Виталий Поликарпов - История нравов России

• Название: История нравов России
• Автор: Виталий Поликарпов
• Издательство: издательство "Феникс"
• Жанр: История
• Год: 1995

---

Пламенная вакханка — жрица секса — оттеняется стыдливо–холодной русской женщиной: выше сладострастья — счастье мучительное, дороже страсти — нежность. Такое толкование любви у поэта весьма близко к народному. В русском народе говорят «жалеть» — в смысле «любить»; любовные песни называются «страдания». В отношении женщины к мужчине преобладает материнское чувстао: пригреть горемыку, непутевого, она уступает ему не столько из–за сексуальной пылкости, сколько из–за наплыва сочувствия и нежности. Точно также и в русском мужчине сладострастие отнюдь не является всепоглощающим.

Для русской эротической любви и жизни характерны два типа любви и женщин, как это показал Г. Гачев в своей работе «Русский Эрос». Один тип любви — это океан нежности и жалости, и тогда перед нами белотелая, белобрысая красавица: красивая, глаза, как у русалки, завораживающей северной красавицы; светлоокая, она и уводит душу в северную космическую бесконечность. Другой тип женщины (и одновременно любви) — это бледные, худощавые и черноглазые красавицы, любовь у них находится под прессом тянучей жизни, долготерпения и кончается катастрофическим взрывом с разметанием всего и вся (62, 237). Архитип этой страстной женщины в России увидел и воспроизвел на полотне Суриков в образе боярыни Морозовой, а в литературе он представлен Татьяной Лариной и Анной Карениной, тогда как архитип северной красавицы — это Ольга в «Евгении Онегине».

Богатый мир человеческих эмоций, связанных с любовными желаниями, предстает перед нами в заговорах и заклинаниях русского народа. Вот один их типичных образцов любовного заговора: «Во имя Отца, и Сына, и Святого духа. Стану я, раб Божий (имярек), благословись, пойду перекрестясь, из избы дверями, из двора воротами, выйду в чистое поле; в чистом поле стоит изба, в избе из угла в угол лежит доска, на доске лежит тоска. Я той тоске, раб Божий (имярек), помолюся и поклонюся: о, сия тоска, не ходи ко мне, рабу Божию (имярек), поди тоска, навались на красную девицу, в ясные очи, в черные брови, в ретивое сердце, разожги у ней, рабы божией (имярек), ретивое сердце, кровь горячую по мне, рабе Божием (имярек), не могла бы ни жить, ни быть. Вся моя крепость, аминь, аминь». (92, 311–312). Аналогичные заговоры произносили и девушки.

Интересен и обряд гадания, направленный на узнавание своего суженого. Русский этнограф И. П.Сахаров приводит следующий пример: «Девушки выходят во двор, берут скатерть за края, старушка всыпает снег. Раскачивая скатерть, приговаривают: «Полю, полю бел снег среди поля. Залай, залай, собаченька; дознай, дознай суженый!» В это время каждая девушка прислушивается, как лают собаки. Хриплый лай означает суженого старика, звонкий — молодого, толстый — вдовца» (238, 248). Всякого рода любовные заговоры, заклинания и гадания тесно связаны с религиозно–мистическими, религиозно–магическими представлениями русского народа, чьи корни уходят в индевропейскую древность.

Представляет интерес свадебная церемония, которая у русского народа неразрывно связана с баней. «К числу народных обычаев, существующих даже в царских и боярских домах, — пишет М. Забылин, — принадлежали: мытье в бане накануне свадьбы и после нее, также подстилка ржаных снопов вместо постели и усаживание молодых на меха. Мытье в бане выражало чистоту брачного ложа и вообще чистоплотность, спанье на снопах — прибыток в доме, а на мехах сидение — богатство. Таковые обычаи существуют и поныне» (92, 119). Выше уже отмечалось, что русский народ был одним из самых чистоплотных народов во всей Европе, у каждого крестьянина была баня, где он мылся, парился и бил себя веником из березы и других кустарников или деревьев.

В своих письмах Кэтрин Вильмот описывает недавнее посещение ею бани — этой панацеи на все случаи жизни — накануне свадьбы горничной и конюха княгини Е. Дашковой: «Церемонии предсвадебного дня состоят из молитв и посещения бани… Жених, подарив невесте свадебный наряд со всем необходимым, включая белила и румяна, с дружками уходит в свою баню. Невеста, обливаясь слезами, сидит во главе стола, украшенного плодами. Группа девушек начинает петь что–то жалобное, называемое «Свадебной песнью»… Затем мы проводили Софью в баню вместе с подружками (всего было 30–40 девушек), они помогли невесте раздеться в предбаннике, а затем обнаженную ввели в баню. Девушки сняли с себя одежды и, хорошенько вымыв Софью, начали плясать вокруг нее, хлопать в ладоши и пить вино… Затем они снова запели… Под эти песни наша милая Софья мылась и раскрашивала лицо белилами, румянами и чернила брови. После этого она ударилась в слезы, восклицая: «Как я покину батюшку? Как брошу матушку? Не по своей воле покидаю я батюшку. Не по своей воле прощаюсь я с матушкой»… Девушки, веселясь, разукрашивали себя, пели и плясали, как вакханки; невеста молчала, обливаясь слезами. Потом ее. отвели в дом и усадили за стол, а подружки запели еще одну песню… Обряды завершились очень хорошим ужином, а на следующий день пара обвенчалась» (98, 374–375).

Невесте не случайно приходилось лить слезы и печалиться, ибо ее волновали не только будущие отношения со свекровью и свекром и уход из своей семьи. Дело в том, что в большинстве случаев помещики подходили с точки зрения своей выгоды при заключении браков между крепостными. В книге революционера и историка Л. Шишко «Рассказы из русской истории» приводится пример из жизни одного княжеского имения Ярославской губернии, где почти все браки совершались по наряду конторы: «… в известное время в году вызывались в контору, по особому списку, женихи и невесты; там управляющий составлял из них пары по своему усмотрению, а затем их, под надзором конторских служащих, прямо отправляли в церковь, где православный поп венчал их гуртом по нескольку пар зараз» (328, 273–274). С позиции дворян, здесь не могло быть и речи о собственных чувствах и желаниях женихов и невест, о какой–либо симпатии и влюбленности между этими «господскими людьми», которых даже, звали ругательными кличками типа «Васька–мерзавец» и «Машка–подлая». В целом среди дворянства господствовало представление о браке среди крепостных как об экономической категории. Понятно, что не все помещики придерживались этого представления и что среди свободных крестьян, например, сибирских, имелись совершенно иные воззрения на вступление в брачный союз.

Для нравов русского народа характерно искание смысла жизни, связанное неразрывно со стремлением к абсолютному добру. Именно тяготение к разрешению вопроса о смысле жизни заставляет крестьянина и русского человека вообще философски осмысливать мир, чтобы попытаться выработать целостное мировоззрение. Эта черта является в высочайшей степени присущей русскому народу, который страстно ищет истины и правды (на это в свое время обратил внимание Н. К.Михайловский в своих «Записках профана»). Достоевский от имени Ивана Карамазова говорит, что русские мальчики, не успев как следует познакомиться, приткнулись в вонючем углу трактира и тотчас же начали рассуждать «о мировых вопросах не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие? А которые в Бога не веруют, ну те о социализме и анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату; так ведь это один же черт выйдет, все те же вопросы только с другого конца» (80, 293). Не случайно в русской литературе философское искание смысла жизни занимает существенное место, достаточно вспомнить произведения «Анна Каренина» и «Война и мир» Л. Толстого, «Скучная история» А. Чехова, не говоря уже о произведениях Ф. Достоевского.

Находящиеся в основе мировоззрения вопросы о духовном абсолюте и смысле жизни занимали ум не только образованных людей, но и простого народа. Летом к озеру «Светлый Яр», которое связано с легендой о граде Китеже, съезжались и сходились тысячи сектантов и православных. Они обсуждали в такой необычной обстановке фундаментальные проблемы миросозерцания. Н. Бердяев так характеризует это качество русского народа: «В России, в душе народной есть какое–то бесконечное искание, искание невидимого града-Китежа, незримого дома. Перед Русской душой открываются дали и нет очерченного горизонта перед духовными ея очами. Русская душа сгорает в пламенном искании правды, абсолютной, божественной правды и спасения для всего мира и всеобщего воскресения к новой жизни. Она вечно печалу–ется о горе и страдании народа и всего мира, и мука ея не знает утоления. Душа эта поглощена решением конечных, проклятых вопросов о смысле жизни» (18, 13).

Поиск смысла жизни, истины и правды, добра всегда связан с эмоциями и аффектами, со страстями и чувствами, что сказывается на нравах русского человека, характеризующихся могучей силой воли. И в этом плане нельзя не согласиться со следующим утверждением Н. Лосского: «Отсюда понятна страстность русских людей, проявляемая в политической жизни, еще большая страстность в жизни религиозной. Максимализм, экстремизм и фанатическая нетерпимость суть порождения этой страстности» (156, 263). Примеров этому не счесть; выше уже говорилось о том, что в состоянии фанатической нетерпимости многие тысячи старообрядцев обрекли себя сознательно на самосожжение; к этому следует добавить и факты этого фанатизма и страстности в конце XIX века — самозакапывание в землю во имя религиозной идеи.