Филип Фармер - Миры Филипа Фармера. Том 5

• Название: Миры Филипа Фармера. Том 5
• Автор: Филип Фармер
• Издательство: Полярис
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1996
• ISBN: 5-88132-146-4

Включенные в пятый том собрания сочинений Ф. X Фармера романы «Мир одного дня: бунтарь» и «Мир одного дня: распад» завершают одноименную трилогию, повествующую о борьбе прирожденного бунтаря Джеффа Кэрда против бесчеловечного режима тотальной слежки.

---

За начавшимся вскоре обедом в комнату вошел какой-то незнакомый Дункану парень, прошептал что-то Локсу на ухо и вышел, бросив на Дункана взгляд через плечо.

— Это Гомо Эректус Уайльд[5], — сообщил сидящий рядом падре. — Он сегодня в дозоре.

Дункан подавился, закашлялся, глотнул воды и наконец выдавил:

— Ты шутишь?

— Ну это не данное имя, конечно, — пояснил падре. — Он его принял на совершеннолетие, по праву гражданина. Он наш местный гомосексуалист. Надеется, что ты окажешься одних с ним половых убеждений. Пока что себе подобных он не нашел. Пусть же питает надежду и живет мечтой.

Локс постучал ложкой по стакану и, когда воцарилась тишина, объявил:

— Уайльд сообщает, что в лесу над нами необычное скопление органиков. Он уже насчитал двенадцать патрульных машин. Один отряд приземлился и использует подслушиватели невдалеке отсюда.

Тишина продолжалась. Двое детишек подвинулись поближе к матери.

— Нечего бояться! — разорвал тишину голос падре Коба. — Они ищут нашего гостя, но ведь не только тут. У них нет причин концентрировать здесь силы. Я полагаю, что скоро они уйдут.

— Падре прав, — подтвердил Локс. — А теперь, гражданин Дункан, вы говорили…

Дункан отвечал на его вопросы, как мог. После обеда несколько человек унесли тарелки в кухню, а в комнату приволокли телевизор. Когда вымыли посуду, всем продемонстрировали запись допроса Дункана под туманом правды. Потом беглеца снова допросил Локс, остальные слушали. Если у них и было что сказать, они ждали, пока главарь кончит.

Потом Дункана провели по жилым помещениям и объяснили, что делать, если прозвучит сирена. Майка Донг, назначенная его проводницей, бросала мелодичным голосом короткие пояснения и ни разу не улыбнулась. В конце концов Дункан решил, что она ему все еще не доверяет. Или он ей не нравится. Или она попросту стерва.

Возможно, тут сработала та загадочная химия, что заставляет в любой группе, где больше семи человек, одного испытывать неприязнь к другому. Ученые написали сотни лент по этому вопросу, и в каждой из них можно найти свою теорию, почему это происходит. А о другой стороне этого явления — внезапной приязни — написаны тысячи лент, но в них хотя бы больше согласия. «Странно, — подумал Дункан. — Обычно ненависть куда понятнее и ближе любви».

Он пожал плечами. Может, он ошибается. Может, Майка Донг просто с подозрением относится к незнакомцам.

К семи вечера он заглянул в гимнастический зал — просторное помещение, где во время войны помещалась оружейная. Большая часть отряда играла в баскетбол, падре Коб занимался штангой. Дункан присоединился было к нему, но остановился, увидев рапиры. Он спросил, кто интересуется фехтованием, и Рагнар Локс согласился испытать его. Решающий оказался неплохим фехтовальщиком, но Дункан выбил пять из шести, и Локс, тяжело дыша, запросил пощады.

— Ты просто мастер. Кто тебя тренировал?

— Не помню, — ответил Дункан. — Психик говорила, что я сам был учителем фехтования, но я этого не помню. Я и не думал об этом, пока не увидел рапир. Как объяснить — не знаю. Что-то позвало меня, захотелось ощутить рукоять в ладони.

Локс странно посмотрел на него, но ничего не ответил.

К девяти часам Дункан принял душ и отправился спать. Адреналин, захлестывавший его жилы весь этот безумный день, схлынул, ему отчаянно захотелось спать. Гомо Эректус Уайльд провел его в просторную комнату, заставленную койками.

— Многовато места для нас двоих, — улыбнулся Уайльд. — О нет, не волнуйтесь. Я не обеспокою вас. Я уважаю ваши права. Но когда вы появились, я надеялся…

После долгой и неуютной паузы — неуютной для Дункана — он сказал:

— Мою историю ты знаешь. А почему ты стал бунтовщиком?

— Меня уговорил любовник. Он был… неуемный, не то, что я. Он ненавидел постоянную слежку. Были у него какие-то дикие идеи о праве на личную жизнь. А я пошел, потому что не хотел с ним расставаться. Не бывает большей любви. А потом…

— Потом? — спросил Дункан после еще одной долгой паузы.

— Ганки нас застали врасплох. Я сбежал. А его взяли. Так что он сейчас, наверное, — еще одна окамененная статуя на правительственных складах. Я надеялся, что его привезут на один из ближайших, но…

— Мне жаль, — тихо произнес Дункан.

— Это не поможет, — ответил Уайльд и заплакал. Когда Дункан попытался утешить его, он заорал: — Не хочу больше говорить об этом! Вообще не хочу говорить!

Дункан лег. Несмотря на усталость, он не мог заснуть. Вопросы роились в его голове. Какова цель этой банды дневальных? Есть ли вообще у них цель, кроме как скрыться от органиков? Как они живут? Откуда берут еду? Что делают, когда им нужен врач?

Наконец он провалился в сон, полный мучительных кошмаров.

Глава 5

Когда Дункан проснулся, первой его мыслью было: «Я бежал из одной тюрьмы, чтобы попасть в другую». Органики ищут его и будут искать еще долго. И пока они не бросят поиски, он заперт здесь. Если бросят. Кажется, он настолько важная птица, что органики готовы раскопать каждый подземный ход в этих местах, только бы найти его. И если он вновь попадет к ним в лапы, то вырваться не сможет никогда.

А люди, к которым он попал, знают, что он, Дункан, отчаянно нужен правительству. Не решат ли они в конце концов выдать его органикам? Нет. Ему ведь известно, где они прячутся. Один вдох тумана правды, и он расскажет об их убежище ганкам.

Но если органики найдут его в лесу — мертвым? Тогда они, конечно, прекратят поиски, а он никому и ни о чем не расскажет.

Этот путь представлялся Дункану самым логичным. Спорить не приходится.

«Придется мне бежать от этих изгоев, — подумал он. — И негде преклонить голову сыну человеческому. Лисы в норах своих и птицы в гнездах счастливее меня».

К тому времени когда он наконец вышел из ванной — горячей воды в душе он не ожидал, — мысли его приняли несколько менее мрачное направление. Из всякого положения есть выход, и он его найдет. В столовую он шел, улыбаясь и насвистывая, но по дороге задумался — откуда такая веселость? Логика и дитя ее — вероятность места оптимизму не оставляли. Тем хуже для них? Но тут Дункан вспомнил один из разговоров с психиком.

— Не знаю, как тебе это удалось, но ты создал — я бы сказала даже, «смонтировал» — новую личность. Ты, как мне кажется, подобрал те качества, которыми хотел наделить Уильяма Сент-Джорджа Дункана, и собрал их вместе. Вот откуда безудержный оптимизм и вера в то, что ты можешь совладать с чем угодно, выйти из любой передряги. Но этого недостаточно. Ни вера, ни оптимизм не победят реальности.

— Но вы же сказали мне, что я не планирую побега, — усмехнулся тогда Дункан.

— Еще одно качество твоей личности — способность скрывать свои мысли от окружающих. — Арсенти нахмурилась. — И от себя самого, если ты не хочешь их знать. Поэтому ты и опасен.

— Вы только что сказали, что я совершенно безвреден.

Психика это, кажется, смутило, и она поспешно перевела разговор на другую тему.

«Я и сам себя смущаю, — подумал Дункан. — Но кому какое дело, пока я нормально себя веду? Образ действий отражает образ мыслей».

Где-то в его мозгу таилась еще одна личность, которая не была одной из семи. Или частью его самого. Эта личность мыслила за него — в объеме, необходимом для выживания.

Каждый человек в чем-то уникален. Дункан сомневался, что есть на свете еще кто-то, намеренно собранный из черт характера и обрывков памяти, так слабо подсоединенных к сознанию — или к подсознанию, если уж на то пошло. Но и самопрограммирующимся роботом он не был.

Завтракали все в той же столовой. Дункана пригласили за большой круглый стол в центре зала, где сидели Локс, Кабтаб и другие вожаки. Одежда сидевшего рядом с Дунканом священника — небесно-голубая ряса и желтые сандалии — все еще благоухала ладаном после мессы и еще нескольких богослужений, которые тот провел утром. Дункан поинтересовался, как падре удалось объединить все религии в единое гармоничное целое и назначить себя его провозвестником.

— А меня ни совесть, ни логика не мучают, — пробурчал падре Коб, пережевывая омлет и гренок. — Начинал я как священник римской католической церкви. Потом до меня дошло, что «католический» означает «всеобщий». А была ли моя вера всеобщей? Не была ли она ограничена рамками одной, далеко не всеобщей, церкви? Не отвергаю ли я все остальные религии, которые тоже основал Господь, спустившись на Землю в умах их основоположников? Разве могли бы они существовать, если бы Великий Дух считал их ложными? Нет, конечно, нет. А потому, руководствуясь логикой и божественным откровением, которые никогда раньше не соединялись, я стал первым воистину католическим, то есть всеобщим, священником.

Но новой, эклектической религии я не основывал. У меня нет намерения соревноваться с Моисеем, Иисусом, Мохаммедом, Буддой, Смитом, Хаббардом[6] и прочими. Соревноваться не в чем. Я тот, кто я есть. Господь Бог официально провозгласил меня — мной, а он выше любого священника, папы, или кто там еще бывает. Я уникальный священник. Я избран и поставлен исповедовать все и всяческие верования и служить Господу смиренно или гордо, как будет выгоднее, в ранге Его — или Ее, если вам так больше нравится — жреца.