Захар Прилепин - Непохожие поэты. Трагедии и судьбы большевистской эпохи: Анатолий Мариенгоф. Борис Корнилов. Владимир Луговской

• Название: Непохожие поэты. Трагедии и судьбы большевистской эпохи: Анатолий Мариенгоф. Борис Корнилов. Владимир Луговской
• Автор: Захар Прилепин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-235-03859-2

Трех героев этой книги, казалось бы, объединяет только одно: в своё время они были известными советскими поэтами. Всё остальное — происхождение, творческая манера, судьба — разное. Анатолий Мариенгоф (1897–1962) после короткого взлёта отошёл от поэзии, оставшись в истории литературы прежде всего как друг Есенина и автор мемуарной прозы. Борис Корнилов (1907–1938) был вырван из литературной жизни и погиб в годы репрессий. Владимир Луговской (1901–1957) после громкой и заслуженной славы пережил тяжёлый творческий и человеческий кризис, который смог преодолеть лишь на закате жизни. Вместе с тем автор книги, известный писатель Захар Прилепин, находит в биографиях столь непохожих поэтов главное, что их связывает: все они были свидетелями великих и трагических событий русской истории XX века — не прятались, не отворачивались от них и сумели отразить их в своём творчестве. Мыслящий читатель, несомненно, отметит, как современно и даже злободневно звучат иные стихи этих поэтов в наше время.

знак информационной продукции 16 +

---

Ещё бы не караул. В цитате фамилию «Слоним» набрал заглавными буквами — а то всё-таки могут пропустить. Лучше было бы, конечно, если б позволили всё это вслух прочесть, много важных деталей тут.

«Второе стихотворение, о котором я хотел упомянуть отдельно, это — “Последний день Кирова”».

(На самом деле, конечно, поэма, а не стихотворение, литературовед должен был заметить. Торопился — вдохновение.)

«Это стихотворение, посвящённое, якобы, памяти С. М. Кирова, опошляет эту исключительно высокую тему. По адресу С. М. Кирова говорится много хвалебных и даже как будто восторженных слов, но эти слова пусты, холодны и пошлы. Разве передают великое горе народное и гнев народа такие слова:

“Секретарь, секретарь,
Незабвенный и милый!
Я не знаю, куда мне
Тоску положить…”

Пустые, холодные, лицемерные слова».

Иное дело у Лесючевского: горячие, искренние.

«А вот образ С. М. Кирова в начале стихотворения. Киров идёт по Троицкому мосту. Корнилов рисует его так:

“Он мурлычет:
— Иду я,
Полегоньку иду… ”

Что это, как не издевательство над образом Сергея Мироновича?»

А? Что это? Как, каким образом товарищ Киров мог бы мурлыкать?

«Политический смысл злодейского убийства С. М. Кирова затушёвывается, извращается. Пошло говорит Корнилов об этом бандитском убийстве.

По сути дела Корнилов прячет настоящих убийц, он их не называет, этих троцкистско-зиновьевских мерзавцев. Он по-настоящему и не возмущается гнусным делом рук их».

Чувствуется, что Лесючевского несёт — голос становится звонок, высок, глаза горят. Он идёт по следу! Он нагнал зверя. Он его сейчас размозжит.

«Следующая глава рисует убийство С. М. Кирова.

Корнилов эпически спокойно даёт слово злодею-убийце С. М. Кирова: злодей Николаев молодечески восклицает:

“Мы подходим к решению,
Смелее,
Смелей, —
Киров будет мишенью
Для пули моей”.

Корнилов считает нужным передать состояние злодея. И как он его передаёт:

“Лихорадка и злоба,
Потом торжество”».

Приходится слово «торжество» Лесючевскому тоже подчеркнуть. А то и здесь не поймут ведь.

Ну, всё, последний удар.

«Ни слова о том, кто был гнусный убийца Николаев. Ни звука о том, кто явился организаторами этого подлого убийства. Ни намёка на контрреволюционную террористическую “работу” троцкистско-зиновьевских выродков. Вместо этого невнятица о бабе-яге и каких-то трутнях. И концовка стихотворения — приспособленчески заздравная, полная ячества, пошлая.

Таким образом, я прихожу к следующему заключению.

1) В творчестве Б. Корнилова имеется ряд антисоветских, контрреволюционных стихотворений, клевещущих на советскую действительность, выражающих активное сочувствие оголтелым врагам народа, стихотворений, пытающихся вызвать протест против существующего в СССР строя.

2) В творчестве Б. Корнилова имеется ряд стихотворений с откровенно-кулацким, враждебным социализму содержанием.

3) Эти стихотворения не случайны. Однозвучные с ними мотивы прорываются во многих других стихотворениях Корнилова. Это говорит об устойчивости антисоветских настроений у Корнилова.

4) Б. Корнилов пытается замаскировать подлинный контрреволюционный смысл своих произведений, прибегая к методу “двух смыслов” — поверхностного для обмана и внутреннего, глубокого — подлинного. Он по сути дела применяет двурушнические методы в поэзии».

Так!

Приписать: «…накажите его по всей строгости…» — или не стоит?

Разберутся, не дети. И так всю работу за них сделал.

Дата и красивая, лёгкая, самодовольная подпись: «Н» и «Л» рядом, с вензельками — Н. Лесючевский. И дли-и-инный хвост у фамилии, вьющаяся линия, как леска с крючком.

«АРЕСТОВАН ЗА ЖИЗНЬ»

Берггольц записывает в дневнике: «Борька арестован. Арестован за жизнь. Не жалко».

Такие слова, наверное, нельзя произносить. Но дочь только что умерла — что тут скажешь, кого осудишь.

Ольга работала тогда в газете «Литературный Ленинград», где Корнилова давно уже понемногу пропесочивали, а иногда, его же пользы для, обваривали кипятком. Она, конечно, эти статьи не писала, но редактировала — и к подобному обороту была подготовлена.

Беременная Людмила, милая его Цыпа, выехала из квартиры писательского дома на Грибоедова сразу, через несколько дней после ареста, — и сделала очень правильно. Она выживет, и ребёнок выживет.

Из тюрьмы Корнилов успеет написать Людмиле: дочь назови Ириной — он хотел хоть как-то продлить жизнь той, первой дочери. А если сын, пишет Корнилов, то пусть будет Александр.

Зощенко и Форш добились, чтобы по комнате от квартиры Корнилова отошло к ним. Говорили: это чтобы его квартира не пропала, чтоб никого не заселили: всё равно Борис скоро вернётся.

Стало у них по три комнаты.

Но так много жилплощади Форш не понадобится: арестуют её сына и дочь. В ближайшее время из числа жителей дома на Грибоедова заберут Валентина Стенича и Николая Олейникова.

20 апреля 1937 года «Литературная газета» прямым текстом пишет: «контрреволюционер Корнилов». (Два месяца назад на тех же страницах Николай Тихонов его хвалил, этого контрреволюционера.)

В том же апреле Берггольц исключат сначала из кандидатов в члены ВКП(б), а следом из Союза писателей — но не за то, что была женой Корнилова, а за связь с Леопольдом Авербахом, бывшим главой РАППа, злым и тяжёлым человеком, демагогом и мучителем многих литераторов, и теперь — очередным кандидатом на убой. На поверку и он оказался враг. И Либединский тоже.

Со всех сторон Ольга была окружена врагами. Но насколько близко окружена?

Была у тебя интимная связь с Авербахом? — прямо спрашивают Берггольц её товарищи на собраниях. — Была или нет, рассказывай!

Она говорит: в рестораны ходила с ним, да, общалась, но интимной связи не было.

Ей говорят: ты же ушла от поэта Корнилова к филологу Молчанову, у тебя ж второй муж был в наличии, зачем ты ходила в ресторан с Авербахом? Врёшь ты всё про отсутствие интимной связи, что-то у вас было!

(Ну да, было. Молчанова она оставила в Казахстане, писала ему письма, а Леопольд Авербах ездил к ней в Ленинград, у них была любовь. По крайней мере у неё.)

10 мая 1937-го в статье «Авербаховщина в Ленинграде», опубликованной в «Литературной газете», Корнилова вновь называют в числе врагов советской власти. Все перечисленные с ним через запятую — уже арестованы.

26 марта 1937 года «Литературная газета» снова вспоминает о Корнилове со товарищи: «Там, где молодёжь не находится постоянно в сфере внимания и воспитательного влияния правления союза и партийных групп, там стремятся влиять на неё Корниловы, Васильевы, Смеляковы и прочие контрреволюционеры».

23 мая директор Ленгослитиздата Михаил Орлов на Ленинградской партийной конференции сообщает, что «из трёхсот человек» ленинградских писателей «около 50 человек арестовано органами НКВД». Летом Орлова тоже арестуют.

25–26 июня на общем собрании ЛО ССП в Доме писателей секретарь писательского парткома Григорий Мирошниченко — в присутствии, кстати, Николая Тихонова — называет в числе особо опасных разоблачённых врагов Корнилова.

30 июня «Литературная газета» останавливается на личности Корнилова подробнее, цитируя всё того же Мирошниченко: «Поэта Корнилова много лет считали только пьяницей и дебоширом. Он хулиганил, скандалил, избивал жену, вёл себя непристойно, как писатель и гражданин. Но что поделать с пьяницей? Между тем этот пьяный поэт писал контрреволюционные стихи и распространял их в списках. По дороге из одного кабака в другой он какими-то путями попадал в некоторые иностранные консульства. А в квартире его “каким-то образом” находились секретные документы. Важно вспомнить, что именно на Корнилова и на террориста Павла Васильева делал крепкую ставку Бухарин».

Прочитал бы арестованный — удивился. Консульства ещё ладно: звали в гости в норвежское консульство — заходил выпить заморского вина, антисоветских разговоров не вели, вербовке не подвергался, но — «секретные документы»? Какие?!

Всё это, впрочем, в деле никак не проявится.

У Корнилова появляется новый следователь: помощник начальника 10-го отделения IV отдела Резник.

3 июля Корнилова вызывают на пятый допрос.

Будем знакомиться. Итак. И ещё вот так. И так. И, наконец, вопрос. Слушаем внимательно!

Резник: «Признавая участие в контрреволюционном сборище, 4 апреля 1937 года вы отрицали, что являлись членом террористической троцкистско-зиновьевской организации. Вы будете и сегодня отрицать контрреволюционную деятельность, как участника организации?»