Александр Снегирёв - Я намерен хорошо провести этот вечер

• Название: Я намерен хорошо провести этот вечер
• Автор: Александр Снегирёв
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-87140-7

Он мечтал о счастье. И всё его обещало: и вёдра с нарциссами на стойке бара, и острый запах прелести, наглости, ранимости, разлитый в клубе, и пара-тройка «лонг-айлендов», и чувство уверенности, что любит и любим той единственной, которая сейчас далеко. Он мечтал… Но только апреля в сердце не было. Как не было ощущения, что по-прежнему юн. Как не было веры, что любовь настоящая. Чтобы заглушить острую боль несвершившегося и утраченного, он решил, что просто хочет хорошо провести этот вечер…

---

А на бал мы с Сесилией не пошли, да и не планировалось у нас никакого бала.

Нефертити

Наконец я решился. Отринул сомнения и вооружился уверенностью. Я шел в солярий.

Вы спросите, чего я стеснялся? Как же чего… Стеснялся я многого: неопытности в деле ухода за собой, стеснялся прослыть педиком, короче, просто стеснялся. Так почему же я все-таки шел в салон красоты, где находился солярий? Мне не хотелось быть бледным. Смущала ли меня эта бледность? Нет, бледность меня не смущала, бледность смущала мою маму. При каждой встрече мама спрашивала: «Почему ты такой бледный? Ты плохо питаешься! Ты не спишь по ночам! Ты совсем не следишь за здоровьем!» Я больше не мог слышать эти упреки, но прекратить с ней общаться тоже не мог. Я люблю маму. Поразмыслив, я решил слегка подзагореть в солярии. Совсем чуть-чуть, только чтобы прикрыть бледность. Сильно загорать было нельзя, мама не одобряла загар. Если меня заносило на пляж или мои скулы темнели под городским солнцем, мама сразу же принималась упрекать меня в том, что я желаю заработать онкологию и тем самым свести ее в могилу. Солярий, который мама называла «солярисом», в ее пантеоне зла приравнивался к солнцу и бледности.

Я остановился перед сверкающими дверями салона красоты, потоптался немного, дернул дверь на себя, прочел надпись «от себя», толкнул дверь и оказался внутри.

Повсюду царили роскошь и благоухание. Стены мерцали цветом тусклого серебра, в зеркалах, обрамленных золоченой резьбой, проплывали таинственные отражения, хрустальные люстры струили приглушенный таинственный свет. По этому чертогу порхали кокетливые нимфы в белом. За стойкой портье, больше похожей на колесницу царицы Нефертити, горделиво стояла девушка безупречных форм и размеров, качественно выкрашенная под платиновую блондинку. Девушка взглянула на меня с царственной иронией, не лишенной, однако, некоторой благосклонности.

– Я вас слушаю, молодой человек, – молвила Нефертити со своей колесницы.

– Я… э-э-э… у вас солярий есть? – проси– пел я.

– Вертикальный, горизонтальный, с орошением ароматическими маслами, – донеслось с колесницы.

– А чем отличается эээ… вертикальный от горизонтального?

– В вертикальном вы стоите и можете свободно двигаться, а в горизонтальном – лежите, и в точках соприкосновения тела с лампами загар может лечь неровно. Например, на ягодицах.

Последнее слово Нефертити произнесла с явным удовольствием. Внутри меня все перевернулось. Я покраснел, представил себе упругий зад этой крашеной царственной особы, покраснел еще больше, потупился, увидел отпечатки моих кед на сверкающем полу и смутился окончательно.

Взяв себя в руки, я поднял глаза. Мне в лоб смотрели два полушария цвета кофе с молоком. Полушария едва не выкатывались из кружевных чашек бюстгальтера, натягивающего белую рубашку. Видимо, Нефертити расстегнула лишнюю пуговку, пока я пялился себе под ноги. Египетская царица издевалась над смущенным неофитом.

Я огляделся как-то дико, грохнул о стойку ладонью с пятисотрублевой бумажкой и рявкнул:

– На все!

– На все получится двадцать минут, вы пережаритесь, – насмешливо пропела царица.

– Не пережарюсь.

– Вам будет плохо.

«Что настоящему мужику двадцать минут солярия!» – подумал я, лихо развернулся и пошел.

– Я же вам не сказала, куда идти, – молвила Нефертити. – Вон в ту дверь.

Я двинулся в указанную сторону.

– Крем взять не желаете? – донеслось с колесницы.

– Давайте, – измученно ответил я.

– Будьте добры двести рублей.

– Так я же вам уже все отдал.

– А… у вас больше нет денег, извините…

«А…» Нефертити произнесла, как восклицание после изнуряющих минут любви. «…У вас больше нет денег» – как благодарность любовнику, а «извините» прозвучало прощанием с нежным юношей, которого она только что высосала до последней капли.

В голове у меня помутилось. На подгибающихся ногах я доплелся до двери и, оставшись один, бросился стаскивать с себя одежду. Неожиданно в дверь постучали.

– Забыла вам объяснить, как включить солярий, – донесся из-за двери знакомый голос.

Я, чертыхаясь, натянул трусы на оттопырившуюся плоть, прикрылся свитером и отпер замок. Нефертити переступила через мои скомканные джинсы и подошла к прибору.

– Чтобы включить лампы, нажмите вот эту зеленую кнопочку с надписью «старт». – Нефертити оглядела мое жмущееся в углу тельце. – Если станет горячо, нажмите красную, «стоп».

Она вышла, играя бедрами. Я с трудом владел собой. Вскочив в солярий и задвинув дверцы, я нажал «старт». Мои глаза были закрыты. Сквозь веки просвечивала сиреневая накаляющаяся жара. Я ласкал себя, мысленно овладевая этой ведьмой, повелительницей красоты и загара. Я мял ее груди, раздвигал ягодицы и всячески повелевал ею. Через считаные мгновения я застонал, но успел подставить салфетку, которую предусмотрительно прихватил с полочки. Салфетка намокла и отяжелела. Я понял, что салфетки в солярии разложены именно для таких нужд.

В оцепенении я сполз на дно кабины и застыл. Я не заметил, как прошли оплаченные минуты и как погасли лампы. Сколько я так просидел – неизвестно. Из транса меня вывел стук в дверь.

– У вас все в порядке? – поинтересовался голос Нефертити.

– Д-да, уже выхожу, – заикаясь, ответил я и принялся спешно одеваться. Я не стал бросать салфетку в мусорное ведро. «Ничего она не увидит, не доставлю ей такой радости». Я обернул липкий комок другими салфетками и сунул в карман. Кожа немного зудела.

Зашнуровав кеды, я взглянул в зеркало. В полумраке комнаты цвета приобретали темные оттенки, мое лицо казалось шоколадным. Кожный зуд усилился. Обгорел, понял я. Лицо было не шоколадным, а темно-бурым. Мне стало страшно, я отпер дверь.

Нефертити смотрела испытующими глазами. Я попытался юркнуть мимо, но она окликнула меня:

– Ваша сдача.

– Я же просил на все…

– Я все-таки поставила вам десять минут вместо двадцати… Хотя вижу, что и это много…

Я молча сгреб деньги, буркнул «спасибо» и вышел.

На улице я осмотрелся. До дому было минут пять пешком, и я не знал, как преодолеть это расстояние с пылающей красным физиономией. На всякий случай я принялся улыбаться прохожим. Сначала от меня отшатнулась бабушка с пакетиком, потом парень в спортивном костюме грубо хохотнул вслед, и сразу после этого я встретился глазами с милиционером.

Милиционер воспринял мою улыбку с подозрением. Впрочем, любой на месте милиционера воспринял бы с подозрением заискивающе улыбающегося юнца с лицом цвета варено-копченой колбасы. Милиционер спросил у меня паспорт. Паспорта при мне не оказалось. Тогда милиционер велел показать содержимое карманов. Я достал ключи, кошелек, мелочь и… комок салфеток. Надо ли уточнять, что именно этот последний предмет вызвал у опытного стража живейший интерес. Его профессиональное чутье подсказывало, что в салфетку непременно завернуто что-то запрещенное. Что-то пахнущее большими деньгами.

Милиционер принялся разворачивать салфетки с трепетом и волнением ребенка, разворачивающего новогодний подарок.

Я пискнул:

– Не надо…

Мой страх милиционер принял за подтверждение своих догадок и принялся разворачивать каждую складку с каким-то совсем уж иезуитским наслаждением. Я наморщился, кожа горела кремлевской звездой. Милиционер торжествующе приподнял последнюю складку. Я зажмурил глаза. Наступила гробовая тишина. Даже прилетевшие с юга грачи перестали трещать и уставились на нас.

– Это что? – глухо донеслось из самых недр милицейского организма.

Я раскрыл глаза. Милиционер рассматривал свои слипшиеся пальцы.

– Это… это крем для загара, – выпалил я. – Я часто загораю… – Я даже ткнул пальцем в свое лицо.

Милиционер дернул головой, моргнул, бросил салфетки на асфальт, отер пальцы о китель, опомнившись, принялся тереть то место на кителе, о которое отер пальцы. И какими-то рывками пошел прочь.

На этот вечер у нас с мамой был запланирован поход в театр. Чтобы избежать катастрофы, я сказался больным и остался дома. Мама пошла в театр без меня. Пока я мазал физиономию кефиром, эффектный пожилой господин угощал маму шампанским в театральном буфете. Пожилой господин оказался доктором наук и после спектакля пригласил маму в кафе. Они подружились, и мама перестала уделять внимание моей бледности. Теперь в солярий ходить не нужно, разве что ради встречи с Нефертити.

Попасть на Новодевичье кладбище

Черные, реже красные и серые. Крепкие устойчивые и хрупкие покосившиеся. Совсем редкая находка – деревянные, таких всего несколько. Многие увенчаны мраморными изваяниями, некоторые оформлены барельефами, попадаются скульптуры в полный рост, но абсолютное большинство украшено простыми фотографическими портретами. Красавицы и дурнушки, бравые вояки, покорители Арктики, интеллигенты-очкарики внимательно смотрят из своих овалов. Вдруг в глаза заглядывает восьмилетний мальчик в матроске. Его белобрысая головка обрамлена в стекло в середине белой мраморной плиты. Под фотографией мальчика вырезан кораблик и написано «Володенька». Я опускаю глаза, иду скорее прочь от Володеньки, от его мамы, пережившей сына на 43 года, и от папы, смерть которого совпала с годом апогея репрессий. Нет, Володенькин папа не был расстрелян, умер сам, иначе лежал бы не под белым камушком, а где-нибудь на дне безымянной ямы. Повсюду лесом стоят могильные плиты, памятники и изваяния. Я на Новодевичьем кладбище, месте упокоения советской элиты.