаясь, говорила:
«Сохрани мой талисман:
В нем таинственная сила!
Он тебе любовью дан.
От недуга, от могилы,
В бурю, в грозный ураган,
Головы твоей, мой милый,
Не спасет мой талисман.
И богатствами Востока
Он тебя не одарит,
И поклонников пророка
Он тебе не покорит;
И тебя на лоно друга,
От печальных чуждых стран,
В край родной на север с юга
Не умчит мой талисман…
Но когда коварны очи
Очаруют вдруг тебя,
Иль уста во мраке ночи
Поцелуют не любя —
Милый друг! от преступленья,
От сердечных новых ран,
От измены, от забвенья
Сохранит мой талисман!»

Как же теперь мне быть со своим «соединением несоединимого» у Пушкина в 1927 году?

А очень просто. Прототип стихотворения — обе. Воронцова, которую он только что (в октябре 1827‑го) [3, 871] встретил впервые после трехлетней разлуки с нею, якобы его любившей, и после двух–с–половиной–летнего (весной 1825‑го, после рождения Воронцовой ребенка) удостоверивания (что доказала Островская), что Воронцова ему изменила, когда говорила, будто его любит, и что, получается, не спасло его в 1824‑м кольцо Анны, подаренное в 1820‑м. А другой прототип — Анна, которая страстно желала, чтоб он никого больше так не любил, как ее, исключительно верную.

Ясно, что он обеих вспомнил и соединил несоединимое.

Литература

1. Краваль Л. А. Рисунки Пушкина как графический дневник. М., 1997.

2. Островская Н. К. Дитя, не смею над тобой… В газете «Пресс — Курьер» от 18 марта 1999 г.

3. Цявловский М. А., Петров С. М. Комментарии. В кн. А. С. Пушкин. Сочинения. М., 1949.

Написано в ноябре 2001 г.

Не зачитано

Пушкинское «Путешествие в Арзрум» как выражение идеи несостоятельности доброй миссии России в мире

Недавно я читал обзор достижений русской литературы за десятилетие, проведенное ею без цензуры. Результат выводился плачевный. Раньше, мол, хоть перемигиваться с читателем — уже было интересно. А теперь… скука.