Михаил Садовяну - М. Садовяну. Рассказы. Митря Кокор. Л. Ребряну. Восстание

• Название: М. Садовяну. Рассказы. Митря Кокор. Л. Ребряну. Восстание
• Автор: Михаил Садовяну
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1976

Ливиу Ребяну и Михаил Садовяну — два различных художественных темперамента, два совершенно не похожих друг на друга писателя.

Л. Ребяну главным образом эпик, М. Садовяну в основе своей лирик. И вместе с тем, несмотря на все различие их творческих индивидуальностей, они два крупнейших представителя реалистического направления в румынской литературе XX века и неразрывно связаны между собой пристальным вниманием к судьбе родного народа, кровной заинтересованностью в положении крестьянина-труженика.

В издание вошли рассказы М. Садовяну и его повесть "Митря Кокор" (1949), обошедшая буквально весь мир, переведенная на десятки языков, принесшая автору высокую награду — "Золотую медаль мира". А также роман Л. Ребряну "Восстание"(1932).

Вступительная статья и примечания Ю. Кожевникова

Иллюстрации П. Пинкисевича

---

Вплоть до Костешти, во всех селах, Титу повсюду видел, что ведется такое же следствие. На вокзале в Костешти он встретил Козму Буруянэ, который подробно расспросил его о положении в Амаре и сказал, что завтра он тоже вернется домой, но только один, пока не убедится лично, что там действительно уже не опасно…

В Бухаресте Титу в тот же день первым делом отправился к Гогу Ионеску. Быть вестником несчастья всегда неприятно и тяжело, но он успокаивал себя тем, что после лаконичной телеграммы Григоре те подробности, которые он сообщит, все-таки послужат каким-то утешением. Дом на улице Арджинтарь с величественной лестницей и раковиной над входом, казавшийся ему таким веселым и счастливым месяцев шесть назад, когда в волнении и страхе он наведывался сюда, чтобы узнать, не возвратились ли господа, теперь имел хмурый и мрачный вид, несмотря на то что лучи заходящего солнца ласково золотили его стены и играли на стеклах окон, а в садике с аккуратно расчищенными аллеями молодой газон зеленел, как раскинутый на солнце бархатный ковер. Дома была одна лишь Еуджения, и она заставила Титу рассказать ей все еще до прихода Гогу. Еуджения была в ужасе, но главным образом из-за переживаний мужа. Опасаясь за него, она запретила ему ехать в Амару на похороны Надины… Вскоре пришел и Гогу. За те несколько дней, что Титу его не видел, он постарел, казалось, лет на десять. От обычного щегольства и шумной жизнерадостности не осталось и следа. Увидев Титу, он жалобно разрыдался, как слабая, неспособная сдержаться женщина. Только сейчас он осознал, как сильно любил Надину, — любил ее больше, чем сестру, любил, как собственного ребенка. Слушая Титу, которому пришлось повторить все сначала, Гогу то и дело вздыхал: «Бедный отец!.. Как он выдержит такой удар!» До старого Тудора Ионеску тоже дошли слухи о разгуле восстания в уезде Арджеш, и он то и дело спрашивал, вернулась ли из деревни Надина, его любимица, страх за которую терзал его больное сердце.

Вечером за ужином Титу пришлось изложить и супругам Гаврилаш то, что он пережил и увидел в деревне. Лег он поздно и только в постели просмотрел послеобеденные газеты. Печально усмехнулся, прочитав, что благодаря мудрым мерам нового правительства беспорядки почти повсеместно ликвидированы без малейшего кровопролития. Подобные сообщения звучали как издевательство. В сердце кипело с трудом подавляемое возмущение. Ему приснилось, что он снова в Амаре, во дворе примэрии, посреди поверженной на землю толпы. Майор рубил низко опущенные головы своей выщербленной и порыжевшей от крови саблей. Когда он занес ее над жалобно плачущим ребенком, Титу бросился к офицеру, вырвал у него саблю и отшвырнул в сторону… «Я тебя арестую! Я тебя арестую!..» — орал майор. Титу схватили разъяренные солдаты, и тут же хлыст Тэнэсеску принялся полосовать его лицо…

Назавтра в редакции «Драпелула» Рошу обнял Титу так горячо, словно тот воскрес из мертвых. Затем повел его к Деличану, чтобы Титу рассказал и тому о методах усмирения, применяемых правительством. Как всегда, надеясь прославить газету каким-либо сенсационным материалом, секретарь редакции предложил опубликовать впечатления молодого журналиста, в частности, описать его конфликт с кровожадным майором.

— Нет, нет, Рошу! — воспротивился директор. — Мы нравственно обязались оказывать новым властям всяческое содействие в ликвидации беспорядков. Мы должны сдержать свое слово! Не можем же мы быть такими же грязными и преступными, как они!

— Ладно! — вздохнул Рошу. — Я это предвидел заранее. Наша газета осуждена на жалкое прозябание во веки веков.

Через несколько дней Титу, придя в редакцию, застал Рошу более мрачным, чем когда-либо. Он подумал, что у того какие-то личные неприятности, и, не докучая ему, принялся строчпть ежедневные бесцветные статейки, которые уже научился изготовлять непосредственно в редакции. Спустя некоторое время Рошу, не вытерпев, воскликнул:

— Какой ужас!.. Какая подлость!.. Какое варварство!..

Театральные взрывы эмоций очень не шли ему. Голос звучал фальшиво, как у бесталанного актера. Точно поняв это, Рошу вновь погрузился в молчание и лишь минут через пятнадцать саркастически спросил:

— Ну, что будем делать с нашей революцией, малыш?.. Все кончилось, не так ли?.. Поставили на ней крест?.. То есть почему один крест?.. Тысячи крестов!

Титу Херделя подошел к его столу, чтобы показать, как всегда, свою заинтересованность.

— Надеюсь, ты заметил, что из газет почти совсем исчезла рубрика с сообщениями о крестьянских беспорядках?.. Это значит, что репрессии оказались эффективными! Во всей стране восстановлены покой и порядок!.. Но какой покой?.. Тысячи свежих могил ознаменовали собой воцарение идеального порядка в Румынии.

Рошу немного помолчал, но лицо его побагровело от негодования, и он продолжал:

— То, что ты, малыш, видел в Арджеше, просто невинная шуточка по сравнению с той лютой жестокостью и варварством, с какими новые власти чинят теперь суд и расправу во всех селах нашей страны. Тем, кто просто расстрелян или убит карателями, необыкновенно повезло, — они счастливы, так как спаслись от ужасающих пыток и истязаний, выпавших на долю живых… Короче говоря, произошла кровавая бойня, не имеющая себе равных нигде в мире за последние сто лет. Такого не бывало даже в колониях по отношению к диким племенам. И все это проведено украдкой, — как бы не узнала Европа и весь мир. Грохотали пушки, стирая с лица земли все новые и новые села, непрерывно трещали винтовки… Убитых бросали вповалку в огромные ямы, хоронили без креста, чтобы не оставлять следов… И никто не может протестовать, никто не осмеливается даже пикнуть, так как затронуты интересы страны, а интересы страны требуют, как тебе известно, чтобы миллионы и миллионы крестьян, голодные и разутые, выбивались из последних сил и доставляли нескольким тысячам трутней-бездельников богатства, которые те могли бы транжирить в роскоши и разврате.

— Что ж я могу сделать, если об этом нигде нельзя писать? — спросил Херделя. — Я бы протестовал.

— Это к лучшему, что тебе негде писать об этом, малыш, ибо с тобой разделались бы в два счета: выслали бы из Румынии, как любого нежелательного иностранца.

— Меня? Я в Румынии иностранец? — со снисходительной иронией улыбнулся Титу.

— Не забывай, малыш, что у тебя нет румынского подданства, хоть ты себя и считаешь самым настоящим румыном. Следовательно, как только сочтут, что ты представляешь опасность для общественного порядка, тебя будут рассматривать не как брата, а как врага, со всеми вытекающими отсюда последствиями… Но не волнуйся!.. Через недельку-две только в трибуналах сохранится память о вчерашнем мятеже, ибо там будут судить десятки тысяч крестьян, которых приволокли отовсюду и забили ими тюрьмы всей страны… А остальные будут довольны и даже останутся в выигрыше. Тех, чьи поместья разграблены, государство срочно и с лихвой вознаградит, чтобы они могли восстановить и даже улучшить свои хозяйства. А мужики, если они будут вести себя смирно, получат новую лавину речей, посулов и пустозвонства… Не следует забывать, что в ближайшем будущем парламент распустят и состоятся новые выборы…

И впрямь, дней через десять даже сам Рошу больше не упоминал о крестьянских волнениях. Газеты уделяли все больше внимания выборам. Лишь кое-кто, главным образом газеты политических партий, требовали выявить и примерно наказать подстрекателей. Весна пробуждала в столице новую жажду жизни. Летние рестораны готовились к открытию. Кофейни и трактиры заполоняли тротуары, выставляя столики под открытое небо. На Каля Викторией, между бульваром и королевским дворцом, прогуливались красивые женщины, словно помолодевшие в своих соблазнительных туалетах. Фланирующие молодые люди обменивались на тротуарах обычными призывами: «Любовь моя», «Куколка»…

Титу Херделя проводил сейчас дома мало времени, хотя комната у него была славная и уютная. Как-то после обеда, когда он взялся было за интересную книгу, к нему нагрянула в гости госпожа Александреску в сопровождении улыбающейся Мими. Их приход удивил Титу. Его бывшая хозяйка объяснила, что заглянула к нему просто потому, что им было по пути и ей захотелось повидать своего старого жильца, всегда такого любезного, но главным образом потому, что ее донимала Мими: «Пойдем, мамочка, навестим его, увидим, не забыл ли он меня!»

Затем она завела речь о Жане, обругала его негодяем и подлецом, рассказала, что он поступил по-хамски, — в один прекрасный день просто не пришел, а прислал эту развалину, своего отца, и тот объявил ей, что их связь окончена. Ну и скандал закатила она им всем, они ее и на том свете не забудут!.. Мими, бедняжка, с первого дня терпеть не могла Жана, он всегда казался ей самовлюбленным эгоистом, не получившим того тонкого воспитания, которое самой Мими дала ее мамочка. Но она, наивная, как любая честная женщина, ни на что не обращала внимания и доверилась словам Жана. Обиднее всего то, что из-за его подлой и чахоточной сестры она разлучила два любящих сердца. Ведь Мими, нежный ангелочек, еще в первый день открыто заявила своей любящей и ласковой мамуле: «Мамочка, твой жилец очень симпатичный!» И с тех пор ну просто не сосчитать, сколько раз Мими ей повторяла: «Мамочка, я люблю его!» А теперь с божьей помощью Мими наконец обрела свободу, да и она сама избавилась от Жана, так что…