Сергей Кулик - Приключения капитана Кузнецова

• Название: Приключения капитана Кузнецова
• Автор: Сергей Кулик
• Издательство: Алконост
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 2016

Приключенческая повесть военного летчика потерпевшего крушение своего самолета над сибирской тайгой, и долгие месяцы выживания в дикой природе на пути возвращения к людям.

---

Поделка каркаса лодки уже близится к концу. Из-за плохого освещения землянки покраснели и слезятся глаза, от копоти сальника кружится и болит голова, и я по вечерам сижу без работы. Длинные ночи безделья вызывают ненужные воспоминания и мысли. Самые навязчивые в мраке ночи — думы о Курбатове.

Кто он такой? Хороший работник и прекрасный товарищ?.. Охотник за симпатичными женщинами, безжалостный сердцеед?.. Сказанная однажды во сне английская фраза, когда мы с ним жили в одной комнате, «я приготовлюсь погибнуть в любую минуту» и моя авария не дают еще права так плохо думать о человеке. Но недоверие к нему поднимается в душе само собой. А не ревность ли это? Следует ли доверяться своей интуиции? Ведь я знаю биографию Курбатова с детских лет до последнего полета. Пришлось познакомиться с ней, когда был парторгом подразделения. А что случилось с того дня, как он не пришел в кино? Почему он стал или показался мне совсем другим? Откуда взялась у меня на душе эта наледь недоверия и подозрений?.. Ясно же как белый день, что не нам решать, с кем быть Светлане. И Курбатов не настолько уж глуп, чтобы не понимать этого. Значит, ревность здесь ни при чем. А что же тогда?

И душу опять начала давить наледь сомнений и догадок.

В ГОСТИ ИДЕТ ВЕСНА

Во второй половине марта солнце стало щедрым и ласковым. Утром оно, юное и веселое, выскакивает из-за горизонта и потом весь день улыбается тайге, стараясь пробудить ее от глубокого зимнего сна… Снег блестит так, что больно глядеть, кружится голова… Уже не трескается, не громыхает земля, а очаги наледи, расточив свои подземные силы, замерли до будущей зимы.

Но тайга еще спит крепким сном. По ночам в ней властвует упрямая зима. От веселых глаз обновленного солнца хитрая старуха-зима прячется по сиверам и в непроходимых дебрях, по падям и распадкам, а после захода солнца холодной змеей выползает из черной тени и с шорохом и треском гуляет по таежным гривам и долинам. Но радует то, что в этой борьбе тепла и холода, мороза и солнца победит весна, что скоро зазвенят ручьи и под свист синиц кудреватые березки покроются изумрудной прозрачной дымкой молодой листвы. Так будет… а пока что хозяйкой в тайге упрямая зима.

Каркас берестянки уже готов и собран. Он занял большую часть площади в землянке, уперся боками в кровать и в стенку, загородил проход к печке. Пришлось подвесить его к потолку над кроватью. Теперь осталось заготовить бересту и обтянуть каркас. Но даже здесь, в тайге, где кругом стоят стройные белые красавицы севера, заготовить бересту в марте не удалось.

Пытался снять сколки со стоячих деревьев днем, когда стволы нагреты солнцем, отогревал и распаривал чурки на костре, поливал их горячей водой, но вместо широких полос удавалось снять небольшие обрывки, пригодные только для записок. Ясно, что до июня нужных листов мне не добыть, а ждать нельзя.

Для поделки лукошек, ведер и чуманов в прошлом году еще там, у шалаша, я сделал большой запас бересты. Ее оказалось так много, что я не израсходовал даже половины и для всякого случая, скрутивши в трубки сухие листы, уложил на перекладинах в шалаше. Их можно распарить в воде и выпрямить. Надо спешить к шалашу и перетащить бересту, пока болота спят под толщей снега, а пади и долины не залило водой.

Лыжи и погода без ветров и снегопадов оказались верными помощниками, и я вернулся с берестяными трубками на пятый день. Распаренные листы, мягкие и послушные, начал натягивать поперек каркаса один за другим в закрой, как черепицу. Концы полос к верхним бортовым брускам укреплял накладными березовыми планками, прибивая их деревянными гвоздями. За неделю работы обтянул лодку до кормы, но тут встал новый вопрос: чем просмолить швы между листами бересты? Иначе плыть нельзя!

Весной и летом смолы в тайге сколько угодно. Вернее не смолы, а живицы. Она сочится из ран на коре стволов сосен, елей, пихт и лиственниц, издавая терпкий аромат, и застывает янтарными сосульками, словно боясь упасть на землю. Стоит только сделать косой надрез коры, подвести к стволу туясок, и в него потечет живица. Так заготовляют тысячи тонн живицы за сезон для нашей химической промышленности; на заготовке в тайге трудится целая армия специалистов-подсочников, или вздымщиков.

Для просмолки лодки мне надо всего ведра полтора живицы и с полведра в запас, в дорогу. Так надо ли ждать периода сокодвижения, чтобы добыть лишь два ведра нужного продукта? Ведь в окрестностях землянки мне часто приходилось видеть на стволах белесые наплывы и сосульки живицы. Ее можно расплавить на огне. Надо только заготовить.

Снег уже сбился в крепкие крупчатые комочки, посинел и покрылся прочной броней наста. Настала пора мучений и гибели копытных жителей тайги и сытной жизни хищных зверей. В тайге то и дело встречаются места со следами жестокой расправы волков и росомах над загнанными в снега оленями и косулями. Нередко встречаются и свежие останки сохатых.

Иногда ночью выпадает небольшой ровный снег, и тогда в тайге видно множество следов пушистой мелюзги. Соскабливая со стволов живицу в кузовок, сегодня я выгнал горностая из дупла. Совсем белый — белее снега, — с черным кончиком на хвосте, он запрыгал по насту и вдруг исчез. Только по округлой лунке в снегу можно догадаться, что зверек нырнул под наст и сейчас передвигается в синеватой толще крупчатого снега. В дупле нашел десятка два закоченевших трупиков лесных мышей — запас впрок от удачной добычи. Этот зверек настолько азартно охотится, что даже сытым уничтожает все мышиное население в своем районе. А чтобы потом не голодать, прячет добычу про запас.

Сбор живицы оказался не таким уж легким, и я прихожу домой измученный и уставший. Но работа на свежем воздухе вызывает аппетит и сон, глаза перестали слезиться. Боль в колене заглохла и, наверно, навсегда, и я чувствую себя совсем здоровым человеком. Только вот скучаю по людям и любимой работе, сердце ждет весны и ледохода.

Возвращаясь под вечер домой с добычей живицы, я услышал возню на высокой ели. Ставлю корзину на снег, задираю голову: наверно, белка? Но не угадал.

У конца ветки, отяжеленной еще не растаявшим снегом, возится пестрый дятел. Он сковырнул клювом снежную корку, уселся поудобнее и начал склевывать длинную бурую шишку. Шишка висит у самого края ветви, и белкам такую не достать.

Подклевав хвостик, дятел упирается короткими ножками в ветку и, изгибаясь от напряжения, тянет шишку к себе. Легкий хруст — и шишка в клюве дятла. Передохнув с полминуты, он улетает с шишкой. Ноша тянет к земле, выводит из равновесия, и дятел летит то прямо, то боком, то взмывает вверх, то падает почти на снег. Метров за сто от ели он садится на высокий пень-«сколок», и оттуда раздается глухой стук.

Шишарь так увлекся работой, что не обратил внимания, когда я подошел совсем близко и стал у сосны. Укрепленная в щели сколка шишка стоит вверх кончиком, а дятел ходит вокруг и ударами клюва отламывает чешуйки. Минуты за три шишка растереблена, семена съедены, и дятел улетает за новой добычей.

Выбросив клювом остаток старой шишки — стерженек с редкими чешуйками — в щель станка, на то же место дятел поставил вновь принесенную, а закончив ужин, улетел к сосне и спрятался в небольшом дупле.

Оглядывая наковальню дятла, сплошь усыпанную вокруг потеребленными шишками, я вспомнил, что таких станков со свежеразбросанными объедками приходилось видеть в тайге немало. Значит дятлы остаются здесь и на зиму и вместо недоступных в мерзлой коре червяков-подкорников питаются семенами шишек ели.

ЗАБЛУДИЛСЯ

Утро двадцатого апреля выдалось ясным и тихим. Взошедшее солнце веселыми зайчиками заиграло по насту, на темных зеркальцах лужиц. На опушках тайги по-весеннему приветливо щебетали синицы, пересвистывались рябчики, нежными колокольчиками перекликались чечетки. Днем солнце припекает все смелее, в воздухе запахло весной и хвоей; на полянах и марях зашуршал оседающий снег, весело звенят подспудные ручьи. Лыжи проваливаются в потемневшую снежную кашицу, становятся обузой; лицо покрылось испариной, на груди и на спине рубашка взмокла от пота. Но весенние звуки тайги прогоняют усталость, и испещренное черными оспинками обнаженных кочек. Лосиное болото уже осталось позади. В пихтаче за болотом делаю первый привал.

Это был последний поход к шалашу, поход за самородками. Я рассчитывал задержаться там только на один день. Ведь скоро луга, пади и мари надолго покроются толстым слоем мутной полой воды, и тогда к шалашу не добраться, золото останется там. Когда я собрался в обратный путь, неожиданно с севера накатился густой туман и грязной ватой укутал тайгу. Сыростью и холодом он пронизывал тело, густой поволокой слепил глаза так, что трудно было отыскать не только метки на деревьях, но даже свой вчерашний след. Потом туман угоняло ветром, а взамен из туч сыпался то дождь, то град, то снег, то вместе разом, и я, прикованный капризами погоды, сидел у шалаша три дня.