Андрей Зберовский - Сократ и афинская демократия

• Название: Сократ и афинская демократия
• Автор: Андрей Зберовский
• Жанр: Философия
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-94617-096-3

Монография представляет собой социально-философское исследование причин конфликта афинского демократического общества V века до н. э. и знаменитого философа Сократа.

В ней преодолевается однобокое восприятие Сократа как выдающегося философа-этика, рассматривается общественно-политическая составляющая деятельности и мировоззрения этого выдающегося афинского мыслителя.

Прежде всего идеологическая направленность многих его идей и рассуждений, соотносимость или несоотносимоть их как с господствующей идеологией правящего в демократических Афинах демоса, так и с оппозиционной идеологией средних и зажиточных страт афинского общества.

Книга будет интересна не только специалистам по социальной философии, истории философии и антиковедению, но и самому широкому кругу читателей, интересующихся личностью выдающегося афинского философа Сократа.

---

Таким образом, оценивая тот период 404–403 годов до н. э., когда в Афинах сначала была установлена, а затем свергнута тирания Тридцати во главе с Критием и Хармидом, можно сказать следующее:

— лидеры «тридцати тиранов» Критий и Хармид когда–то являлись учениками Сократа и общались с ним вполне дружески;

— дискуссия Сократа с тиранами по поводу критики им их действий и невыполнения философом указания прекратить общение с молодежью носила в целом доброжелательный характер;

— Сократ мог позволить себе не выполнять указания тиранов и, в отличие от сотен других афинян, не только не поплатился за это жизнью, но и не понес даже никакого другого наказания;

— Сократ не принял никакого участия в свержении тирании и никак не выразил своей радости от ее итоговой победы.

Справедлив вопрос, насколько мог такой человек считаться своим уже при восстановленной демократии–охлократии, при восстановленной гегемонии низов демоса? Скорее всего, нисколько.

Исходя из этого, можно говорить о следующем: не являясь для Сократа своим по оценке классовой солидарности (Сократ не был богачом или аристократом), режим «тридцати тиранов» был для него по мировоззренческим установкам все–таки гораздо ближе, нежели имевшийся перед этим режим демократии–охлократии. Однако, согласно оценке не слишком–то разбирающегося в различных нюансах мировоззрения демоса, в целом спокойное отношение Сократа к тирании (при ближайшем рассмотрении он критиковал ее явно меньше, чем до этого критиковал демократию!), а также тирании к Сократу, явно свидетельствовало о его классовой чуждости демосу, о его потенциальной опасности для его власти.

Более того, сам факт того, что тираны издали специальный закон о запрещении преподавания искусства красноречия и недвусмысленно дали понять, что своим острием, в первую очередь, он направлен как раз против Сократа, свидетельствует нам о следующем:

— в самом конце V века до н. э. в общественном сознании оказалось четко осмыслено, что сфера формирования у юношей мировоззрения является идеологически важной, прямо способствует укреплению или, напротив, подрыву политических режимов;

— Сократ был официально признан как человек для существования той или иной полисной идеологии достаточно значимый.

Таким образом, даже после свержения тирании благополучно переживший ее (в отличие от других идеологов, типа Ферамена) Сократ был просто обязан по–прежнему находиться в центре общественного обсуждения таких вопросов, как:

— почему афинский демос вовремя не увидел формирование такой идеологии, что позволила сформировать позитивное отношение у части населения к установившейся тирании;

— каким образом и кто персонально сформировал эту уже достаточно проявившую себя идеологию, оппозиционную политическому строю афинской демократии;

— по большому счету, кто виноват в случившемся;

— каким образом на будущее защитить идеологию демоса, и уже заранее не допустить возникновения иных, оппозиционных демократии воззрений.

И, говоря об этом, следует еще раз подчеркнуть: Когда в

процитированном нами выше диалоге Ксенофонта Сократ беседовал с Критием и Хариклом, они сделали два очень ценных для нас замечания:

— во–первых, они сказали о том, что под видом невинных вопросов Сократа и предложений порассуждать и поискать истину совместно, по большей части, он спрашивает у молодежи о том, что на самом деле уже знает;

— во–вторых, они подчеркнули, что под всеми рассуждениями Сократа о всех этих бесконечных сапожников, плотников, кузнецов, на самом деле, скрывается осмысление вопросов о справедливости, благочестии, власти и других тому подобных.

Таким образом, несомненно: вне зависимости от того, кто и как мог оценивать его мировоззрение, в самом конце V века до н. э. Сократ был официально признан как идеолог, причем не просто как идеолог, но и как идеолог, способный представлять опасность для того или иного политического режима.

А поскольку восстановивший свои политические позиции демос стремился теперь как раз к тому, чтобы исключить для себя любые опасности, в том числе и в сфере идеологии, деятельность такого опасного идеолога, как Сократ (тем более не выступившего за восстановление демократии), не могла не быть подвергнута очень внимательному рассмотрению. Причем (и это особенно важно), эта оценка производилась, во–первых, в горячке классовой борьбы, а, во–вторых, мягко говоря, не очень квалифицированными идеологами демоса.

Говоря об этом, мы выходим на «финишную прямую» жизни Сократа Афинского, на тот последний отрезок его жизни (403–399 года до н. э.), который протекал в такой атмосфере, которую вполне правомерно оценивать как атмосферу общества, фактически только–только пережившего гражданскую войну. Причем победивший в ней демос вовсе не собирался скрывать как торжество от своей победы, так и готовность наказывать всех тех, на кого указывало уже неоднократно рассмотренное нами выше в работе «классовое чутье».

В этой связи, переходя к событиям, непосредственно предшествующим «делу Сократа», следует заметить: как уже неоднократно подчеркивалось в данной работе, совершенно не следует идеализировать демократию как строй и, самое главное, считать, что демократия — это синоним словам «гуманизм» и «терпимость». Какие жестокие решения принимал афинский народ во времена демократического строя, можно увидеть хотя бы на тех постановлениях, что принимались уже в ходе Пелопоннесской войны, то есть сравнительно недалеко от суда над Сократом. Так, например, демократические афиняне приняли на Народном собрании постановление с требованием отрубать всем пленным жителям острова Эгины большой палец правой руки, чтобы они не могли держать копья, но при этом (а это — гуманность!) не лишились способности действовать веслами и кормить себя рыболовством. По предложению Клеона, были приговорены к смерти все способные носить оружие митиленцы; клеймить лица пленных самосцев изображением совы — увы, тоже афинское постановление [27].

Поэтому, уже не идеализируя и не приукрашивая афинскую демократию, следует учитывать, что когда демократическая армия Фрасибула вошла в Афины, в ней тут же зазвучали призывы некоторых из его товарищей по изгнанию устроить резню тех граждан, с которыми состоялось официальное примирение. К чести лидера демократов, Фрасибул все–таки настоял, чтобы был внесен закон о том, чтобы никто не привлекался к суду и не подвергался наказанию за прежние дела; афиняне назвали этот закон амнистией [28].

Тем не менее, источники сообщают нам, что после того как восстановленная Фрасибулом афинская демократия окрепла, демократы все- таки нанесли завершающий удар по тем тиранам, что добровольно перебрались из Афин в Элевсин. В ходе «зачистки» Элевсина, являющегося, кстати сказать, религиозным центром всей Аттики, было убито много граждан. И тогда, чтобы остановить кровавую вакханалию и избежать дальнейшей мести, как говорят Ксенофонт, Аристотель и Юстин, «чтобы память о прошлом не породила новых раздоров, снова была объявлена амнистия и все принесли клятву предать забвению прошлые распри» [29].

Однако, судя по тем сообщениям, что мы имеем в источниках, никто ничего забывать не торопился… Так, Ксенофонт в своей «Греческой истории» доносит до нас весьма показательный эпизод. Когда в конце 400 года до н. э. спартанский полководец Фиброн, готовясь воевать с персами, попросил у афинян помощь в 300 всадников, афиняне, согласно сообщению Ксенофонта, «послали тех, которые служили в коннице, в правление Тридцати, полагая, что для демократии будет выгодно, если они окажутся вдали от родины и погибнут» [30].

Общая атмосфера социальной нетерпимости, столь характерная для афинских демократических низов того времени, явствует и из того общественного раздражения, которое возникло после того, как освободитель Афин Фрасибул пытался дать политические права тем рабам и иностранцам- метекам, что добровольно присоединились к его борьбе против Крития и лично участвовавали в свержении тирании Тридцати. Пообещав это метекам и рабам еще в ходе боев, на практике он столкнулся с противодействием архонта- демократа Архина, который всего спустя месяц после постановления Фрасибула добился его отмены, как противозаконного и нарушающего политические права демоса, сурово охраняющего свои вековые привилегии [31].

Комментируя этот эпизод, выдающийся российский антиковед А. И. Доватур высказался следующим образом: «Афинская демократия ревниво относилась к своим правам: она сразу же аннулировала свое собственное постановление, принятое сразу же после реставрации демократического строя под влиянием чувства радости. Грань между рабами и свободными на этот раз было решено сохранить незыблемой» [32].