Михаил Борисов - Прошлое лето

• Название: Прошлое лето
• Автор: Михаил Борисов
• Жанр: Научная Фантастика

---

— По-моему, Стрельников её продал тогда же.

В голове зашумело. Я допил кружку до конца и махнул официанту.

— Ладно. Допустим. — Мне очень хотелось успокоиться. — А куда она исчезла после того, как ушла?

Мой собеседник хлопал длинными светлыми ресницами. Вопрос явно поставил его в тупик.

— Н-не знаю… — Если кто из нас двоих сейчас и походил на пациента психиатрической клиники, то уже не я. — Не помню, представляешь? Ну, то есть кажется, что знал, но забыл…

Понять услышанное было невозможно. Теперь я не очень-то и пытался. Разговор не клеился даже после того количества пива, которое мы ухитрились выпить. Каждый чувствовал себя тихопомешанным и очень этого стеснялся. За полночь мы решили, что он попробует хоть что-нибудь разузнать и сообщить.

— Ну ладно, — покачиваясь, обращался я к ночному небу. — Сдаюсь. Я не знаю правил этой игры. Но ты могла бы хоть намекнуть! Не настолько же я тупой, чтобы не понять…

Вернувшись к себе, я зачем-то начал перерывать бумаги. У меня была тоненькая папочка со всякой романтической белибердой, которую я писал ей. Однажды мы почти поссорились — и надо сказать, дело не дошло до разрыва только потому, что она проявила несвойственную женщинам мудрость. В отличие от неё, я был потрясающе туп — впрочем, как и все мужики в подобных ситуациях… Она хотела забрать эту папку. Конечно, она имела полное право её забрать — в конце концов, всё написанное там было адресовано ей. Но я упёрся, как осёл — мне казалось, что какая-то часть её находится рядом со мной среди этих несчастных исписанных листков, и если я их лишусь, я никогда больше её не увижу. Тогда, к счастью, всё обошлось, но нет ничего хуже предрассудков — эту папку я храню как зеницу ока… вернее, хранил до сих пор. Потому что сегодня найти её я не смог. Под утро квартира напоминала местечко, где побывали с обыском. Папки нигде не было. Зато нашлась фотография, которую я никогда не делал.

Это был достаточно жаркий день. Она сидела на пеньке под берёзой, а я валялся в траве рядом и развлекался с её фотоаппаратом. Мой собственный опыт фотографии закончился ещё во втором классе, но сейчас мне казалось, что может получиться очень неплохой снимок. Он бы наверняка получился, если бы в аппарате не сели батарейки…

Я так и проснулся с этой фотографией в руке — с фотографией, которой никогда не было. Со снимком из прошлого лета. И мне стало очень плохо.

Однажды я оказался в каком-то подвальном ресторанчике с ней и человеком, считавшимся её мужем. Были ещё какие-то люди — кажется, у кого-то был день рожденья, не помню точно. Я даже напиться толком не смог. Ни до, ни после этого мне не было так плохо — так я думал. Теперь выяснилось, что может быть гораздо хуже. По крайней мере, тогда она сидела напротив, и я мог изредка бросать на неё незаметные взгляды — конечно, незаметные только для меня одного, она-то их прекрасно видела. Потом она говорила, что от этих взглядов только что посуда на столе не плавилась.

А теперь её не было. Совсем. Нигде.

Несколько дней я ещё пытался что-то делать. Позвонил Гуров и убитым голосом сообщил, что никто ничего толком не помнит — да, первого июня прошлого года она ушла, и это всё, что сохранилось у людей в памяти. Даже человек, когда-то считавшийся её мужем, не смог вспомнить ничего определённого. Не осталось ни вещей, ни бумаг — впрочем, меня это уже не удивляло.

По вечерам я выходил на улицы и вглядывался в лица прохожих. Заново перерывал комнату в поисках папки, подолгу разглядывал фотографию.

В этом мире не стало её, а вместе с ней почти не осталось и меня.

Люди не пропадают просто так. Тем более не пропадают год назад. Во всей это истории было что-то настолько неправдоподобное, что вполне могло оказаться правдой.

Однажды утром, примерно через месяц, я привычно вскочил на рассвете. По горизонту плыла дымка, солнца не было видно. Заставить себя улечься обратно я не смог. Настежь распахнув балконную дверь, я хлебнул утреннего воздуха.

— Слушай, — обратился я в никуда. — Если ты не хочешь больше находиться здесь, почему ты не возьмёшь меня с собой? Или это наказание такое? Бесполезно, я всё равно не буду есть мороженое из «Макдональдса». Зато буду таращиться на твою фотографию, которой никогда не было…

— А ты думаешь, это так просто — забрать тебя с собой? — Грустно спросил утренний туман. — Я сама еле смогла туда вернуться. Ты даже не представляешь, скольких людей нужно было убедить в том, что меня здесь нет!

— А вот меня убедить ты так и не смогла. — Я грустно усмехнулся. — Потому что я знаю, что ты есть. Знаю, и всё.

— Вот и хорошо. — Согласилась она. — А иначе я бы не смогла опять здесь появиться.

Я глупо улыбнулся, категорически отказываясь просыпаться.

— Ну что же ты? — Она, чуть покачиваясь в утреннем воздухе, протянула навстречу полупрозрачную руку. Раздумывать больше не было смысла. Я взобрался на перила и шагнул ей навстречу с балкона третьего этажа.

Ошибка заключалась в том, что я просто шагнул, а следовало прыгнуть. Наши пальцы разминулись в нескольких сантиметрах друг от друга, и я успел заметить, какой ужас возник на её удаляющемся лице…

Хмурая медсестра подоткнула одеяло так, словно я украл у неё кошелёк. Странное дело — я и сам чувствовал себя так, как будто был в чём-то виноват. Так всегда чувствуешь себя с женщинами, которые носят на лице опущенные уголки губ. Самое страшное, что у некоторых это появляется с юности. Встречая их на улице, я понимаю, что как минимум одним несчастным мужчиной на планете станет больше. Женщины с таким выражением лица обычно воображают, что они брезгуют править миром, а на самом деле — они не в силах справиться даже с собственным телом, расползающимся во все стороны.

— Посетитель к вам пришёл. Десять минут. — И сестра ушла, покачивая необъятным задом, на котором даже больничный балахон был в обтяжку.

Дверь закрылась за сестрой, а я остался ждать неведомого посетителя. Голова работала с трудом, и я вскоре отказался от попыток угадать, кто бы это мог быть.

Сбоку от кровати сгустилось серебристое облачко. Мне сейчас было не до галлюцинаций, но из любопытства я скосил глаза — и почувствовал, как сердце, которого люди обычно не ощущают, вдруг стукнулось о рёбра и замерло.

— Прости меня. — Сказала она. Я увидел подозрительно блестевшие дорожки на щеках. — Прости, пожалуйста. Я не должна была так поступать. Но если бы ты знал, как мне тебя там не хватает…

Пересилив себя, я поднялся и опустил с кровати переломанные ноги. Она смотрела на меня со страхом — но в этом страхе проскальзывала надежда, вот теперь я понимал разницу. Она сказала, что ей меня не хватает — да за одни эти слова я готов был выйти без парашюта откуда угодно!

— Дай руку. — Попросил я её и удивился собственному хриплому шёпоту. Она колебалась совсем немного, и из облачка тумана, каким она казалась до сих пор, появилась ладошка — такая знакомая мне, с родинкой между указательным и средним пальцами.

— Нормально. — Прошептал я. — Теперь не промахнусь. — И сделал шаг вперед. Кажется, я сделал больше, чем собирался: я не только нащупал своей рукой её горячую ладонь, но и опёрся о её плечо, такое податливое. Левая нога подломилась, и мы повалились куда-то вбок, обрывая трубки со штативов, и яркие красные пятна расплылись по простыням — всё, что я успел заметить краем глаза. Пола не оказалось в том месте, где он должен был быть — мы прошли сквозь него, и всё, что я чувствовал — её руки, обхватившие меня за плечи всё время, пока мы падали.

Падение было недолгим. Провалившись сквозь какую-то мутную тьму, мы выпали на полянку под берёзами. Полянка была мне до боли знакома: это здесь я сделал одну из лучших её фотографий. Я снова лежал на боку, совершенно здоровый, и держал в руках фотоаппарат, обращаясь к худенькой зеленоглазой барышне с ямочками на щеках, которая замерла на пеньке напротив:

— Да не смотри ты на меня! Смотри в сторону, во-о-он туда…

Выждав чуть-чуть, я поймал мгновенье, когда она действительно подняла глаза куда-то в синеву над берёзами, и осторожно нажал на кнопку, заранее чувствуя удачу — у неё во взгляде было столько нежности, что на фотографии хоть небольшая толика должна была остаться.

Знаете что? Я терпеть не могу историй, которые плохо заканчиваются. Если кто-нибудь из вас наткнётся на надгробие, на котором по нелепой случайности красуется моё имя — знайте, это один из капризов Анны. Как выяснилось, она настолько ревнива, что считает необходимым стереть воспоминания обо мне из памяти кого бы то ни было. Вообще-то она и не на такое способна. Я разве не говорил, что нет ничего обаятельнее женщины, осознающей свой каприз?

Если бы вы знали, как хорошо прошлым летом…