Сергей Арбенин - Собачий род

• Название: Собачий род
• Автор: Сергей Арбенин
• Жанр: Ужасы и Мистика

"Собачий род" — новая редакция романа "Собачий бог" Сергея Арбенина (Смирнова).

На окраине сибирского городка происходят загадочные убийства. Растерзанные тела находят в переулках, на свалках. Власти устраивают массовый отлов бродячих собак и отстрел волков…

О местном краеведе ходят нехорошие слухи. Все, кто входит в его дом, бесследно исчезают. Старик не топит печь, лежит в пустой холодной комнате, в которой нет никакой мебели кроме лежанки и белой шкуры на полу…

Больного и старого пса Тарзана хозяева увозят из дома и бросают в лесу. Но пес должен вернуться и спасти свою Маленькую Хозяйку. Он знает, что рядом с ней, среди синих сугробов, растет Нечто, что грозит всему живому.

Это Нечто чувствует и студент, снимающий комнату в деревянном доме неподалеку. Студент, который в лунные ночи способен превращаться в собаку…

---

Тарзан шевельнулся, оскалился. Тьма и тишина, казалось, отпрыгнули.

И где-то далеко хрустнула ветка, рухнул мягким комом снег.

И снова тишина…

Повозившись и успокаиваясь, Тарзан прижался к сосновому стволу, от которого даже сквозь ледяную корку пахло смолой. Свернулся калачиком, закрыл хвостом глаза и задремал.

Но ему не спалось. Тишина и темнота бродили рядом, на кошачьих лапах. Трогали за мокрый нос и, внезапно подпрыгнув, шевелили вверху ветвями, так что сыпались иголки. Тарзан прядал ушами. Открывал один глаз.

Вверху было небо. Знакомое чёрное небо с пятнами звёзд. Звёзды успокаивали, они были родными здесь, в глухомани, вдали от дома, от Молодой Хозяйки, от вкусного ломтя хлеба, пропитанного пеной от варки мяса.

Вспомнив об этом хлебе, Тарзан ощутил голодные спазмы в животе, хотел завыть, но не решился. Надо было ждать. Так сказал Старый Хозяин: "Жди! Приедем…".

Внезапно он вспомнил Молодую Хозяйку и подскочил. Ему послышался её голос: "Ко мне, Тарзан! Домой!"

Тарзан поднял морду, принюхиваясь. Снежинки падали на горячий нос и таяли — у них был запах тревоги и весны.

Он покружился на одном месте. "Жди!" — говорил ему один голос. "Беги скорее домой!" — звал другой.

И был кто-то третий, кто осторожно пытался проникнуть в сознание, шебуршился, скрёбся. Он был без голоса, и приказы отдавал немо. Шерсть у Тарзана вздыбилась. Он не хотел впускать в себя того, Чужого, но и противиться его власти было выше его сил.

"Жди!".

"Домой!".

"В лес иди, в лес… Сделай логово… Охоться на зайцев… Ты будешь свободен от Хозяев, ты будешь сам себе хозяин", — это был не шёпот, не приказ. Это было похоже на голос матери, давно позабытой матери, которая его, слепого, вылизывала и подталкивала к соскам, разбухшим от молока. Тарзан от этого смутного, как небыль, воспоминания даже взвизгнул по щенячьи и поскрёбся лапами.

И снова, опомнившись, поднял голову.

Глухой чёрный лес. Скрипят старые стволы, и где-то поверху гуляет ветер, сбрасывая с хвойных лап пригоршни снега.

Тарзан фыркнул, помедлил, и лег, стараясь устроиться поудобнее.

"Жди!" — приказал кто-то так близко, словно стоял рядом.

"Домой!" — пощекотало ухо.

Тарзан взглянул на звёзды и неожиданно, пугаясь самого себя, тихонько завыл.

И чей-то другой, чужой, противный голос, присвистнул среди дальних чёрных стволов и захохотал.

* * *

Верховья Нар-Югана. То же время

Степан Айгин уже несколько дней не разжигал очага, не варил ни рыбы, ни мяса. Лежал, укрывшись шкурами, и глядел в едва различимое, полностью заплывшее льдом окошко.

В избушке было холодно. Иней лохмами свисал из углов, ледяным потоком стекал с подоконника, бородатился из невидимых щелей в потолке, — там, куда недоставало тепла от железного колена дымохода.

Стёпка был болен. Но знал, что эту болезнь могут вылечить лишь холод и голод.

Эту избушку построил его дед, которого тоже звали Стёпкой. А до этого здесь стоял шалаш, в котором жил прадед Степки, шаман Айго. В те времена племя Белого Колты было многочисленным и свободным. Его угодья простирались от верховьев Кети до Каза, а охотники смело ходили и на восток, добираясь до земель Великого Энка, и на запад — до матушки Оби.

Теперь всё стало не так. Теперь не осталось никого из родичей, и даже никого, кто ещё мог бы поговорить со Стёпкой на его родном языке. Последней была охотница Вперед-Идущая-Крылатая. Но её никто уже так не называл, да никто и не знал её настоящего имени. Для всех она была Катькой Буратаевой, одинокой вдовой, жившей в глухомани, где человеческого следа не встретишь. У нее была избушка, и несколько охотничьих заимок. По временам она выходила из тайги, приносила шкурки соболей и белок, покупала соли, спичек, керосину, охотничьих припасов, муки — и опять исчезала на несколько месяцев.

Её дети разъехались кто куда. Младшенькую, Маришку, видели в аэропорту Верхневартовска. Там она жила, выклянчивая у пассажиров и летчиков выпивку. Пила все, что давали. И хорошо, когда давали одеколон: а то пошутят — такого поднесут, что глаза на лоб полезут. Она пила и денатурат, и даже однажды — ацетон. Уползла в болота, начинавшиеся почти сразу за посёлком авиаторов, отлежалась там, оклемалась, — и опять появилась на привокзальной площади.

Живучая, однако.

Скоро и она умрёт. Старшие-то давно, видно, сгинули, ушли в Нижний мир. Весь народ Колты ушел туда. Никого не осталось… Один Степан еще и помнит, знает про Время Торума. И это время закончится на нём.

Тогда земля перевернётся, поменявшись местами с небом, и живые станут мёртвыми, а мёртвые — оживут.

Так думал Стёпка, кряхтел, ворочался в бессонные ночи и знал, — всё это может быть, а может и не быть. Совсем другое всё стало. Мир другой. Речка другая. Рыбы попадаются с тремя глазами, двухголовые.

А дичь в тайге бьют со страшных крылатых машин. Бьют, матерясь, ничего и никого не жалея. Стёпка знал, что когда наступит конец времён, этих людей ничто не спасёт. Их души будут заслонены душами страшных живых машин, механизмов. Всех, которые вгрызаются в землю, достают её живое чёрное нутро, качают его, выплескивая на тысячу шагов вокруг. Всех механизмов, которые валят живой лес, губя бессмертные души деревьев. Тени машин упадут на тени умерших людей, пришедших в тайгу не с миром. Заслонят их. И не станет больше на свете живых душ.

Может, так будет. А может, и нет.

Ещё один старик говорил — давно это было, Стёпка мальчиком был, — что после смерти тело человека ложится в землю, а тень его спускается в подземный мир.

Но пришлые люди начали выкачивать нутро земли: воду, газ, нефть. А что это значит? Это значит, что рано или поздно, но сама земля потеряет свою тень. И тогда теням мёртвых совсем не останется места. И выйдут они на поверхность, и это будет концом всего.

Ну, а теперь надо было готовиться к последнему плаванью. У живых людей дом стоит на земле. У мёртвых — плывёт по воде. Стёпка знал, что так называется гроб — "дом, плывущий по воде".

И ещё надо разрезать штаны, навязать узлов, таких, чтобы нельзя было развязать: на мертвецах когда-то крепко-накрепко завязывали одежду, чтобы душа его не смогла выйти из тела, вернуться в Средний мир и бродить неприкаянной, пугая живых.

Но сил не было.

Вздыхал Стёпка и понимал одно: смерть приходит, однако.{1}

* * *

Черемошники. То же время

— Алё-он! Алё-он! Алё-он!.. — заунывно слышалось с улицы.

— Слышишь? — Сказала баба. — Опять твой жених пришел.

— Ну и что, — сказала Алёнка.

Баба помолчала. Раскатывала тесто на пирожки. Сегодня выходной, к вечеру дети приедут с семьями, угостить надо будет.

— Алё-он! Алё-он!.. — заунывно звал мальчишеский голосок.

— Ну, чего кричит… Выйди к нему, что ли.

— Не пойду, — сказала Аленка; она рисовала фломастерами картинку, сопела, вытягивала язык от старания.

— О-ох, художница… — вздохнула баба.

— Алё-он! Алё-он!.. — глухо ныло за окном.

— Да чтоб ты пропал! — наконец не выдержала баба. — Иди к нему, скажи, что не выйдешь — а то ведь до ночи звать будет.

Алёнка послюнила фломастер, старательно подрисовала зайцу усы и вздохнула:

— Ладно… Сейчас скажу.

Она отставила рисунок, критически оглядела его.

— Ох, художница! — уже сердито сказала баба. — И пальцы все вымазала, и нос… Вон, даже язык синий!

— Ну и что, — сказала Алёнка. Выпрыгнула из-за стола и побежала в комнату, к окошку, выходившему на улицу.

— Ай-яй-яй… — проворчала баба вдогонку. — Хоть бы нос вымыла — жених-то увидит!

— У него у самого сопли висят! — крикнула Алёнка и прилипла носом к стеклу.

За оградкой палисадника, в сугробе, стоял мальчик. Увидев Алёнку, засветился от радости, вытер рукавичкой нос, поправил сползавшую на глаза шапочку.

— Алёнка! — закричал обрадовано. — Выходи!

— Не выйду! — крикнула Алёнка и даже головой помотала — косички так и разлетелись в разные стороны.

— А чего? — обиженно спросил мальчик.

— Не хочу, вот чего!

Он снова шмыгнул носом, вытер его рукавицей.

— Выходи, — сказал почти умоляюще. — Хочешь, на Джульке покатаемся…

Алёнка скосила глаза: Джульки не было видно. Да и вообще на дороге никого не было, только за соседским забором хрипло лаяла здоровенная псина с ласковым прозвищем Малыш.

— Алё-он! — завел своё жених. — Выходи-и!..

Алёнка подумала. Вздохнула. Делать всё равно было нечего.

— Ладно, выйду! — крикнула она и погрозила фиолетовым, выпачканным фломастером пальчиком. Это она показала, чтобы Андрей высморкался. Андрей опять засветился, снял рукавицу и закричал радостно:

— Выходи! Я сейчас! — и побежал куда-то вбок — наверное, запрягать Джульку.