Батья Гур - Убийство в кибуце

• Название: Убийство в кибуце
• Автор: Батья Гур
• Издательство: Текст
• Жанр: Классический детектив
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-7516-0765-4

Роман израильской писательницы Батьи Гур (1947–2005) — психологический детектив, написанный по классическим канонам жанра. В кибуце — общине, где все друг друга знают и считают себя одной семьей, — убита женщина, и убийцей может быть только член этой семьи. Инспектору Михаэлю Охайону, постоянному герою автора, приходится погрузиться в сложный, далеко не идиллический и даже жестокий мир замкнутой общины, чтобы разгадать имя преступника. Русским читателям творчество Батьи Гур знакомо по роману «Убийство в субботу утром» («Текст», 2007).

---

По прошествии многих лет, когда обида уже стала проходить, он стал спрашивать себя, действительно ли замужество принесло Оснат внутреннее успокоение и чувство безопасности, в которых она, даже не осознавая этого, так нуждалась. Более того, ему хотелось знать, не двигали ли ее поступками ненависть и злоба, те обиды, причины и следствия которых отпечатались на ней еще в детстве. Когда Аарон оказался с ней в одной постели впервые, после смерти Мириам, когда она уже была матерью двоих детей, он знал, что в ней ничего не изменилось. Под спокойствием и сдержанностью в ней продолжала кипеть злоба, и слухи, которые он узнал от Хавале, об амурных делах Ювика с волонтерками из других стран и девушками из молодежных организаций, конечно, не укрепляли в ней желания быть его женщиной, которое она не скрывала ни на людях, ни тогда, когда они оставались вдвоем.

Даже если ей и удалось обрести ощущение хоть какой-то безопасности, думал Аарон, оно было сильно поколеблено гибелью Ювика, чьи загорелые ноги смотрели на него из-за стекла большой фотографии, стоявшей в рамке на телевизоре. Когда он узнал, что она родила сына месяца через два после свадьбы с Ювиком, он понял, что Оснат думала о детях, о ее детях, которые будут внуками Дворки. Она всегда боялась, что однажды ее выгонят из кибуца, но теперь, когда Дворка стала бабушкой ее детей, ее голос и манера поведения обрели так характерные для нее сегодня серьезность и уверенность в себе. Когда Оснат говорила, что «нашу систему нужно адаптировать к тому, что происходит в мире», в ее голосе слышалась страстность, которой ей так не хватало в постели.

Их прежняя душевная близость ощущалась им все чаще, особенно когда она говорила о своих детях или, как это случилось однажды вечером, о том, что ее не раз домогалось разное начальство из кибуца — и при жизни Ювика, и после его гибели. А когда он услышал, какую сцену закатила Това, дочь Зива а-Коэна от его второго брака с Ханной Шпитцер (которая повесилась после того, как он бросил ее, и кибуц решил отправить его в командировку в Марсель), он увидел в ее глазах затравленность и отчаяние, которые в детстве появлялись у нее, когда Дворка начинала ее отчитывать и учить, что личное всегда нужно приносить в жертву общественному. Однажды, когда он с улыбкой спросил Оснат, что думала о ней Дворка, когда директорствовала в школе, то в ответ услышал: «Что ты смеешься? Думаешь, Дворка и сейчас относится ко мне так же, как тогда, когда мне было семнадцать? Думаешь, я для нее навсегда осталась пустоголовой, как она меня когда-то обозвала? Ко мне уже давно так не относятся. Она давно знает, что от меня прежней уже ничего не осталось».

Несмотря на его просьбу (а он попросил всего один раз, услышав в ответ: «Чего ради?»), Оснат не отключала телефон, когда он бывал у нее, и их встречи часто прерывали люди, звонившие по всяким общественным надобностям, и он всякий раз удивлялся выбираемому ею для таких разговоров тону. В ее голосе звучали рассудительность и уверенность в своей правоте. Когда ему казалось, что общественная работа выбивает из нее последние признаки живого человека, его охватывало отчаяние: вряд ли к ним вернется бессловесная близость двух чужаков, которые пытаются убедить себя, что стали членами одной семьи, хотя в душе оба понимают, что никто ни на минуту не забудет, кем они являются на самом деле.

Во время их третьей или четвертой встречи она спросила, планирует ли он возвращаться в кибуц, на что он ответил отрицательно. Он, в свою очередь, задал вопрос, не собирается ли она уезжать из кибуца, и, к своему удивлению, узнал, что Оснат не исключает такой возможности. «Если даже это и случится, — сказала она, — Дворка не позволит мне забрать детей с собой». Когда Аарон заметил, что это ее дети, она ответила, отводя глаза: «Ты не знаешь, о чем говоришь. Она почти силой забрала у меня старших и до сих пор, как ты знаешь, сама укладывает спать младших. Мне кажется, она сомневается, что я могу привить им правильные ценности. Она никогда не позволяла мне вывозить детей куда-нибудь из кибуца».

Оснат не отвечала на ухаживания ни разведенных, ни женатых мужчин кибуца. И когда Това, дочь Зива а-Коэна, устроила перед всеми в столовой эту сцену, она поняла, как решил Аарон, что навсегда останется для кибуца порочной женщиной. Да, муж Товы домогался ее, и его намерения были совершенно очевидны, но ее он не интересовал, и поэтому обвинения Товы были беспочвенны. «Я никогда не путалась с женатыми мужчинами в кибуце. Я здесь вообще ни с кем никогда не путалась, — с гневом бросила Оснат, — и, хотя все знали, что нет никаких оснований для скандала, затеянного Товой, тени подозрения оказалось достаточно, чтобы разрушить все». Какой смысл она вложила в слова «разрушить все», Оснат пояснять не стала.

Аарон помнил, как однажды, когда им было по четырнадцать, они с Оснат оказались рядом с домом Алекса. Алекс отвечал за распределение нарядов на работу, а его жена Рива работала медсестрой в кибуце.

Чтобы подойти к главному входу, нужно было обойти дом с тыльной стороны, на которую выходили большие, открытые по случаю жары окна. Оснат была уже рядом с пальмой, которая когда-то росла под окном и которую давно уже срубили, чтобы она сама не упала. Она приложила дрожащий палец к губам и крепко сжала его руку. Тогда до Аарона донесся по-сестрински нежный голос Ривы, с которым она всегда обращалась к пациенту, когда делала перевязки или уколы. Вот именно таким мягким и рассудительным голосом Рива сказала: «Конечно, за Оснат нужно приглядывать. С такой наследственностью, как у нее, ей трудно будет вписаться. Я разговаривала с ее матерью и хочу сказать, что за девочкой нужен глаз да глаз, потому что такие вещи передаются с генами и однажды, когда эти гены заявят о себе, может быть поздно. Она уже сейчас смотрит так же, как ее мать».

Он не забыл, как Алекс что-то произнес в ответ, как Оснат тяжело задышала и от вспыхнувшего в ней гнева еще крепче сжала его руку. Тогда ему стало больно, но сегодня, когда Оснат рассказала ему о сцене в столовой, ему стало еще больнее, чем тогда, тридцать лет назад. Не обращая внимания на увещевания стоявших рядом людей, Това кричала на всю столовую: «Шлюха, ты разбиваешь семьи, ты такая же, как и твоя мать, вот кто ты».

Оснат сжимала его руку так сильно, что, несмотря на коротко подстриженные ногти, на руке на следующий день выступили синяки. А вкрадчиво-ласковый голос Ривы продолжал: «Чего можно ожидать от дочери нимфоманки? Ее мать — больная, неужели это трудно понять? Это болезнь. Я читала об этом, и лекции нам об этом читали. Ты должен понять, что это у нее в генах, а у нее сейчас как раз подходящий возраст, и если ее не держать в строгости, то она сначала совратит всех мальчиков в кибуце, а потом начнет разбивать семьи. Ты говоришь так, словно мы с тобой никогда такого не видели».

Оснат застыла и не смогла броситься прочь сразу, а Аарон все боялся, что если она побежит, то ее шаги будут слышны через открытое окно в комнате. Вместо того чтобы побежать, она села на землю там, где стояла. Его руку она отпустила только тогда, когда снова поднялась и попросила не оставлять ее одну. Они молча пошли в сторону водонапорной башни, и шаги ее были неестественно медленными. Он хотел как-то утешить ее и даже приготовил несколько успокоительных фраз, но так и не решился произнести ни слова.

Он просто плелся за ней, не прикасаясь ни к ее обнаженному плечу, ни к буйным волосам. Они дошли до водонапорной башни, и ему казалось, что она его просто не замечает. Когда он уже больше не мог выносить молчания, то обнаружил, что его голосовые связки отказываются слушаться и он не может произнести ни звука. Он нежно прикоснулся к ее руке, и она, до этого безучастно смотревшая куда-то вдаль, резко сбросила его руку. Тогда он поцеловал ее, и губы Оснат показались ему сладкими на вкус. Ничего плотского в этом поцелуе не было — он просто хотел как-то ее утешить. Сначала она поняла это его желание, но потом резко отстранилась, словно вспомнила слова, только что произнесенные Ривой. «Я им покажу, — сказала она. — Я выйду замуж девственницей, вот увидишь!» Они продолжили свой путь, и по дороге она говорила: «И не подумаю уезжать отсюда. Мне некуда ехать, да и нравится мне здесь. Пусть мне сейчас здесь несладко, но наступит день, когда я буду счастлива, и им придется взять свои слова назад».

Сегодня, когда Аарон ждал ее, разглядывая картины на стенах и цветы в вазе, стоявшей на телевизоре рядом с большой фотографией Ювика, он размышлял о том, как скромно она жила, какой аскетичной была обстановка ее комнаты. У нее не стоял огромный холодильник, о котором Моше мечтательно говорила Хавале. У нее не было даже кофемолки. Он удивился непритязательности ее вкуса, сформировавшегося за эти годы. Мебель стандартная — трехсекционный диван и два мягких кресла в коричневых тонах, коричневый стол и небольшой бежевый коврик. Чистота безукоризненная. Ему вспомнилось, как Лотте говорила: «Когда приходит черед Оснат убирать дом для детей, на полу так чисто, что на нем можно есть». Он машинально включил телевизор, и на экране появилась она и другие руководители кибуца. Лицо Моше казалось бледным и серым. Аарону вспомнилось, как он сам появлялся в новостях, когда бастовали учителя, а потом студенты. Со звуком было что-то неладное, и голос Моше был еле слышен. Раздался строгий официальный голос Оснат: «Ставлю на голосование. Пожалуйста, поднимите руки те, кто за создание комитета». Он понял, что она ведет собрание. В сидевших полукругом людях Аарон, кроме Моше и Оснат, узнал еще Апекса, который за эти годы как-то усох и стал совершенно лысым, а также Джоджо, который в последние годы был казначеем кибуца. Других членов секретариата он не узнал; увидел лишь, что Дворка сидит с непроницаемым лицом в углу.